Супергероизм. Фигуры за свечой

Супергероизм. Фигуры за свечой
Глеб Селезнев

Данная книга – попытка представить человека, обладающего сверхспособностями в реальной жизни, а не в вымышленной вселенной, со всеми физическими, логическими и философскими обоснованиями.

Супергероизм

Фигуры за свечой

Глеб Селезнев

© Глеб Селезнев, 2022

ISBN 978-5-0056-2088-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогой читатель!

Если ты читаешь данный текст, то заранее предупреждаю тебя, что он не закончен.

Сейчас шестое марта 2022 года. Мир переживает события, которые войдут в историю, и если ты существуешь, значит, он их пережил. К сожалению, я не имею возможности дописать данную книгу, хотя события, которые должны произойти после того, как она оборвётся, практически полностью сформированы в моей голове. Возможно, когда-нибудь, я смогу вернуться к данному тексту и пройти этот путь до конца. Я очень на это надеюсь, а пока публикую данную версию, просто в надежде, что рукопись таким образом сможет сохраниться, не смотря ни на что.

Снова пошёл. Дождь. Серая, то на время проясняющаяся, то опять резко затуманивающая всё вокруг сырая, помеха. Вонючая портянка, свисающая прямиком с грёбаных небес.

У дождя, впрочем, как и у большинства других явлений этого двуличного мира, есть и полезные стороны: например, в несколько раз меньше вероятность попасться на чьи-нибудь нежелательные глаза, да и видимость у этих глаз, благодаря нему, заметно ниже. Третья сторона сама по себе двулика: неизвестно почему, сильно притупляется чувство единения со страхами и болью тех, кто ещё жив, но уже балансирует на грани. И кажется, находясь под ним, что не так страшно и не так больно самому. Однако, порой связь притупляется настолько, что можно даже слегка потерять направление, и в такие моменты Желвак сам начинает балансировать между боязнью не успеть и тупой злостью на всё и вся, почти переходящей в желание повернуть.

Заброшенный пустырь на окраине города. Ну да, подобные сигналы обычно из таких мест и исходят. Долгий ужас, замораживающий тело и расслабляющий сфинктеры выделительной системы. Бесконечное ожидание ещё более страшного, почти переходящее местами в смирение. Оно уже давно то утихает, то вновь взвивается к наивысшей точке, словно льющий вокруг дождь.

Желвак знает, что этот страх будет длиться ещё долго, и он точно успеет на место, до того как в этом исчезнет необходимость, но всё же торопится, как может, чувствуя что вновь и вновь перекашивается лицо от новых волн ужаса. Вот уже замелькали ржавые двери заброшенных гаражей – уродливых сиамских близнецов с одной головой-крышей на всех. Где-то здесь, совсем рядом, но не в гаражах, нет, он это чувствует – не тем органом, что принимал флюиды жертв, а чем-то другим, наверное, носом… да и по опыту можно было понять – не может этого быть в таких гаражах.

Дождь снова усилился, но возрос и сигнал, и Желвак бросился ниже, к реке в кучу замшелых полуразвалившихся хибар и спустя несколько секунд, привалился спиной к одной из этих огромных деревянных поганок, о существовании которых давно забыл город, направивший свою экспансию вниз по течению.

Теперь нужно было немного пораскинуть мозгами. По правде говоря, обычно в таких случаях для жертвы большого риска нет при освобождении: скорее всего какой-нибудь сорокалетний педофил, который упадет при первом же звуке на пол и будет умолять, чтобы его «пожалуйста, только не били». Или пара неудовлетворённых подростков, насмотревшихся извращенских фильмов и поймавших сверстницу. Или сверстника. Однако действовать нужно было осмотревшись. Что если человек стоит на цыпочках в петле на ускользающей из-под ног бочке?

Желвак, послушав с полминуты не нарушаемый ничем шум дождя, подкрался под одно из окон без рамы и медленно-медленно заглянул внутрь. Полуразрушенная крыша с просветами ватного неба; темные стены, напоминающие стены нормального жилища только наличием вертикальной плоскости и ничем больше; запах гнили и какой-то свежей тухлятины… упавшие от потолка балки и выгнувшиеся доски; свисающие с них какие-то цепи, палки, верёвки… стол посреди помещения; стоящий перед ним человек. Здоровенный, грузный, с выбритым затылком и чуть вогнутыми внутрь толстыми ногами. Человек что-то долго рассматривает, стоя спиной к окну, и тяжёлые капли с пролома в крыше падают на кожаную его куртку, издавая щелчки, словно звуки метронома, отмеряющего время, оставшееся заложнику.

Человек неожиданно принялся колотить что-то на столе, вроде бы молотком, из-за чего ощущение страха, врывающегося в голову Желвака мгновенно усилилось и Желвак тут же понял, где находится боящийся. Осталось лишь выбрать подходящий момент… Грузный детина перестал стучать и поднял перед собой какую-то свисающую с руки цепь… цепь от велосипеда… нет – от бензопилы…

– Эй! – раздался его высокий голос. – Ты что там притихла? Извини, кошечки закончились, но я тебе другой подарочек приготовил, – с этими словами он направился к дальнему от реки углу дома и Желвак пригнулся. Раздался скрип, удар крышки подвала о трухлявый пол, а затем хриплый стон обречённого бессилия. Страх усилился так, что у Желвака перехватило солнечное сплетение. Он больше не ждал, запрыгнув прямо в окно, располагающееся в полутора метрах от земли.

Пол под ногами хрустнул, но не провалился. Ублюдок обернулся, но не кинулся прочь, как Желвак ожидал, не присел и даже, кажется, не особенно испугался. В глазах его было лишь крайнее удивление. Желвак двинулся на него особенно не торопясь, но и не церемонясь, придумывая на ходу, как ударить так, чтобы не пришлось после ничего изобретать.

Ублюдок бросился первым, головой вперёд, словно вместе с Желваком хотел снести и дверь за его спиной. Что ж, тем лучше. Удар пришёлся в лоб, а не в нос, как он рассчитывал, голова противника не повернулась ни вверх, ни вбок, отчего он отлетел назад с удвоенной силой, кажется, лишь оглушённый. Желвак подошёл к открытому люку в подвал.

Лицо его, при таких делах всегда искажённое тоскливой гримасой на миг скривилось до невозможности. Из ямы остро несло протухшим мясом. Дно её было обильно посыпано изувеченными трупами кошек и мелких собак, и среди них на коленях с вздернутыми вверх руками сидела почти голая, вся с ног до головы перепачканная в засохшей крови и грязи женщина, от запястий которой вверх тянулась верёвка, обмотанная вокруг железнодорожного гвоздя в полу. Желвак встретился с её отупевшими от страха глазами и хотел, было, перейти на ту сторону, чтобы для начала освободить её руки, чувствуя как тугая злость, словно изжога, всё больше подступает к горлу, как вдруг случилось неожиданное: маньяк вскочил на ноги.

Желвак резко обернулся и отпрянул от цепи, просвистевшей подле. За мгновение до того, как он увидел глаза этой мерзости, в голове его ещё были какие-то мысли, он мог бы ещё подумать о том, что можно сделать всё аккуратно, но уже в следующий миг он потерял контроль над собой. Ненависть, тоска и напряжение этого вечера перевалили через край, вырвались наружу и взорвались, словно оболочка новой звезды. Тугой звук сломавшихся рёбер, хрустнувшие, как будто вафельные, зубы, и в конце концов свёрнутая шея, а может даже и проломленный череп – всё это было констатировано словно одним событием (передел), настолько быстро оно произошло и для Желвака и для того, кто мог бы наблюдать за ним со стороны.

Кровь отхлынула от головы, Желвака слегка затрясло. Страх заложницы отпустил его, и по телу как обычно в таких случаях разлилась какая-то смесь облегчения с таинственной новой энергией. Ощущения, как после оргазма, если до него мучила какая-то боль, которая вмиг улетучилась.

Не сразу, но он пришёл в себя, в очередной раз вспомнив Коготовского, вечным наваждением маячившего где-то рядом. Но сейчас было не до рассуждений и самокопаний. Желвак подошёл к столу, на котором валялось какое-то барахло, он даже не заметил что именно, стряхнув всё рукой, поднял его, отнёс к подвалу а затем аккуратно спустил вниз. Спрыгнув в яму он, не мешкая, разорвал верёвки на стёртых запястьях похищенной, которая без конца дёргала ртом и шеей, как будто пытаясь всхлипнуть, и, выбравшись обратно по столу, вынес наружу. Теперь всё нужно было делать в пять раз быстрее.

Отнеся девчонку к реке, он опустил её в воду и поспешно отмыл от грязи (своей крови, как он и ожидал, на ней почти не было). При этом она постоянно дёргалась, отбивалась, и заорала даже в конце, а он, не обращая на это внимания, продолжал её вытирать с силой, затем снял с себя свою большую балахонистую куртку, накинул на её холодное тело и запахнул отвороты, как у халата. После чего подумал и напялил ей на ноги свои ботинки

– Ноги свои чувствуешь? – спросил Желвак, ставя её на землю, после того как вынес с берега.

Девушка ничего не ответила, а он и не смотрел на её лицо, пристально и настороженно оглядывая окрестности. Сотовый здесь не брал, и нужно было слегка подняться вверх от реки. Тогда он вновь схватил её, закинув на плечо, и рванул обратно в сторону города, мимо сырых, но уже сохнущих гаражей, ржавеющих куч металлолома и прочего хлама этого мало знакомого ему места. Она опять завыла, послышались даже отдельные слова, и Желваку пришлось зажать ей рукой рот – здесь уже могли услышать.

– Дежурная, – отозвался скучающе-надменный голос в трубке.

– Срочно! Женщине плохо. Мокрая, в одной куртке. Начало улицы Павлова… Пересечение Павлова и Ленина. Возможно переохлаждение, потеря крови…

Теперь нужно было ещё добраться до этого пересечения – сюда пока доедут. Да и не объяснишь где… И снова короткими перебежками, с притихшей девушкой под мышкой, у которой вроде чуть-чуть стало восстанавливаться в голове.

Окраины города, здесь уже появляются машины. Пришлось спускать её на землю и говорить с ней, криво объяснять, что скорая может не подождать и уехать. Девушка, вроде, поняла какой-то всё ещё работающей частью рассудка, правда, не подав в ответ никакого знака, и он торопливо потащил её дальше, чуть ли не понёс на своём предплечье, пытаясь сделать так, чтобы со стороны выглядело, будто она двигается самостоятельно. К этому времени они уже пересеклись с парой прохожих, упёршихся хмурыми взглядами, словно фонарями, в размокшую грязь под ногами, и никто даже не поднял на них глаз, скорее сторонясь их, заметив их, видимо, ещё издали и приняв за типичную «бомжовскую» парочку, а по сближении только убедившись в догадке. Что ж, если бы кто-то решил, что они не бомжи (она почти в одной только куртке, он босиком, оба грязные, сырые и скорее всего вонючие), Желвака бы это сильно удивило.

Скорая как раз показалась вдалеке улицы, когда они уже были почти на месте. Желвак сунул в холодную руку девушки свой телефон и, сказав, чтобы шла быстрее к машине, резко метнулся в сторону от той дороги, по которой её повезут в центр, и помчался прочь вдоль полупромышленных зданий, чтобы сделать большой крюк на всякий случай и пробраться домой с другой стороны города.

Меж тем, тучи над этим полным греха миром разошлись, и солнце как-то необычно резко осветило всё вокруг, как будто в надежде выявить всех сволочей, что выползали во мгле и теперь не успели попрятаться. Но единственное, что у него пока вышло – это лишь вновь взвесить в воздух часть влаги, пролитой дождём, а сволочи были либо быстрее солнца, либо, что вернее всего, они очень хорошо маскировались под нормальных людей. И поэтому, сколько их не сажай, не бей, не расстреливай, всегда будет оставаться какая-то часть, которая будет размножаться и дальше косить под обычных граждан.

Так размышлял Желвак, быстро передвигаясь дворами, подальше от глаз, ушей, ртов, и пытаясь сделать свой путь как можно путаней. И отдельным людям вокруг и этим странным, кошмарным организмам, в которые они собирались, словно капли ртути на полу, было плевать на босоногого оборванца, спешащего куда-то по своим оборванческим делам, но в тот момент когда их могли спросить об этом, они могли и вспомнить, где и когда видели подобного типа. Рано или поздно на Желвака могли таким образом выйти.

Он решил идти через рынок и купить хотя бы тапки. Но уже на самом рынке вспомнил, что в карманах нет ни гроша (обыскать маньяка-то он забыл!), и совсем было уже растерялся, но увидел у одной из уродливых будок, из которых обычно составляются «стены» рынков, пару чьих-то оставленных у входа стоптанных пыльных сланцев. Ну и одел их… Вообще-то он мог стянуть что-нибудь новое и с прилавка, но в этом случае, если бы не получилось всё сделать гладко, и тётка в палатке заорала бы что-то вроде «вора бей!» могло бы случиться страшное. Все кто был занят своими делами, роясь в тряпье на прилавках, нюхая сало или выбирая панталоны, могли бы, вернее, скорее всего, откликнулись бы на призыв.

Желвак меж тем, покидая базар, стянул с себя свитер, закатал до колен штаны, и не торопясь отправился к дому, не переставая внимательно наблюдать за людьми вокруг.

Он шёл дворами и закоулками, даже когда большими проезжими улицами было прямей прямого, хотя дальше запутывать следы уже смысла не было, да и запутывание это… не с собаками же его будут искать. Может быть, их и вообще не искал никто вовсе, а так, для протокола. Но так рассуждать было нельзя. Помнить о том, что дерьмо рано или поздно случается – не гарантия того, что оно не случится вовсе, но только когда это произойдёт… как там дальше? В любом случае дело тут не в словах Коготовского и Желвак сам прекрасно понимает, что лучше ему находиться на улице как можно меньше времени: вылез из своей норы, сделал дело и уполз от греха обратно. Да и пожалуйста: особого желания видеть весь этот паскудный мир, а ещё больше – его обитателей, у него нет никакого.

Меж тем он нырнул под арку, которая рано или поздно должна будет свалиться на чью-то голову, учитывая всё состояние двух домов, которые она связывала, и, оказавшись внутри замкнутого двора, напоминающего тюремный, (только тюремный должен был быть в значительно лучшем состоянии), повернул налево, как вдруг позади…

– Молодой человек!

Желвак застыл, но лишь на какое-то мгновение, со стороны, наверное, этого можно было и не заметить, и продолжил путь, стараясь шагать как можно спокойнее, не смотря на участившиеся в несколько раз удары сердца.

– Постойте! – Тот, кто его окликнул (больше поблизости молодых людей не было), ускорил шаг, почти побежал, звук его мягких шагов быстро приблизился, и Желвак резко развернулся, готовясь принять атаку, хотя и был уверен, что никакой это не «мент», не «спецназовец», не «фсбшник» – не мог его кто-то из этих догонять в одиночку, а тем более окликивать перед этим. Да и в оклике этом не было ничего угрожающего, скорее, волнение даже. Всё это Желвак не воспринял в голове как некую логическую цепочку, а произошло это автоматически, что ли, как мгновенная вспышка, о которой мозг в следующее мгновение забывает.

Перед ним остановился… священник что ли? Желвак понятия не имеет, как их называют. «Святой отец»? Это, вроде, в американских фильмах. «Батюшка», «поп»? Длинная чёрная одежда, шапка, напоминающая штыковую лопату, крест на груди, борода…

Желвак хмуро и растеряно смотрел на незнакомца, сердце его не успокаивалось. Чё те надо? Он облизнул пересохшие губы, только сейчас обратив внимание, как обожгло адреналином рот, и воровато оглянулся по сторонам.

– Вы уж простите меня, – произнёс поп. На вид ему было не больше тридцати, глаза были синими, ясными и любопытными, но как же порой обманывают глаза… – Не подумайте, что я из тех, кто продаёт книги на улицах, или просто навязывает свою религию, но… вынужден извиниться ещё раз, но чтобы вести разговор, должен уточнить: вы верите в бога? – Последние слова он произнёс как-то скомкано, словно сам их стеснялся. Наверное, осознавал смехотворность вопроса по отношению к человеку такого вида как Желвак.

Желвак снова заозирался. Откуда он взялся, этот призрак в чёрном плаще? Следил за ним что ли? И чего хочет? Верите ли, в бога? Верите в бога… Коготвский, где ты, чёрт возьми? Когда всё нормально, тебя из башки не вытряхнешь, а как ты нужен, так… И слова вроде у тебя простые, да только как самому их сказать? «Я не верю ни в бога, ни в дьявола, ни в то, что земля круглая, ни в то, что она плоская, ни в то, что снег белый, ни в то, что ночь чёрная. Ни в то, что бог есть, ни в то, что его нет, наконец».

– Не верю я… – хрипло начал Желвак и откашлялся. – Ни в бога, ни в чёрта…

«И, честно говоря, не понимаю, с какой стати должен смотреть на мир сквозь это первобытное, донаучное, дологичное понятие: „верю – не верю“. Так человек мог воспринимать окружающую вселенную, когда у него не было НИКАКОЙ информационной базы, и единственное, что ему оставалось – это верить в то, что казалось более правдоподобным».

– И не… знаю, зачем мне это надо, – Желвак произносил это, словно неподготовившийся школьник у доски, едва помнивший, что ему вдалбливали на прошлом уроке. – Нет у меня… никакой базы, чтобы… верить во всякое.