Честь имею

Двое из них играли в шахматы, а другие трое как бы наблюдали за ними, хотя и без особого взгляда было заметно, партия не складывалась. Все нервничали, но старались не выдавать и высказывать эту нервозность.

Прошло, более пяти часов, как стало известно, что Манин освобожден из – под ареста и Романцев немедленно вызван им для решения вопроса о сатисфакции. При малейшим движение и шорохе за дверями, друзья с надеждой смотрели на них, но никто не входил.

Романцев появился бесшумно, совершенно неожиданно и, не дожидаясь вопросов, устало опустился в свободное кресло.

– Что, Павел, ты нашел его? Что так долго? – набросились на него друзья.

– Да, – ответил Романцев. – Это ничтожный человек, конечно, знал, что мы будем его искать, и нарочно скрывался, а затем заставил два часа ждать приема! Но все решено, все решено, господа.

– Так что, мы теперь как бы обязаны вам, поручик? – сказал старший из офицеров и, указывая на небольшую корзину в углу, прибавил. – Друзья, ну – ка это на стол, я принес нечто совершенно для вас интересное!

Корзину поставили на стол, и крики восхищения наполнили комнату при виде изобилия и щедрости боевого товарища. Очень скоро все содержимое было разложено на столе и вино разлито в бокалы.

– Павел, дружище, – крикнул один из друзей Романцеву. – Хватит отсиживаться, мы все понимаем, ты устал, но ты должен подойти, ибо первый наш тост будет за тебя!

Поручик встал, однако к столу не подошел.

– Друзья мои, ваши хлопоты напрасны. К сожалению, я не разрешил вашего вопроса.

– Как? Почему?! – воскликнули все, сидящие за столом.

– Вот почитайте условия, – сказал поручик и бросил бумаги на стол.

Кто – то поднял их и стал читать, остальные окружили его плотным кольцом и тоже читали и тот, кто начал читать первым, вдруг вскричал:

– Боже мой! Боже мой!

Он отошел от стола, остальные, очевидно, дочитав бумаги, также отодвинулись от стола. Отчаяние и сожаление было написано на их лицах.

Они долго молчали.

– Семь метров! – сказал затем один из них. – Они будут стреляться с семи метров! Семь метров – это ведь верная смерть! Быть может, он это сделал из – за нас? Нам не нужно было говорить о своем вызове?! А теперь он не оставил нам никаких шансов!

– Нет, господа, – покачал головой поручик Романцев. – Анатолий не менял условий, они изначально были таковыми.

– Как, ты знал и молчал об этом?! Зачем? Ведь мы могли бы отговорить его! – сказал старший из офицеров.

– Граф, зачем вы говорите это? Кто из нас стал бы делать это? Мы все хорошо знаем Анатоля, он никогда бы не решился на то, от чего бы потом пришлось отказаться. Ведь верно я говорю?

Все понимали, что он прав, и никто не возразил ему.

– Когда? – прервал тишину старший офицер.

– Послезавтра, на Сонном лугу, – ответил поручик.

– Ну, тогда у нас еще есть время проститься с другом, даже если его сейчас нет с нами. За стол, друзья!

Они сели и выпили, но каждый скрывал свой взгляд и исписанную в нем безысходность.

Потом они снова пили и снова молчали, и только Романцев сказал в отчаянии:

– Его нет с нами, и не будет! Судьба…

6.

Князь Михаил никогда не приезжал убивать своих противников рано. Он нарочно появлялся в последнее мгновенья положенного времени и своей самодовольной улыбкой как бы говорил противнику: «А вот он и я, твоя смерть! Я не опаздываю. Я всегда прихожу вовремя!».

Однажды он громко возмутился неровностями на площадке противника, дескать, ему на ней будет больно падать и умирать, и после столичные сплетники разнесли это как анекдот. В другой раз он также громко объявил, что его противник, которого он после тяжело ранил и увечил, напоминает ему муху, которую он пристрелил, тренируясь из пистолета.

Все это он делал, не только унижая противников, но и пытаясь подавить их волю и самообладание.

Но сегодня он прибыл на Сонный луг на более чем час раньше и с нетерпением прохаживался, оглядываясь вокруг. Князь почти искренне обрадовался, когда увидел, как подъехали все вместе остальные участники действия, но впал в отчаяние, узнав, что среди них нет Манина. Он попытался уговорить своего секунданта, попросить ему переговорить с поручиком Романцевым и заметно огорчился, что по подписанному условию он не может сделать это без разрешения противника, которого пока нет. И едва граф Манин появился на лугу, как князь тотчас потребовал, чтобы к нему подошел Романцев. Тот переговорил с Маниным и подошел к князю.

– Граф, вы должны понять меня правильно, – сказал князь Михаил, запинаясь, и оттого волнуясь. – Это дело может кончиться плохо для нас обоих! Разве это справедливо? Нужно что – то делать. Я согласен на все, что скажет граф, поговорите с ним. Поймите, мы ведь так еще молоды! Вы понимаете меня, граф?!

Граф Романцев поморщился, и видно было, как слезы возмущения наполнили его глаза.

– Я не могу этого сделать, князь, – едва сказал он.

– Как вы не можете?! – воскликнул князь Михаил. – Вы обязаны сделать это!

– Князь, граф предупредил меня, чтобы я не вел переговоры ни с вами, ни с вашими людьми на эту тему, – ответил ему Романцев.

– Граф, – горячо заговорил князь. – Вы христианин, вы обязаны сделать это!

Лицо Романцева стало белым, и он с трудом проговорил:

– Хорошо, я попробую. Но, думаю, ответ не принесет вам утешения. Что, княже, подыхать не охота? А я об одном жалею, что не могу собой прикрыть или встать на его место, только об этом. Прощайте, князь!

– Да как вы можете мне говорить так? – проговорил князь Михаил, но Романцев уже не слушал его и отошел.

Он подошел к Манину, сидящему на траве, склонился и что – то сказал ему. Манин похлопал его по плечу, взглянул в сторону князя и покачал ему головой, как бы говоря, что он не принимает его слов.

К князю подошли люди, они тоже говорили, дали пистолет и снова говорили, а он не сводил глаз с Манина, как бы пытаясь угадать, о чем тот думает.

Потом участники собрались вместе, переговорили и разошлись на свои места.

– Сходитесь! – раздалась команда, князь и граф Анатолий пошли навстречу к своим барьерам и судьбе.

7.

Государственный Совет подходил к концу. Все уже устали и с надеждой поглядывали на государя, который ходил вокруг стола, за которым восседали государственные деятели, и время от времени спрашивал нечто уж совсем мелкое, что говорило о том, что любопытство его иссякло и нужно уже заканчивать. И только самые опытные понимали, что, судя по поведению государя, его невнимание на ответы, которые он сам же задавал, кроется какая – то неудовлетворенность или желание высказаться о чем – то. Так и случилось.

Государь вдруг остановился, указал рукою одному из адъютантов, тот приблизился к столу, раскрыл папку с бумагами в руках и взглянул на него.

– Вот послушайте, – сказал государь, не оборачиваясь к столу. – Что мне намедни доложили.

Он кивнул головой, и адъютант незамедлительно огласил, написанное в бумаге: «18 августа сего года состоялись похороны офицера Н – кого полка, поручика, графа Манина Анатолия Ивановича. Смерть Манина случилось от его дуэли с князем Михаилом Петровичем Сумароковым, в которой они погибли оба. Однако, если похороны князя Сумарокова прошли почти незаметно, то на похороны графа Манина, напротив, собралось множество народа, среди которых были его сослуживцы, многие из дворян известные своим участием в неблаговидных обществах, пораженные республиканскими взглядами и прочие неблагонадежные люди разных сословий, из служивых, студентов и даже простолюдин. В толпе отмечались разговоры о том, что вызов Маниным князя Сумарокова случился в результате вызывающей жизни некоторых особ высшего общества, и что смерть первого есть трагедия для страны и укор существующей власти. Были и откровенные высказывания о необходимости смены государственного управления, конституции и прочая. Особым надзором за присутствующими установлены возмутители порядка и их принадлежность к следующим тайным обществам и посещение ими известных салонов…»