Восставшая фантазия

– Что не так? – повторил преподаватель. – Вы меня об этом спрашиваете? Все не так!

«Ах, ну да. Просто решил придираться». – По опыту творец знал, что в подобных ситуациях лучше молчать с покорной миной. Спустит пар и сам отстанет.

– Это что у вас за тени? – «Пара», похоже, у заведующего кафедрой накопилось немало. Да и настроение у него, видимо, располагало на ком-нибудь отвязаться. А на ком еще отвязываться, как не на самом нелюбимом студенте?

– Кто вас учил так работать карандашом, молодой человек? – продолжал возмущаться преподаватель, все больше распыляясь.

Рыжий хотел было съязвить: «Вы и учили!» – но промолчал. Ведь соврал бы. Заведующий кафедрой был весьма посредственным художником. К его чести, он сам понимал слабый уровень своего мастерства и не пытался продвигать свою мазню даже на городские выставки, как это частенько делают всякие «непризнанные гении». Он скромно преподавал то, чего сам толком не умел, и за пределы университета со своим недоталантом не высовывался. Зато и тех своих учеников, кто способнее его, на дух не переносил. В общем, все, чему Рыжий научился за последние два года, он обрел исключительно благодаря своему старанию, любознательности и желанию добиться совершенства: читал учебники, ходил по музеям, внеклассно изучал техники великих мастеров.

– Я вас спрашиваю: что это за безобразие? – продолжал кипятиться преподаватель, повергая в прах остатки утреннего хорошего настроения своего ученика.

Рыжий понял, что завкафедрой все-таки не уйдет без ответа. Самым целесообразным в такой ситуации было повиниться, потупив взгляд. «Ведь я просто обязан сдать этот гребаный экзамен! – напомнил себе Рыжий. – Буду грубить экзаменатору – не сдам наверняка. А так есть хоть какой-то шанс…» Творец бросил критический взгляд на свою работу: быть может, там и правда что-то не так? Но увидел, что с листа на него взирает нимфа, такая же восхитительная, как и в натуре. С точки зрения творца все оказалось выполнено идеально.

– Вы оглохли, молодой человек? – скрипел голос заведующего кафедрой.

Да он уже не придирается, а нарывается! Внутри у Рыжего все вскипело. При этом в голове всплыла вчерашняя фраза Сашки Карася: «Найди в себе силы хотя бы раз поступить жестко!» Рыжий уже набрал в легкие воздуха, готовый выпалить все, что вертится на языке. И плевать на экзамены! Будь что будет! «Тени как тени! – закричал бы он в лицо опешившего препода. – Какого хрена вам от меня надо? Отличная работа! Идите своего любимчика с кривыми руками опекайте!..» И он наверняка бы сказал все это, как вдруг…

– В общем, старайтесь получше, – неожиданно промямлил заведующий кафедрой и поспешно отошел. Видимо, почувствовал неладное – по глазам понял, что объект его насмешек вот-вот взорвется.

Зато Рыжий уже успокоиться не смог. Внутри у него продолжало кипеть. Да только ему-то пар спускать было некуда. Кроме… И он яростно сжал карандаш.

Заведующий кафедрой, когда снова остановился около его работы, так и замер, раскрыв рот.

– Вы… Вы что… издеваетесь?! – Он аж побагровел от негодования.

Рыжий вздрогнул и, словно очнувшись, бросил взгляд на свое творение… И оторопел. С листа на него взирала все та же нимфа. Да только теперь глаза ее пылали дьявольским огнем, пальцы рук, сжимающие табурет, оставляли на дереве длинные борозды от когтей, за спиной нимфа расправила перепончатые шипастые крылья, а с торчащих из ее рта клыков стекала кровь. «Легна» – стояла подпись в нижнем правом углу. «Вот это да! Она же великолепна!» – невольно отметил про себя Рыжий. Великолепна, если бы не…

– Вы с ума сошли? – Завкафедрой взвизгнул на пару октав выше. – Вы на экзамене или где?

В этот момент дверь аудитории распахнулась, на пороге возник сухонький старичок в черном костюме. И завкафедрой, и Рыжий уставились на него в растерянности. Ведь это был великий столичный мастер кисти Тимур Никитин собственной персоной!

– Убирайся, – тихо прошипел завкафедрой Рыжему в ухо. – Не позорь меня. Придешь на пересдачу через неделю.

Преподаватель быстро сорвал с мольберта лист с Легной и сунул его на полку шкафа лицевой стороной вниз. После чего сделал пируэт на пятке и, сгорбившись, быстро засеменил к гостю с лакейской улыбкой.

– Здра-а-авствуйте! – пролепетал он, протягивая сразу обе ладони для рукопожатия. – Весьма рад. Наслышан, наслышан…

Рыжий понуро побрел к выходу. И все же у двери задержался, оглянулся. Не каждый ведь день посчастливится увидеть творца мирового масштаба. Да еще и того, кого лично уважаешь.

Старичок между тем пошел по рядам, окидывая работы студентов профессиональным взглядом. Кое-где приостанавливался, качал головой. Что означает этот жест: одобрение или порицание, – понять было сложно. Заведующий кафедрой как бы невзначай стал за спиной сына декана, всем своим видом демонстрируя, мол, взгляните-ка, как вам этот экземпляр? Однако мастер лишь скользнул взглядом по работе его протеже и равнодушно прошел дальше.

И вдруг, проходя мимо шкафа, столичный художник случайно зацепился пиджаком за край громоздящихся на полке бумаг, их ворох с шумом полетел на пол. Верхний лист описал в воздухе короткую дугу и скользнул прямо к лакированным ботинкам мастера, представ во всей своей чудовищной красе.

– А это еще что? – воскликнул старичок, наклоняясь.

– Простите, это случайно… – затараторил побледневший завкафедрой, стремительно бросившись мастеру под ноги, чтобы поднять работу Рыжего. Однако старичок его опередил.