Довольно Странные Истории

…Все люди держатся за свое «я», один лишь я выбрал отказаться от этого. Мое сердце подобно сердцу глупого человека, – такое темное, такое неясное! Повседневный мир людей ясен и очевиден, один лишь я живу в мире смутном, подобном вечерним сумеркам. Повседневный мир людей расписан до мелочей, один лишь я живу в мире непонятном и загадочном.

Лао-Цзы, Дао Дэ Цзин

Лао-Цзы во многом прав. Говорящий не знает, знающий не говорит, да и знаний как таковых не существует. Сумрак не-делания и счастливое сердце дурака. Действие зло, так как пробуждает ньютоновских демонов противодействия, размазывающих любого по метафизической начинке Дао. И тут же три телеги бамбука не-знаний. Как после такого не выглядеть умствующим лгунишкой?

Изничтожить противоречие Лао-Цзы сумел простым, но действенным способом, вполне укладывающимся в его философию. Правда, первая попытка оказалась не слишком удачной, и он все же родился, хоть весьма перезрелым, проведя паразитом в материнской утробе несколько десятков лет. Но со второго раза Лао-Цзы удалось не существовать никогда. Таким образом, он не-сказал и дал всем понять, что значит не-держаться своего «я».

Сейчас уже сложно сказать однозначно, нарочно ли Лао-Цзы по своему исчезновению из всех времен оставил обрывки желтой наметочной нитки, торчащие с изнанки бытия. Возможно, уборка хвостов все же требовала некоторых действий. Так или иначе, из одного обрывка сформировался Конфуций, из другого возник Буйвол, и драконы – из всех остальных.

Конфуций и Буйвол явили собой суть противоположности. Так у Буйвола был один рог демона, в голове же Конфуция – вакуумная воронка, прикрытая тонкой кожей не заросшего родничка. Буйвол поедал людей, уверяя всех, что Лао-Цзы существует и именно на нем поднялся из Китая прямиком на земную орбиту. Конфуций привлекал учеников, отрицал свою связь с Лао-Цзы, намекая, что если тот существует, то, скорее всего, не существует ничего кроме него.

Драконы мыслили и вовсе глобально, признавая себя как за Лао-Цзы, так и за все прочее, исчерпывающееся исключительно Дао и Дэ. По слухам, при встрече в изначальных пропорциях, Конфуций, Буйвол и драконы должны были взаимно аннигилировать, высвободив колоссальное количество энергии. Однако конец света в очередной раз не случился. Помехой явилось отсутствие единства борющихся противоположностей – при одной мысли об алмазном браслете Буйвола, Конфуций впадал в прострацию и терял не только способность передвигаться, но и половину своей концентрации, делая полное взаимное уничтожение невозможным.

К счастью, вскоре неподалеку образовался Будда, концентрация и пропорции которого позволили изжить сумрачные хвосты Лао-Цзы путем их просветления и преобразования энергии в запах цветущих лотосов.

Странность №15: Циолковский

До революции моя мечта не могла осуществиться. Лишь Октябрь принёс признание трудам самоучки: лишь советская власть и партия Ленина—Сталина оказали мне действенную помощь. Я почувствовал любовь народных масс, и это давало мне силы продолжать работу, уже будучи больным… Все свои труды по авиации, ракетоплаванию и межпланетным сообщениям передаю партии большевиков и советской власти – подлинным руководителям прогресса человеческой культуры. Уверен, что они успешно закончат мои труды.

Константин Эдуардович Циолковский, письмо от 13 сентября 1935 года к И. В. Сталину

Заскорузлым умишком ощупывая пространство внутри собственного черепа, Константин кроме катышков жеваной бумаги и сломанных перьевых ручек обнаружил черный ход, ведущий в Рай. Константина находка испугала до чрезвычайности. Почти привыкший к грустной темноте своей оглохшей жизни, он понял, что отныне не сможет ею удовлетворяться. Невозможно забыть о лазейке, ведущей к небесному царству, выстроенному прямо перед глазами, золотящемуся под тонкой пеленой легчайших перистых облаков.

В мучительных судорогах пролежал Константин три дня – ровно столько времени понадобилось, чтобы его мозг, по-змеиному извиваясь, сбросил отмершую кожу. Константин задыхался и захлебывался слезами, пока смешанные с кровавой слизью клочки кожи выходили из его носа. Утром четвертого дня, после очередной бессонной ночи, Константин почувствовал, что судороги отступили, нос его свободно дышит, а глаза сухи. Изможденный болезненной линькой, он уснул.

Константину снилось, будто пытается он протиснуться через узенький лаз в своей голове прямо в Рай, срывает ногти, царапает плечи, ползет по миллиметру, но никак ближе к небу не становится. А за спиной голос слышится печальный: «Костя, не надо. С черного хода только ворье лезет». Проснувшись, Константин не сомневался, что во сне слышал брата Игнатия, умершего от тифа. Вспоминая тоску голоса, из-за спины шедшего, не сверху, Константин с грустью подумал, что не попал его братик в Рай, хоть и умер совсем еще юным, так и не успев окончить гимназию. На что же было рассчитывать ему? Ведь близок же Рай, до невозможного близок, что и руки протягивать не надо – лишь бы в голове своей целиком уместиться да карабкаться проворнее. Расплакался Константин от бессилия, возненавидел себя за слабость, поклялся именем матушки и брата покойного, что поднимется в небеса ко вратам Райским прямо отсюда, с земли Вятской.

Одинокий среди людей, чуждый жене и детям, Константин менял города и переписывал карты Рая. Он останавливал вращение Земли, чтобы стать легче и взлететь. Его монгольфьеры и аэростаты затмевали небо, а эпоха усталой клячей плелась за спиной Константина. Граф Цеппелин взорвался от восторга, так и не поняв сотой доли гипнотической силы гироскопа. Но все было тщетно – проход в Рай разрастался в голове, оставаясь недостижим для тела. Оказываясь вне земли, человек не достигал чего-то неуловимого, за что можно было бы зацепиться – не находил перил крыльца Царства Небесного.

Перед своей смертью 19 сентября 1935 года Константин подумал Раем (лаз внутри черепа увеличился настолько, что мозг в него провалился, и мыслить оставалось только Раем), что поступил правильно, не став вором, и успокоился навсегда.

Странность №16: Тяжелые времена 2

В неделю став стариком, он убеждается в несостоятельности своей системы воспитания, основанной на точных фактах, и обращается к гуманистическим ценностям, пытаясь заставить цифры и факты служить вере, надежде и любви.

Из краткого содержания романа «Тяжелые времена» Чарльза Диккенса

В качестве лекарства от скуки и для наполнения тяжестью житейского времени мне было предложено провести полгода на орбите. Космическое путешествие, говорят опытные космические туристы, такая скука, что потом проезд двух остановок на трамвае за волшебное приключение кажется. Можно, конечно, на подводной лодке затонуть, но близость тела родной планеты греть будет, тоску разгонять. А в космосе – это как в гробу живым оказаться, вне времени, без потребностей, но в сознании страшном, потому как чуждом. Одиночество, ограничения, искусственный климат и грусть неизбывная.

Я сперва не понял, какое там может быть одиночество. У меня все друзья компаниями летали, девушек своих брали, выпивку и другие релаксанты. По возвращении рассказывали, что бухло, дурь и бабы – это не для развлечения, а просто чтобы физически не сдохнуть. Дескать, только с их помощью удается поддерживать иллюзию привычного хода вещей, когда уже крыша изнанкой наружу выворачивается от неуюта, и выть уже невозможно, и ни холодно, ни жарко, и слезы не текут – хоть ногу себе отгрызи, а как плакать надо не сумеешь вспомнить. Про секс в невесомости говорят, что это будто в прорубь нырнуть, поплавать под водой, захотеть всплыть, да проруби и не найти. Стучаться в ледяную корку и захлебываться. То есть, понимаешь, что вот-вот и умрешь совсем – уже и на дно, в ил, темноту, и лед все равно никогда для тебя не растает. Понимаешь, но дергаешься, приближая конец. Компания там вовсе не компанией оказывается, а пыткой мучительной – слово сказать страшно и противно, как будто чтобы из обоссаного и заблеванного подъезда на свой этаж подняться нужно каждую ступеньку языком вылизать. Когда выпьешь или покуришь, можно глаза прикрыть, и кажется, что спишь. На самом деле спишь, а не так, как когда в космосе спишь и холодеешь, вымораживаешься, останавливаешься, внутрь самого себя всасываешься. Чтобы не спать, один знакомый себе кисть левой руки оттяпал, а потом месяц пил без остановки и как бы спал, не засыпая.

Рассказы друзей впечатляли, хоть я и продолжал не понимать, как такие переживания можно обобщать словом скука. Дождавшись зарплаты, первым делом заказал себе билет и каюту на борту космической станции, записался на подготовительные курсы. Время до отправления тянулось убийственно медленно, значимость предстоящего путешествия затмила собой все иные жизненные аспекты. Я готовил себя к Разочарованию Всей Жизни. Полгода в металлической банке и трамвай увезет меня в долину говорящих камней и сексуальных койотов, что располагается в двух остановках. Люди прорастут плодоносными деревьями смысла, они будут проходить не мимо, а сквозь меня. Я буду узнавать бабочек по музыке шелеста их крыльев. Примерно так я представлял свое возвращение. Полгода вне жизни, чтобы жизнь вернулась в новом качестве. Тяжелые времена должны сменяться.

Наконец время пришло, старт был дан. Сплющенный в кресле, я уносился навстречу ужасу пустоты и отсутствия узнаваемого. Я ждал, что меня распустит, как шерстяной свитер, вытащит и размотает единой ниточкой. «Тяжелые времена никогда не проходят» – такую надпись в первый же день я сделал на стене своей каюты-капсулы. Чтобы полгода видеть ее, чтобы потом от нее отречься раз и навсегда.

Все шло хорошо – я быстро разучился говорить, просыпаться и понимать, что проснулся, различать в окружающем интерьере предметы живой природы и искусственные конструкции. Довольно часто мне казалось, что я из шерстяной нити превратился в червя, прогрызающего ход в пустоте, заглатывающего пустоту и пустотой испражняющегося. Как-то раз почувствовал, что абсолютно необходимо срочно отрезать себе руку, чтобы хоть в шоковом состоянии иметь возможность взглянуть на предметы со стороны, пробить скорлупу и оглядеться – так я сейчас представляю себе мотив, тогда же это было необходимостью, не требующей голосов «за» и «против». Но, к счастью ли, я не смог определить, где у червя находится рука. Все шло очень хорошо, просто замечательно. Пустота оказалась гораздо пустее, чем я мог себе представить в самых смелых мечтах.

Возвращения на Землю я не помню, так как к тому моменту не мог сообразить, есть ли у червя мозг и если есть, то как им что-то запоминать. Однако стоило каюте-капсуле маятником на тросах парашюта вспахать земную поверхность, как ко мне вернулось все. В том числе и способность читать. Ошарашенный, я уставился на стенку капсулы перед собой, моргнул несколько раз и заорал отчаянно, как новорожденный после первого шлепка акушера. «Тяжелые времена никогда не проходят» – эта надпись обрушилась на меня. Если хочешь испортить все – сделай это сам. Ко мне вернулось все, но не более и не менее того.

Странность №17: Володя в аду

Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.

Евангелие от Луки, 16:22-26

В своей жизни Володя больше всего любил несколько вещей – выпить, покурить и группу «Металлика», в том числе и песни этого ансамбля. Когда Володя умер, а умер он совсем еще не старым, но и уже не сильно молодым, то обнаружил себя в гуще шевелящейся людской толпы. Глаза Володи слепили стробоскопы, барабанные перепонки и диафрагму колыхали сочные басы, а ладонь холодила металлическая емкость, в которой он не глядя признал пивную банку. Люди вокруг припрыгивали и покачивались, но Володю при этом не задевали, и даже невесть откуда взявшаяся сигарета, дымящаяся в его зубах, никого не беспокоила.

Володя затянулся, перехватил рукой сигарету и сделал щедрый глоток из банки. О том, как, почему и от чего он умер, Володя не подумал. Вместо этого он, когда глаза привыкли к специфике освещения и различили в фиолетовом свечении над толпой сцену и человеческие фигуры на ней, подумал «епта чо метла штоль». «Эм ай ивел? Йес ай эм!» – весьма эмоционально сообщил со сцены певец, подбадриваемый стеной из струнно-ударных кирпичей, ревом толпы и киловаттами звукоусилителей.

«Блять» подумал Володя. И еще зачем-то подумал «Ебать ту Люсю», хотя ни одной Люси припомнить он и не мог. Жену Володи звали Катей, но о ней Володя думал не слишком часто даже при собственной жизни, а когда думал, то думал обычно в том плане, что «епта хуле ну и чо, ну бухнул, так покурить-то можно или где? ну начинаааецо…». Кроме Кати в жизни Володи были еще Наташа, Оля и Лена. Но почему, зачем и когда они были, Володя помнил смутно.

– Вот говнище-то. Под метлу косят, петушары, – сказал Володя вслух, и пихнул локтем под бок стоящего рядом дядьку, покачивающегося в ритм с музыкой. Дядька, не переставая мотать башкой, одарил Володю блаженной улыбкой, после чего снова полностью сконцентрировался на сцене и звуковых волнах.

– Вот если б настоящая метла была бы, то, епта, бля, – брезгливо поморщившись, Володя вновь приложился к банке. Ему вспомнилось, как он ходил в школу мимо пивного ларька.

– Ну и хули, что настоящая, – внезапно щемящая тоска то ли сдавила, то ли наоборот расшиперила Володины внутренности. Ему вспомнилось, как он ходил на работу мимо пивного ларька. – Все равно щас ведь говно с новых альбомов играть будут.

– Да тут бля и курить-то что хоть топор вешай, – разозлился Володя, когда «мастер оф папетс» сменился «анфогивеном», номера которого он сходу не смог припомнить. Вместо этого в его голову влезло воспоминание о том, как он в детстве гостил у бабушки в деревне. То воспоминание было зеленым, как трава, журчало, как ручей, на вкус было, как молоко, а на запах – как коровья лепешка, еще влажная внутри, но с уже подсохшей на солнце корочкой. Едва Володя отбросил окурок, как в его зубах возникла новая сигарета, услужливо прикуренная неизвестно кем.

– Пойло епта для дебилов, – Володя смял пустую пивную банку, бросил ее себе под ноги и тут же ощутил в руке тяжесть и прохладу свежей банки. Перед мысленным взглядом Володи возник огромный щенок, размером с теленка. Щенок облизывал лицо Володи смешным розовым языком и щекотно тыкался носом в его перетянутый подгузником живот.

– И ваще вы все пидорасы, – крикнул Володя, но никто даже не глянул в его сторону. То ли потому, что крик Володи мгновенно захлебнулся и свернулся в расплавленном потоке льющегося со всех сторон металлического звука, то ли по какой-то другой причине. Сам же Володя созерцал мутный влажный сумрак воспоминаний, которые и воспоминаниями-то назвать было сложно. Слишком уж далеки были они от возможности их изъяснить хоть каким-нибудь доступным образом.

– Ебать ту Люсю, – проворчал Володя. Прикрыв глаза, он увидел всплывающее из тьмы небытия лицо Кати. Хотя, быть может, то была Наташа, Оля, Лена или продавщица из пивного ларька.

Странность №18: Джон, Мэри и Носорог

Главным отличительным признаком носорогов являются рога на носу. В зависимости от вида их может быть один или два, у некоторых ископаемых видов носорогов их не было вовсе.

Материал из Википедии

– Вопрос мой прост и краток,– промолвил Носорог. – Что лучше – сОрок пЯток или пятОк сорОк?

– И Ежу понятно, что сорок пяток, – закатив глаза от глупости вопроса, ответила Сорокопятная Мэри.

– Ох, да. Вы совершенно правы, – печально вздохнул Пятисорочный Джон.

– Ха! Еще бы я была не права! – от усмешки затряслись все сорок пяток и столько же подбородков Мэри.

– Да. Это абсолютно очевидно… – Джон удрученно шмыгнул пятью сорочьими клювами.

– Так ты что, не согласен, что ли? – Мэри пристально посмотрела на Джона с угрожающим прищуром.

– Нет-нет, полностью согласен, – поспешно пробормотал Джон.

– Не лги мне, червяк клювастый! Не то все перья-то из жопы да повыдергиваю! – Мэри потрясла кулаком.

– Что вы! Я ни в коем случае не стал бы вам лгать, – лепетал Джон, прикрывая свой зад десятком крыльев. – Сорок пяток в тысячу раз… нет, в миллион раз лучше, чем пяток сорок. Вообще, пяток сорок – это очень плохо. Уж хуже и не придумаешь ничего. Ни какой пользы от них – только галдят, едят и испражняются. Весь дом в перьях и помете. Другое дело – сорок пяток. Это красиво, оригинально, практично и даже сексуально. Ах, хотел бы я иметь сорок пяток, а не этих проклятых сорок!