Убийство на улице Фельмана

– У меня для тебя новость, – сообщила Эне, пристально глядя ей в глаза.

– Да?

– Умерла Ану Туксам.

– Ану?! Как?!

– А так, – сказала Эне с плохо скрытым оттенком торжества.

– Когда?

– Сейчас. Вернее, полчаса назад. Прямо на собрании.

– На собрании?

– Да. Что-то там бормотала и вдруг выронила стакан и упала.

– Какой стакан? – не поняла мать.

– Там пили вино, – объяснила Эне. – По поводу завершения работ на чердаке. Допили и собирались начать собрание, и тут она свалилась. Мешком.

– Может, она просто потеряла сознание?

– Нет, не просто. Приехала «скорая», вот только что. И я слышала, как врач сказал…

– А где Тойво? – спросила мать машинально.

– Остался там, наверху, а я прибежала, чтобы тебя… тебе сказать…

Какое слово она в последний миг заменила на «сказать», уж не «порадовать» ли? Она сама того не знала, не знала и мать, которая смущенно потупилась, однако не удержалась.

– Есть все-таки бог на небе, – пробормотала она, и дочь ответила мстительно:

– Есть. А может, не только бог на небе, но и кое-кто на земле.

– Что ты имеешь в виду? – спросила мать с легким испугом и добавила с улыбкой, больше напоминавшей гримасу, правая половина ее лица была почти неподвижна: – Эне! Ты ведь знаешь, о мертвых дурно говорить не полагается.

– Знаю, знаю. Хорошо или ничего. Так я ничего и не говорю.

Из коридора донесся звук захлопнувшейся двери. Эне прислушалась.

– Тойво, – сказала она. – Пойду узнаю, что там еще было…

Григорий Петров вышел из лифта, пересек лестничную площадку, надавил ладонью на кнопку звонка и придерживал ее до тех пор, пока за дверью не послышались торопливые шаги.

– Иду, иду! Да перестань ты! – сказала сердито его жена Валентина, распахивая дверь. – Пьяный, что ли? Не на собрании ж напился. А что это оно так быстро кончилось? Или тебя выставили?

– Не выставили, – ответил муж довольно. – Не было собрания. Отменили. Дай пройти.

– Отменили? – удивилась Валентина, отступая в сторону. – Почему?

Петров вошел, закрыл за собой дверь, наклонился к жене и произнес таинственным шепотом:

– Угадай.

– Откуда ж я угадаю, – сказала та хмуро. – Тийт, что ли, заболел?

Муж покачал головой.

– Ну не потолок же там рухнул?

– Не рухнул. Но что-то вроде, – ответил муж весело.

– Гришка! Перестань голову морочить! Говори толком!

Петров помолчал еще, потом оглянулся на дверь, посмотрел по сторонам и сообщил:

– Ведьма окочурилась.

– Что?! – ахнула Валентина. – Ану?! Умерла?

– Ну!

– Когда?

– А вот только что.

– Точно? Может, болтовня?

– Я тебе говорю, только что. При всех. Там, на драгоценном их чердаке, стояла, говорила и вдруг – бац. Свалилась. И все. Вызвали «Скорую», кое-кто ушел, но я подождал, чтоб наверняка, и своими ушами слышал, как врач сказал: «Скончалась»… Слушай, мать, достань бутылку, надо бы отметить событие…

– Гриша!.. – сказала та укоризненно.

– А что? За упокой души рабы божьей… Нельзя?

– За упокой можно, – согласилась жена.

Юхан Кольберг, преуспевающий адвокат, вошел в прихожую, снял плащ и ботинки, надел шлепанцы, прислушался и направился в дальнюю комнату, откуда доносились громкие, злые голоса. Так и есть, жена сидела перед телевизором, на его появление не отреагировала, если, конечно, заметила… но нет, все-таки повернула голову.

– Уже кончилось? – спросила она, мало интересуясь ответом, по всему видно.

– Не совсем, – сказал муж.

– То есть?

Он не ответил, она снова вперилась в экран, Юхан молча сел в кресло, закурил, прошло минуты три-четыре, наконец, кадр сменился, запрыгали какие-то резиновые пузырьки, чертики, что ли… Рекламная пауза. Жена выключила звук и повернулась к нему уже более основательно, всем туловищем.

– Что-то случилось? – спросила она.