До движения (сборник)

– О, а мимо этого храма мы, кажется, сейчас шли! Только он почему-то колючкой был окружен…

– Это раньше большой комплекс был – Иоанно-Предтеченский женский монастырь. А в 1930-х на его территории устроили исправительную колонию. Никольский храм, на который вы показали, восстанавливают уже лет десять, а вот церковь Иоанна Предтечи до сих пор стоит за тюремной решеткой раздолбанная – не то склады там, не то мастерские. Последних зэков ведь только прошлым летом вывезли. А улица, на которой тюрьма стоит, знаете как называется? Свободы.

Кунгур, без сомнения, кошачий город – для среднеуральского климата это странновато. Вальяжные шерстяные хищники попадались нам на каждом шагу – они выбирались на теплое весеннее солнце и порой устраивались греться в самых людных местах: на ступеньках перед входом в аптеку, на перилах у супермаркета, на свежеприпаркованных автомобилях. До людей им дела не было: это собаки воспринимают нас в категориях «свой»/«чужой», для кошек мы либо обслуживающий персонал, либо пустое место.

Образ кота, гуляющего самого по себе, Кунгуру идет – город всегда был вольным. Основанный купцами в середине XVII века на Великом Сибирском тракте (для этого выкупили земли у местных татар), он даже в период массового металлургического освоения, начавшийся на Урале через полвека, не знал рабского труда приписных рабочих. Здесь торговали: кунгурские ярмарки славились на всю страну, а в XIX веке город звали чайной столицей империи. Говорят, в то время кунгурские купцы контролировали 60–80 % чайной торговли в России: опт из Китая шел через Кунгур, в городе партии дробились на чаеразвесочных фабриках и перепродавались мелким лавочникам.

Оттого в Кунгуре чтят не отцов-основателей, а чаеторговцев позапрошлого столетия, и пуще всего – Алексея Губкина, на свои деньги открывшего в родном городе дом призрения бедных детей и техническое училище. Другой кунгурский любимец – чайный и сахарный купец Михаил Грибушин, занимавший в том числе и пост городского головы, за свой счет (совместно с Кириллом Хлебниковым) основал Михайло-Кирилловский сиропитательный дом. Казенных денег на социальные нужды разве дождешься…

Однако любимым способом самоутверждения купечества во все времена было возведение храмов. В конце XIX века выдающийся российский купец тюменского происхождения, меценат, путешественник и публицист Николай Чукмалдин писал в «Екатеринбургской неделе»:

«Кунгур с 20 тысячами жителей имеет чуть ли не 20 церквей, до такой степени богатых и украшенных, каких едва ли где встретишь в другом уездном городе. И в том же Кунгуре нет и помина о местном театре. Там зачастую в купеческих домах, в 9 часов вечера ворота заперты на замок. Жизнь в Кунгуре течет с преобладающим направлением религиозной и семейной стороны, едва ли где повторяющейся. Кунгурские крестные ходы, совершаемые периодически, по своей торжественности, многолюдности и подъему религиозного настроения представляют собою из ряда вон выдающееся явление».

На выбор для ночлега подвернулись гостиница с давней историей и небольшой новенький хостел. Последний оказался недешев: в больших городах в среде ему подобных немалая конкуренция и цены встречаются пониже, но как следствие – качество зачастую совсем не ахти. Однако ребра длинных советских коридоров с вереницами дверей заранее вгоняли меня в уныние, и выбор был сделан в пользу хостела.

Заведением заправляла тетя Оля. Эта непередаваемо энергичная дама, воспитав детей, решила оставить службу инженера-строителя и заняться собственным делом. Разумеется, была выбрана сфера гостеприимства: для тети Оли, коммуникативного центра кунгурской общественности, приезжие – идеальный объект приложения сил: им можно обстоятельно рассказать о Кунгуре (а в Кунгуре тетя Оля знает все и всех), у них можно выведать слухи о жизни в других городах (уйти без расспросов вам не удастся), их можно кормить (проверено – вкусно).

Образ типичного хостела – голого проходного ночлега – для кунгурского местечка совсем не характерен. Здесь вы становитесь гостем: вас не оставят без присмотра ни на минуту, познакомят со всеми поколениями большой семьи и многочисленными друзьями – непременно выдающимися кунгурцами, – усадят за большой стол. Да и в местной среде термин «хостел» не в ходу: «Как-то раз с хосписом спутали», – вспоминают курьезы хозяева.

Тетя Оля сказала:

– Идите через квартал к Тихвинской церкви, в свечной лавке попросите ключ от колокольни и поднимайтесь наверх. Оттуда поснимаете город – фотографии замечательные будут. Если что, скажете, что от меня.

Мы повиновались. В церковной лавке нам с хитринкой улыбнулись: «А пожертвование оставите?» Мы торопливо сунули каких-то купюр в прорезь, в ответ был выдан ключик с биркой «Колокольня» и указано в сторону коридора.

Первая дверь оказалась открытой; мы стали подниматься по узкому проходу-лестнице, было темно и вдобавок влажно – у троих из нас четверых мигом запотели очки (на улице еще прохладно). На ощупь дошли до следующей двери, толкнули – не заперто, и шумно ввалились в светлое помещение. Боже мой, хоры! А ведь служба идет! Певчие на нас, однако, не обратили никакого внимания. Мы замерли, огляделись и, стараясь не шуршать куртками, направились к уже третьей двери, для которой и был предназначен добытый ранее ключ.

Я стоял на 70-метровой колокольне с видом на еще замерзшую Сылву и размышлял о приключениях при пользовании этой неформализованной туристической инфраструктурой. Казалось бы, так просто: попросить ключ и оказаться в волшебном месте. Но ведь если нет анонсирующей таблички, то вряд ли сам подумаешь о такой возможности…

До отъезда оставалась пара часов, мы спешили в хостел перекусить и забрать вещи. На одном из обветшалых домов попалась вывеска-жестянка, извещающая о продаже продукции местной кондитерской фабрики. Войдя, мы очутились в советском районном сельпо. Пока мы оттирали запотевшие очки и разглядывали окрашенный в ядовитую масляную зелень интерьер (бо?льшей конкретики близорукий взгляд не схватывал), нас буравила нетерпеливым взглядом труженица торговли. Снова обретя способность видеть, зато потеряв под суровым взором дар речи, мы наугад ткнули пальцем в под стать окружению лаконичный ассортимент, спешно расплатились за выданную плитку ириса и ретировались.

Тетя Оля положительно оценила нашу добычу: с советских времен местные кондитеры делают сладости простые, но исключительно натуральные, поэтому, если свежие, обязательно надо брать. Я рассмотрел обертку – свежие, попробовал содержимое – и правда надо брать. Доел – обязательно надо брать! Поэтому по пути на вокзал мы, решительно отринув робость, еще раз наведались к даме в зеленых интерьерах. Награда за смелость имела больше килограмма чистого веса.

Уже по приезде, переде тем как выложить сладости на стол, я дрогнул: а вдруг получится как в детстве, когда любая еда на прогулке восхитительно вкусна, но стоит ее внести в дом, она тотчас теряет привлекательность и становится самой обычной. Не доставая упаковки из рюкзака, я отломил кусочек ириса и сунул в рот – надо брать!

Полдня авто?за

Накануне взял портвейна. В последнее время часто его хочется, видать, травмы юности отпускают. Да и потом, нынче уже беру настоящий, португальский: густой, глубокий, с крепкими коньячно-ореховыми нотами. Он дорогой, конечно. Просто так сам себе я бы такого не позволил, но тут другое дело: негоже с пустыми руками к дорогим друзьям, которые еще и приютить обещали. Заодно и себя побалую.

Одна давно пуста. Как, уже 3:40? Слушайте, ну тут совсем чуть-чуть осталось, на донышке. Мой перфекционизм требует закончить и эту!

Проснулся ни поздно, ни рано. Голова вроде нормальная. Впервые за неделю спал в отдельной комнате; двуспальный надувной матрас, вентилятор – условия шикарные. Даже жаль, что понял это лишь наутро, а не прочувствовал ночью: вырубился моментально и спал бревном, еще и храпел, наверное, – никак не отпускающий насморк плюс алкоголь. Хотя кто слушал? Все хороши были.

Горячей воды нет. Ладно-ладно, я к опрессовкам привычный. Что значит «опрессовки»? Как что: водоканал нагнетает в трубах давление и смотрит, где течи, потом роет-латает – как-то так. Не используете этого термина в Нижнем? Забавно. А как тогда вы эту процедуру называете? Плановое отключение горячей воды. Вот вам и кросскультурная коммуникации Урала и Средней полосы. Но как бы то ни называлось, умываться все равно из ковшика.

Позавтракали. Ну что, гулять?

Жара под 30, может, уже и за. Душно, хотя и не по-московски: два предыдущих дня беготни по столице – метания по раскаленной духовке. Тут просторнее, да и две большие реки в городе, хотя отсюда их не видать. А абстиненция-то проступает.

Странный храм посередь глубокого спальника: вытянут наподобие базилики, окошки типа стрельчатых. В окружении серых блочных девятиэтажек эти краснокирпичные готические напевы – восхитительный абсурд, конечно. Или абсурдизм. Баптистский? Неожиданно. А там впереди точно православный. Два? Большой – Николай, а под боком – маленькая Татьяна. Понятно. А справа поодаль еще и мечеть есть? Серьезно?! Не рабочий район, а духовный центр! Хотя с похмелья всегда исповедаться тянет, это верно.

Идем в «старый город». Солнце в зените. ЗАГС в здании бывшего вокзала. Миленько. Ах, не просто вокзала, а вокзала детской железной дороги? Хорошенький аттракцион! Ну правильно: покатался – женись, все верно. Площадка перед ЗАГСом тоже миленькая, только неприбранная.

Монументальный серый жилой комплекс конца 30-х. А я думал, такой ампир уже после войны строили. Проходы внутрь через гигантские декорированные арки – триумф, должно быть, немалый возвещали. Серый Бусыгинский дом. Бусыгин – местный Стаханов, кузнец-передовик. Говорят, самому Форду отказал – тот его в Детройт звал. Интересно, он буржуину отказывал до того, как ему апартаменты в этом палаццо выписали, или уже после? Да, в таком замке я б тоже пожил, даже сейчас. Судя по ценам на жилье здесь – далеко не только я. Прав был кузнец: Детройт-то нынче пустой стоит, заселяйся – никто даже не заметит, а тут вона какая конкуренция за историческую жилплощадь. И заводы детройтские не чета ГАЗу: тех уж и нет совсем, а наш еще пыхтит. Не чемпион, конечно, но в сравнении с американским нулем – превосходство в бесконечное число раз. Может, мы их и не перегнали, зато пережили. Лучше сохранились? Хуже развивались.

Желтый Бусыгинский дом. Этот ваш передовик по всему городу селился? Или он не только в кузнечных делах спецом был? И снова: аркады, колоннады, ниши в интерколумниях… Рим, ей-богу: не то имперский, не то барочный. Ан нет – соцгород. Хожу и дивлюсь: на Урале своих соцгородков хватает, но такого античного пафоса поискать. У нас все убористо и линейно: конструктивизм, функционализм, less is more, все дела.

Район зарастает: деревья вымахали и заслонили извещающие о грядущем коммунистическом рае имперские фасады. Теперь им легче затеряться среди массы напирающих с тылов хрущовок-гопников. Газоны некошеные. Плитка кариозная: сквозь выкрошенные кирпичики лезет свежая поросль, и уже немаленькая – не первый год тянется? Да и асфальт ни к черту. Денег у муниципалитета, говорят, нет. У кого они есть-то? Пару лет улицы не выстригаешь, и буйная приволжская растительность мигом поглотит все достижения грандиозных пятилеток, растворит и разъест. Стальная-бетонная индустриальная цивилизация на поверку оказывается беззащитной перед наступлением флоры. Особенно в состоянии бюджетного паралича.

Подходим к главной архитектурной жемчужине… Нет, минутку: критически необходима гидрация. Плавлюсь. Вон какой-то изогнутый гастроном через дорогу. Куплю минералки и йогурта питьевого. Так-то лучше.

Итак, жемчужина – Радиусный дом. Странно, почему его называют «радиусным»? Он ведь выполнен в форме дуги, а радиус – это отрезок, то есть прямая линия. Непонятно. Зато теперь понятно, почему гастроном напротив гнутый – мол, в рифму. Получилось убогонько, конечно. Что поделаешь – стихийный капитализм. А сам дом замечательный – и величавый, и ироничный. Тут и мотивы конструктивизма, и рустовка, и колоссальный ордер с колоннадой наверху – эклектика, но сдержанная, с большим вкусом. Отреставрирован чистенько: все оштукатурено, ровненько окрашено. Да, памятник архитектуры федерального значения. Архитектурная мастерская братьев Весниных? Про Весниных я и сам что-то слышал. Они большими любимцами Сталина были, по-моему. Хотя тут не лично их работа – их школа, но все равно здорово.

Пойдем во двор, там тень, а печет невероятно. Чем-то нашу гостиницу «Исеть» напоминает – дугообразной формой. А что тут было? Просто жилой дом? Для заводской интеллигенции, понятно. Это хорошо: «Исеть» для чекистов строилась. Вон лавочка хорошая под липой, и двор, кстати, стриженый. Да, и в таком домике я б тоже пожил. Нет-нет, не в роскоши дело: в символичности, в истории, внимании… Что-то эта мысль не отпускает меня. Хорошо помню, кстати, когда впервые об этом подумал: как-то гуляли по улице Альберта в Риге – это гнездо югендстиля, то есть ар нуво местного. Эйзенштейн там много строил – это который отец того самого. В каком-то доме Исайя Берлин жил – помню памятную табличку. Хотя, должно быть, еще ребенком жил: он ведь потом в Англию уехал… Ну так вот, гуляли мы там, значит, глазели на всю эту красотищу, а зима была, слякотно в Прибалтике – вымокли и промерзли насквозь. Уселись в кофеенку. Я, чтобы согреться поскорее, ухи попросил – странная кофейня, уху подавали. Приморский город, видать, даже кофе с рыбой готовят. Ем я уху, согреваюсь и вдруг впервые проецирую всю эту архитектурную красоту на свою жизнь: а ведь можно, наверное, снять квартиру в таком доме, пожить в нем. Там домов много, большинство из них давно не реставрированы, некоторые и вовсе заброшены, да и Рига в целом недорогая – то есть адских миллионов на ценнике не ожидается. Зато как здорово: жить в доме со столетней историей, построенном по индивидуальному проекту, который выполнил известный архитектор; в доме, где до тебя жили многие люди, может, известные, у каждого была своя судьба, уж точно непростая и достойная памяти ныне живущих в прежде их квартирах. Как же, должно быть, это вдохновляет – гордиться домом, в котором живешь, любоваться его красотой, питаться его энергией и наполнять его новой жизнью… Никогда подобного не испытывал: сколько квартир сменил, а все мотаюсь по безликим коробкам, коих по Союзу возводилось тысячи, может, миллионы даже. Они вроде как для людей, но крайне бесчеловечные.