Зеркало

– Вскочил со стопки книг и бросился из комнаты. Минут через пятнадцать вернулся, и его было совсем не узнать: на голове – старый кудрявый парик, под носом – старательно нарисованные усики. Бокал был стремительно допит, надета другая рубашка, со шляпы снято перо. Занимательный он человек все-таки…

НОВЕЛЛА II. КРЫЛЬЯ

Мечтательный юноша устал от окружающей действительности. Он смастерил крылья, желая с подругой улететь в страну, о которой грезил. Но жизнь изменила его планы.

«В одном городе жили юноша и девушка. Она – красивая стройная блондинка, он – скромный молодой человек. Их совместная жизнь длилась с переменным успехом уже несколько лет, и все, казалось, было в ней безоблачно. Некрасивых слов почти не было. Но дело в том, что они почти и не виделись. Она витала в неоновых лучах рекламного бизнеса, он – в своих поэтических эмпиреях. Когда они встречались вечером, то разговор их неизбежно упирался в противоречие между курсом рубля и особенностями русского гекзаметра. Однако, как они оба полагали, их тянуло друг к другу, было некое физико-химическое влечение. Временами они просто сидели рядом и смотрели друг другу в глаза. Чай давно остывал, будильник трещал на всю квартиру, на Украине свергали президента, где-то опять рвались американские бомбы, – мир проходил по касательной. Но так было не всегда. Чаще она украдкой зевала, когда он читал ей новые стихи, а он краснел от ревности, когда ее привозили властные мужчины.

Однажды ему приснился сон.

Как будто у него выросли огромные крылья, как у какого-нибудь древнего бога. Потом он очутился на краю высокой горы и посмотрел вниз, на проползающие пушистые облака. Мир был у его ног. Дышалось легко и свободно. Не испытывая ни малейшего страха, он оттолкнулся от камней и полетел. Под ним расстилалась бескрайняя равнина с разбросанными кое-где разноцветными домиками и цветущими садами. В них копошились маленькие черные точки. «Люди как тараканы…» – подумалось ему. Так летел он некоторое время и смотрел на мир. Затем прямо перед собой увидел нечто голубое и шепчущее. Подлетев ближе, понял, что это – море, а за ним (он знал, чувствовал это!) была его земля. Та земля, о которой он мечтал с детства и которой посвятил тысячи поэтических строк. Он вдохнул полной грудью, счастливо улыбнулся и… тут его сон был прерван самым бесцеремонным образом. Какая-то злая моська тявкнула под балконом.

Так это был лишь сон… Короткий и светлый миг заблуждения. Он ощутил себя таким несчастным, каким никогда не чувствовал до сих пор. Вся его жизнь с красивыми поступками, глупыми и мудрыми решениями, тревожными мыслями казалась ничтожной. Он ощущал себя на краю темной бездны, через которую надо было перелететь, чтоб не оказаться на ее дне. Стоп! Перелететь? Но как? Надо сделать крылья! А из чего? Неважно, было бы желание. И он решил бороться. Бороться с этой действительностью: плевками на асфальте, всевластием денег, зависимостью от компьютера, пивным алкоголизмом соотечественников. Да, он сделает крылья и улетит в свою страну. С ней. Сон показался ему гораздо реальнее действительности. Ведь не может же ВСЯ жизнь быть такой, какой она представала перед его глазами!..

И он втайне от всего мира принялся за осуществление плана.

Делал крылья днем, когда подруги не было дома, и ночью, когда она спала – ронял отвертку от усталости и засыпал на своем детище; скрывал свои покалеченные пальцы; оглядывался на любой шорох из ее комнаты. Так продолжалось почти три месяца. И вот, наконец, крылья были готовы. Мечта приблизилась, как никогда. Он улетит в свою страну, к родным по духу людям! И все это было прекрасно, но вдруг появилась проблема: делать ли вторые крылья для нее? Захочет ли она лететь с ним? Сможет ли она без фондовых бирж и рекламных роликов? Он долго думал над этим, и, в конце концов, сумел убедить себя, что она не сможет жить без его аквамариновых глаз.

На следующую ночь было назначено испытание крыльев.

Целый день он сгорал от нетерпения, ежеминутно смотрел на часы, ждал ее возвращения, придумывал слова, какие ей скажет. Но сначала – испытать. Вечер прошел незаметно – в пустых словах и ненужных обещаниях. Наконец, она ушла спать на пару с дежурным поцелуем.

Он сходил за крыльями (они были спрятаны на антресолях), проверил их и вышел на балкон. Квартира находилась на пятом этаже, балкон выходил на тихую улочку. Вряд ли бы его кто-то увидел здесь и в этот час. Он надел крылья и подошел к перилам. Оглянулся на нее, спящую. Вперед или назад? Разум бесцеремонно гнал обратно. Но дальше ждать было нечего, жить такой жизнью не имело смысла и, расправив крылья, он решительно шагнул за перила. Прошлая жизнь осталась позади. Порыв ветра подхватил его тело и легко понес над тротуарами. Он летел! Это было счастье, полное и беспредельное счастье, на которое только способен человек.

И в этот миг он понял, почему разбился Икар. Самоубийство. Человек, вкусивший подобную полноту бытия, настолько вышедший за рамки привычного существования, просто не может жить по-прежнему. Повторить эти ощущения невозможно, поэтому Икар и полетел навстречу солнцу, к его раскаленным лучам. Самое справедливое и красивое самоубийство в истории человечества.

У него была цель. За городом находился большой лес, в котором росли прекрасные цветы. Он насобирает их для нее. Тогда она точно согласится лететь. Становилось прохладнее.

На обратном пути, вне себя от восторга при взгляде на букет, он решил пролететь между домами. Пусть люди полюбуются на его восхитительные крылья. Втайне он надеялся, что еще кто-нибудь полетит в его страну. К тому же он был так счастлив, что не мог не поделиться этим чувством с другими. Он не жадный, он всех людей сделает счастливыми. Приведет их на свою землю и скажет: «Обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле!» Так он думал, пролетая между балконами и заглядывая в яркие окна. Никто его не замечал. Он облетел почти полгорода. Зацепился в пути за рекламную растяжку, потерял два цветка на телеграфных проводах и, в конце концов, зацепил фонарь крылом.

Сопя от всех этих неудач, он устало опустился на свой балкон. Тихонько отворил дверь и заглянул в комнату. Все было спокойно. Он пересек полутемную гостиную и подошел к дивану. Она спала. Лицо ее было бледно и спокойно. Он сходил на кухню за свечкой, зажег ее, желая полюбоваться на красоту спящей. Когда наклонился над ней, горячий воск капнул на грудь девушки, отчего она немедленно проснулась и изумленно посмотрела на него. Потом перевела взгляд на букет. Он был свеж, запах лесных цветов заполнил комнату до краев. Ромашки склонились прямо к ее лицу, колокольчики касались восхитительных волос.

– Какое чудо… – сказала она, зевнув. – И где ж ты его взял? В «Глории»? Но там нет таких цветов… Во «Флоре»? Она уже закрыта. – Девушка болтала без умолку, а он печально смотрел ей в глаза. – И что это болтается у тебя за спиной? Крылья? Сам сделал? Я всегда знала, что ты выкинешь что-нибудь этакое. Цветы чуть-чуть подрежь и поставь в воду. Эту ромашку выбрось…

Он молчал. Потом вздохнул, поднялся с колен и вышел на балкон. Солнце розовым диском висело над крышами домов. Стояла такая невообразимая тишина, какая только и может быть перед рассветом. Он оттолкнулся от перил и полетел. В это время она выскочила на балкон и замерла в немом удивлении. Его темный силуэт был прекрасен на фоне восходящего солнца».

– Обычный поступок беззащитного идеалиста – улететь от проблем. Но история милая, даже трогательная.

НОВЕЛЛА III. ОТШЕЛЬНИК

Юноше надоела суетная жизнь в большом городе, и он решил остаток дней провести в тихом и безлюдном месте. Он уехал в далекую провинцию, на берег холодного северного моря.

«Большие города чем-то похожи друг на друга: галдящей толпой, ярким светом, нервным скрипом тормозов. Положение обычно спасают только исторические центры, мирно доживающие свой век в окружении бетонных детищ современных архитекторов. Старые дома испуганно прячутся в тени вековых деревьев, узкие песчаные дорожки неспешно вьются вдоль парков и заканчиваются у дверей какого-нибудь общественного учреждения. Для натур лирических такие исторические центры представляют надежное укрытие от невыносимой действительности. Другим людям подобная местность кажется болотом с прячущимися в нем древними призраками, о которых когда-то твердила учительница истории.

Наш герой (назовем его Филиппом) относился к первому разряду людей, который бы уже не прочь перейти и во второй. Но в том ему препятствовал недостаток соответствующих природных наклонностей. Итак, он был человеком лирическим. Граждане, мало подозревающие о существовании таких людей, норовили воспользоваться его «лиричностью»: хамили в метро, обсчитывали в магазинах, панибратствовали напропалую. А что же Филипп? Молчал и головой качал.

И вот однажды гусару это надоело!

Но – нет: он не стал гавкать в ответ, подличать и обманывать. Он решил уехать. И уехать далеко-далеко, найти какую-нибудь забытую деревеньку и жить в ней этаким вольным хлебопашцем, наслаждаясь чистотой нравов односельчан. А может, и в гордом одиночестве издали глядеть на суету цивилизации.

Эта мысль согревала его утонченную душу и не менее утонченные нервы. Он заметно осмелел: позволил себе не пропустить даму в дверях, что-то мяукнул в ответ нахальной старушонке, демонстративно пересчитал сдачу в одном магазине. Впрочем, мир не заметил его выпадов.

Время шло. Лето приближалось, как танк: гремело залпами майских салютов, гудело моторами прогулочных катеров, отчаянно пахло бензином туристических автобусов. Филипп с нетерпением ждал июльских дождей, способных смыть грязь с его исстрадавшейся души и дать силы бороться с мировым злом. Дожди благополучно миновали, но ничего, кроме насморка, они не принесли. Это несколько охладило пыл Филиппа, но не отговорило от спасения души в недрах отечественной провинции.

Он деятельно готовился к исходу. Купил карту России и начал изучение родных просторов. Они оказались огромными: можно было померзнуть у берегов Северного Ледовитого океана или погреться на камнях Черного моря. Вариантов было очень много, и в каждом были свои преимущества и недостатки. Филипп растерялся. Поэтому он однажды закрыл глаза и ткнул в карту наугад. Палец уперся в побережье Белого моря. Это обстоятельство несколько озадачило будущего путешественника. Навыков выживания в экстремальных условиях у него не было, и наш герой имел все основания опасаться, что подвиг спасения себя как личности может не состояться ввиду безвременной кончины указанной личности. Филипп задумался. Ему всегда нравилось состояние задумчивости. Особенно если оно сопровождалось чашкой ароматного кофе и уютным креслом. Ехать или не ехать? Этот гамлетовский вопрос был вскоре решен положительно – самолюбие нашего Колумба уподобило его основателям древних северных монастырей.

Исход из цивилизации был назначен на август (комаров меньше, да и финансовый отчет никто не отменял). Слез прощания и грустных речей Филипп не ожидал, так как мир не замечал его никогда и уж тем более не заметит его отсутствия. Главным его другом в поездке было только одно существо, и оно было чемоданом. Желтым, обшарпанным и очень одиноким чемоданом.

Как он ни надеялся, но путешествие в поезде, имеющем довольно странные для XXI века особенности, не обладало никаким ореолом святости. Богородица, явившись из-за облаков, не указывала ему путь, архангел Михаил не оберегал от козней злонравных чертей. Последние появились в поезде в виде компании молодых людей, в чьей речи напрочь отсутствовали причастные и деепричастные обороты. Поняв это, Филипп решил ретироваться в тамбур. Там он грустил в дуэте со стаканом холодного чая.

Через два дня он вышел на неопределенной станции где-то в глуби ветреных просторов Русского Севера. Тишина стояла вокруг него и держала руку на плече. Верхушки огромных сосен угрюмо прятались в облаках. Филипп глубоко вдохнул и направился прямо в лесную чащу. Ему казалось, что где-то близко должно быть море.

Море показалось через два дня. Голодный и злой Филипп почти равнодушно увидел его за медными стволами сосен. Оно было холодным и чертовски серым. Попытку искупаться возмущенный разум отверг без комментариев. И Филипп приступил к созданию временного жилища.

Оно не желало создаваться в течение нескольких часов: столбы палатки необъяснимым образом падали, топор с топорища улетал в неизвестном направлении, какие-то животные неодобрительно смотрели из-за кустов. В конце концов, жилище приняло вид нескольких еловых ветвей, прислоненных к стволу большого дерева.

По прошествии некоторого времени выяснилось, что пища, о которой Филипп думал в течение двух последних часов, ничем не могла ему помочь, поскольку пришла в совершенную негодность. А ведь там, в проклятой цивилизации, был магазинчик за углом, где при наличии денег можно было бы добыть что-то съестное. Что же оставалось делать Филиппу? Охотиться он не умел. Да и крупных животных он видел только в зоопарке. Даже убийство таракана стоило ему больших моральных затрат и часто происходило непредумышленным образом. Он начал размачивать макароны в воде и печь хлеб на костре. Но последний вскоре умер – почти все спички отсырели.

Ночью Филипп спал плохо. Ему все казалось, что какие-то любопытные звери заглядывают в его жилище. Однажды он очень явственно услышал, что кто-то ходит вокруг шалаша, треща сухими ветвями.

Так прошла неделя.

…На месте стоянки Филиппа – лишь черные угли да разваливающийся шалаш. Вокруг тишина, возможная только в этих местах. Волны с громким шуршанием накатываются на холодные камни. Но где же Филипп? Он стоит на знакомой станции и с надеждой смотрит в сизую даль, откуда должна появиться грохочущая всеми своими железными колесами цивилизация».

– Еще один идеалист и еще один побег. И все же откуда у меня трещина на правом боку? Никто меня не ронял, по крайней мере, я не помню. Почему он смотрит в меня и усмехается? Надо отдать ему должное – идея с рассказами и переодеваниями великолепная.

– Досточтимые дамы и господа, добавим немного мистики в наше мероприятие. Эту историю мне рассказала старая музейная смотрительница, с которой я познакомился недавно. Она уже много лет на пенсии и любит за чашкой чая рассказывать случаи, которые происходили во время ее работы в музее. Я слово в слово передам ее рассказ.

НОВЕЛЛА IV. УЧЕНЫЙ

Старая музейная смотрительница рассказала грустную историю о пожилом ученом, который приходил в церковь.

«В ту пору я работала в древней церкви. Находилась она на краю города, на старинном кладбище. Нелегко было добираться до нее, но не легче было сидеть в церкви почти весь день в полном одиночестве. Не жаловали мой музейный объект ни туристы, ни местные. Вот я и сидела в ней, как в пещере: холодно, страшно, разные звуки слышишь. Для сугреву и для смелости нальешь себе чай и тянешь его часа полтора, потом книжечку какую почитаешь, потом походишь на святых да ангелов полюбуешься – так время и тянешь. Но ты знаешь, чем дольше я там работала, тем больше нравилось, и я уже сама начала проситься в эту церковь. Какая-то благодать там была… Приду, бывает, утром, злая на весь мир, а вечером ухожу добрая-добрая, весь мир домом кажется, со всеми обниматься хочется. Так я и отработала в той церкви почти двенадцать лет. И произошёл со мной удивительный случай.

Начал в церковь захаживать один пожилой мужчина. Почти каждый день. Поначалу он долго-долго ходил, глядел на росписи, но потом уже просто сидел на скамье возле стены и молчал. Месяц ходит, два, три. Придет, поздоровается, свое удостоверение покажет, посидит, попрощается и уходит. И так, как уже сказала, почти каждый день. Разобрало меня однажды любопытство. Набралась я смелости, подошла к нему и пригласила отведать чайку. Тот немного помялся, но потом согласился. Налила я ему своего любимого чая с лесными травами, гляжу, расплылся мой собеседник от удовольствия.

Долго же мы с ним в тот день беседовали. Оказалось, что он – бывший ученый, и довольно известный, я потом нашла его книги в магазине. Теперь живет один, жена умерла, а сын, тоже ученый, с женой и внуком живет за границей. Преподает в каком-то университете, об отце и думать забыл. Несколько лет назад они поссорились, ученый уже не мог вспомнить, из-за чего, а сын, видимо, помнил. Так и жил старик в полном одиночестве, но без особого желания.

– Зажился я на этом свете, – говорил он.

Книги передал библиотеке, мебель – детскому дому, почти всю одежду отнес в новую церковь, которая находилась неподалеку от его дома (авось кому пригодится). Так потихоньку существовал на нищенскую пенсию, умудрялся при этом подкармливать окрестных кошек и собак. Очень добрый он был.

Потом, в другие дни, ученый еще много рассказывал о своей жизни. Я думала, это у меня жизнь была тяжелая, но, по сравнению с его жизнью, моя – просто рай. Он несколько лет сидел на Соловках, его травили коллеги-ученые, да и труды начали печатать только в последние лет десять-пятнадцать. До этого чья-то могущественная воля запрещала это. Я спросила, за что его так. Он сказал, что виной всему дворянское происхождение и то, что он недостаточно часто цитировал классиков марксизма-ленинизма. А про коллег вздохнул:

– Да Бог им судья, каждый выживал, как умел.

Про церковь нашу он говорил, что ему здесь легко дышится, как будто душой отдыхаешь. В детстве его сюда приводила няня. Один раз он мне долго рассказывал историю этой церкви, про ее росписи. Было очень интересно, но я запомнила только то, что в работе участвовали сербские мастера. И как в голове человека может столько умещаться?

Наше знакомство длилось несколько месяцев. Но потом однажды он не пришел. День не пришел, два, три, четыре. Я заволновалась. В то время я уже знала, где он живет, – привозила один раз малину из своего сада, чай ему уж больно понравился. И вот стою перед дверью, стучу. Открылась соседняя дверь, и мне сказали, что ученый умер.