«У нас же эта база чуть ли не бесконечна, и если постараться, можно рано или поздно узнать всё, ну или почти всё, что нас на данном этапе развития может заинтересовать. Именно УЗНАТЬ, а не поверить, и узнав, не верить, при этом, что знания эти неопровержимы. Но. Если же Я, к примеру, знаю, что как бы не старался, какие бы силы не тратил, как бы не клал всю свою жизнь на то, чтобы узнать, есть этот пресловутый высший разум или нет, и меня это ни на толику не приблизит к ответу, я и пальцем не шевельну в эту сторону. Поэтому, откровенно говоря, мне наплевать на то, есть бог или нет».
– Мне наплевать на то, есть бог или нет, – твёрдо заключил Желвак. – Я пойду, мне домой надо.
– Подождите, – поп выглядел слегка разочаровавшимся. А чего он ожидал от уличного оборванца в потной майке, с давно нестрижеными волосами, с запущенным зачатком недоразвитой бороды, в штанах-трико, закатанных до колена, в тапках, когда на улице кругом лужи после дождя… – Бывает так, что люди верят, но живут совсем не по заповедям. Я мог бы напомнить вам о них, если бы вы оказались таким человеком, или просто рассказать, если бы вы не знали вовсе. Такое тоже бывает с верующими. Но поскольку вы не верите, я спрошу вас: неужели, вы не понимаете, что воровство – это плохо?
– Плохо, – ответил Желвак. Голос к нему вернулся, сердце почти успокоилось, и успокоилось бы вовсе, если бы не злость – слабая, сухая, но всё-таки злость. Он скрестил руки на груди. – Плохо. Для тех, у кого своровали.
– Так значит, вы не думаете, что можете оказаться на месте того, у кого своровали?
– Вы что, следили за мной?
– Нет, – поп улыбнулся, чуть виновато. – Поверьте, ни в коем случае. Я живу здесь, – он указал на здание двора по правую руку, которое примыкало к дому с их с Коготовским квартирой. – И видел вас здесь. Вы мне показались человеком… измученным, несчастливым, простите, если сделал неправильный вывод. А сегодня я совершенно случайно встретил вас на рынке, и стал свидетелем того, что в моём мировоззрении называется «грехом», «нарушением заповедей». Это произошло случайно, я за вами не следил. И вот сейчас, вы опять вынырнули передо мной. Понимаете, я как священнослужитель, не могу не видеть в подобных вещах божьего промысла. Конечно, возможно я и ошибся, когда решил к вам обратиться, и это просто случайность. Но обратился я к вам не для того, чтобы впустую отнимать время и читать нравоучения. Честно говоря, мне кажется, что почти всегда их вообще бесполезно кому-либо читать. Я могу попытаться вам помочь. Если у вас нет денег на обувь, я могу вам её купить. Если вы ещё в чём-то нуждаетесь, я мог бы помочь, в пределах своих сил. Поверьте, в этом нет ничего стыдного, зазорного, духовенство, в конце концов, для того и существует, чтобы помогать людям. В любом случае, это лучше, чем воровать.
Лицо Желвака, должно быть, перекосилось, потому что священник стал вглядываться в него несколько озабоченно. Какой-то солёный ком вырос в горле, а лицо бросило в жар. Желвак стал хуже понимать, что происходит.
– Я… – выдавил он из себя. – У меня… я остался без обуви. Мне пришлось её отдать. Дома у меня есть, что надеть, и помощи мне не надо. Спасибо, но мне пора.
– Подождите, – священник указал на ноги Желвака. – Эти-то тапки постарайтесь вернуть.
– Постараюсь, – буркнул Желвак и быстро пошёл прочь, причём направился не к своему дому, а к тому, что находился напротив дома священника. И осознал он это лишь несколько минут спустя, когда добрался до чужого подъезда и бессмысленно уставился на обшарпанную дверь. Украдкой обернувшись, он заметил, как силуэт в чёрной мантии скрывается в темном провале своего подъезда и тут же, пока священник не поднялся до первого лестничного окна, метнулся домой. И зачем это только было нужно? Они, скорее всего, и не пересекутся больше никогда, да и Желвак теперь в любом случае заметит его первым. И угрозы, если разобраться, священник никакой не представлял. Проклятая привычка действовать скрытно, таиться, прилипать к стенам, держаться в тени настолько въелась в мозги, что Желвак уже давно следует ей неосознанно.
Постараюсь постараться…
2
– Привет, – сказал Желвак, открывающему глаза Коготовскому. На нём, как обычно, была его неизменная грязная, прожжённая в нескольких местах, майка, на ноги было наброшено покрывало. Всё его лицо, волосы и щетина были такими же скомканными, как этот кусок ткани. Перед ним на столе валялась пустая бутылка, стакан и хлебные крошки.
Коготовский не ответил на приветствие, лишь долго и сухо смотря на Желвака водянистыми глазами. Наконец, он разомкнул слипшиеся губы и произнёс, с таким усилием, словно рот его был полон опилок:
– Принёс бы воды мне.
Желвак взял со стола бутылку, сходил на кухню, набрал в неё воды из-под крана, чувствуя, как она воняет ржавчиной, и вернулся к Коготовскому.
– Сколько времени? – спросил тот, когда одним глотком отпил полбутылки.
– Не знаю. Часов пять, – Желвак посмотрел в окно, лишь слегка отодвинув край занавески, затем посмотрел под стол и обнаружил там ещё следы вчерашнего «заливания». – Помогло?
– Что помогло?
– Залил, говорю?
– Вчера залил. Сегодня опять… правда я сам с утра в состоянии близком, к смерти. Даже не понимаю, кто, как… Только страшно… Позвонить бы не смог, даже до трубки бы не дотянулся.
– Ты бы мне ничем и не помог.
Коготовский покивал, поморщившись в очередной раз
– Ты что? Получилось?
Желвак кивнул:
– Знаешь… Два года назад… Как это чувство называется, когда кажется, что это было уже?
– Дежавю.
– Да. У меня в какой-то момент такое случилось. Такие же гаражи, река. Только тогда мы не успели. Мать, вроде, дочку только по зубам опознала.
– Что с похищенной? С маньяком?
– Не знаю. Я его убил.
Коготовский вскинул голову, но Желвак не дал ему ничего сказать, продолжая:
– Не думаю, что это тот, кого мы здесь ищем.
– Я тоже не думаю, – угрюмо ответил Коготовский.
– Ещё. Я на рынке тапки спёр, ботинки пришлось девчонке отдать, она вообще без всего была…
– Ну и?
– И спалился.
– С тапками?
– Ага.
Коготовский скинул со своего голого низа покрывало и поехал в ванную, ничего не сказав, а Желвак, лёг на диван. Вообще-то, он после таких дел должен был спать, но сейчас ситуация оставалась непрояснённой, ни для него, ни для Коготовского.
– Ну и что? – спросил вернувшийся умытый Коготовский. – Кто тебя спалил-то?
– Не поверишь, святой отец.
– Какой, на фиг, святой отец?
– Нуу… поп, священник.
Коготовский ошарашено задумался. Затем поехал на кухню и уже оттуда начал:
– Мы, значит, столько времени избегали ментов, а тебя поймал поп? Ну ты даёшь, Желвак. И что дальше? Он тебя в прихожане завербовал?
– Нет он… не собирался он вербовать.
Коготовский появился в дверном проёме, обрамлённом засаленными кривыми косяками. На мёртвых ногах его покоились кое-какие продукты, он что-то жевал и говорил сквозь это жевание.
– Слушай, а ты что мне рассказываешь? Чёрт с ним с попом, прости господи. Ты зачем ублюдка убил?
В Желваке начало просыпаться привычное раздражение. Сейчас начнётся.