Ночной океан

Но он прервал меня, отрубив с новой и неожиданно властной интонацией, в которой звучало подлинное достоинство:

– Хватит, мы и так долго занимались ерундой. Встаньте и выпрямитесь, как подобает мужчине. Я выбрал вас, и вы будете благодарить меня за честь в ином мире, как ритуальная жертва благодарит жреца за то, что ее приобщают к вечной славе. Новый принцип – ни один из живущих и не мечтал о таком аккумуляторе, и может быть, больше никто не найдет такого решения за тысячу лет. Вы знаете, что атомы вовсе не такие, какими кажутся этим ученым дурням? Через сто лет какой-нибудь болван будет всерьез гадать, почему я одним ударом не уничтожил весь этот мир!

Когда я встал по его приказу, он вытянул из чемодана еще кусок шнура и выпрямился рядом со мной, протягивая обеими руками проволочный шлем. Его загорелое бородатое лицо выражало подлинный восторг. На мгновение он стал похож на сияющего эллинского жреца.

– Вот оно, долгожданное возлияние! Вино космоса, нектар звездных просторов… Лин, Иакх, Иалмен, Загрей, Дионис, Атис, Гилас… отпрыск Аполлона, убитый аргосскими псами… исчадие Псаматта… сын Солнца! Эвоэ! Эвоэ! – Он снова пел, и на этот раз его разум, по-видимому, погрузился в далекие времена учебы в колледже – сведения из эллинской мифологии так и сыпались из него. Я заметил, как близок ко мне шнур – прямо над головой, – и подумал, смогу ли до него достать, сделав какой-нибудь ритуальный жест в соответствии с торжественным настроением безумца. Попытаться стоило, и вот с возгласом «Эвоэ!» я протянул руки вперед и вверх, как бы совершая ритуал, – при этом я надеялся дернуть шнур… Но напрасно. Маньяк разгадал мое намерение и поднес правую руку к карману, где лежал мой револьвер. Слова были излишни, и на мгновение мы застыли, словно изваяния. Потом он спокойно произнес:

– Поторопитесь!

Мои мысли вновь лихорадочно заметались в поисках спасения. Я знал, что двери в мексиканских поездах не запираются, но мой спутник легко опередил бы меня, если бы я попытался открыть защелку и выпрыгнуть. Кроме того, мы мчались с такой скоростью, что в случае успеха этого плана результат мог бы оказаться столь же плачевным, как и в случае неудачи. Оставалось лишь тянуть время. Из трех с половиной часов прошло уже порядочно, а как только мы прибудем в Мехико, кондукторы и станционная полиция обеспечат мне полную безопасность.

Если бы мне удалось оттянуть момент, когда придется надевать шлем, это дало бы мне большой выигрыш во времени. Конечно, я вовсе не верил, что эта штука действительно может убить, но достаточно знал о сумасшедших и понимал, что произойдет, если она не сработает. К его разочарованию прибавится бредовое убеждение в моей причастности к неудаче, а в итоге – приступ бешеной ярости. Поэтому эксперимент следует откладывать, насколько возможно. Был и другой вариант, и если бы я все хорошенько продумал, то, возможно, нашел бы объяснение неудаче, чтобы отвлечь его внимание и заставить искать способы исправления ошибки. Я прикидывал, насколько он доверчив и смогу ли я заранее предсказать неудачу, чтобы в этом случае предстать пророком или посвященным, а может быть, и аватаром бога. Я достаточно много интересовался мексиканской мифологией, и попробовать стоило, хотя сначала я собирался прибегнуть к иным способам, а пророчество приберечь напоследок как внезапное озарение. Пощадит ли он меня в конце концов, если мне удастся убедить его, что я пророк или божество? Смогу ли я сойти за Кецалькоатля или Уицилопочтли? Все что угодно, лишь бы дотянуть до пяти часов утра, когда мы прибудем в Мехико.

Первой на очереди была старая уловка с завещанием. Когда маньяк повторил приказ поторопиться, я сказал ему о моей семье, о предполагаемой свадьбе и попросил разрешения написать родным и распорядиться своими деньгами и имуществом. Я сказал, что, если он одолжит мне бумагу и согласится отправить мое послание, я умру гораздо спокойнее. После некоторого размышления он вынес положительное решение, полез в чемодан за бумагой и торжественно вручил ее мне, а я снова сел на свое место. Я вынул карандаш, сразу ловко сломал его кончик и таким образом вызвал задержку, пока он искал свой. Протянув его мне, он взял мой сломанный карандаш и принялся затачивать его большим ножом с рукояткой из рога, висевшим у него на поясе под пиджаком. Ломать второй карандаш вряд ли имело смысл.

Не берусь вспоминать, что я писал тогда. В основном это была полная тарабарщина – беспорядочные отрывки из запомнившихся книг. Ничего другого мне не шло в голову. Я старался писать как можно неразборчивее, в то же время следя, чтобы это было похоже на письмо, потому что он, вероятно, просмотрел бы написанное, прежде чем приступать к своему опыту, и я мог представить, что он сделает, обнаружив полную бессмыслицу. Испытание было тяжким, и я каждую секунду злился на медлительность поезда. Раньше я частенько насвистывал бодрые мелодии под энергичный перестук колес, но сейчас их темп, казалось, замедлился до похоронного марша – марша на моих похоронах.

Моя уловка действовала до тех пор, пока я не исписал более четырех листов размером шесть на девять дюймов. Наконец безумец вынул часы и сообщил, что в моем распоряжении пять минут. Что мне было делать? Я торопливо дописывал заключительную фразу, когда меня осенила новая идея. Поставив подпись и вручив ему листки, которые он небрежно запихнул в левый карман, я напомнил ему о своих влиятельных друзьях в Сакраменто, которых очень заинтересовало бы его изобретение.

– Не дать ли вам рекомендательное письмо к ним? – спросил я. – Может, стоит послать им подписанный мной рисунок и описание вашего прибора, чтобы внимательно изучили? Ведь они могут сделать вас знаменитым и, уж конечно, внедрят ваш метод в Калифорнии, если узнают о нем от меня – человека, которому доверяют.

Я выбрал такой путь, надеясь, что мысли разочарованного изобретателя на какое-то время отвлекут его от религиозной стороны его помешательства. Когда же он снова к ней вернется, я прибегну к «озарению» и «пророчеству». План сработал. Его глаза сверкнули нетерпеливым согласием, хотя он резко приказал мне поторопиться. Он извлек из чемодана кучу стеклянных элементов и катушек, с которыми соединялся шнур от шлема, и пустился в беглые объяснения, слишком специальные, чтобы я мог в них разобраться, хотя, по-видимому, совершенно ясные и простые. Я делал вид, что все записываю, соображая при этом, действительно ли прибор является настоящим аккумулятором. Получу ли я легкий удар током, когда он пустит устройство в ход? Этот человек, несомненно, говорил как настоящий электротехник. Описание изобретения явно действовало на него благотворно, и я заметил, что нетерпение его прошло. Прежде чем он кончил речь, за окнами забрезжили предрассветные сумерки – проблеск надежды, и я наконец ощутил, что у меня появился реальный шанс на спасение.

Но мой спутник тоже заметил это, и его взгляд снова сделался безумным. Он знал, что поезд прибудет в Мехико в пять часов утра, и, конечно, ускорил бы события, если бы я не сумел отвлечь его. Когда он решительно встал, положив аккумулятор на сиденье возле раскрытого чемодана, я напомнил ему, что еще не сделал необходимого эскиза, и попросил подержать шлем, чтобы я смог зарисовать его рядом с аккумулятором. Он согласился и сел, продолжая торопить меня. Через минуту я остановился и попросил объяснить, как жертва подготавливается для казни и как преодолеть возможное сопротивление приговоренного.

– Преступник надежно привязывается к опоре, – ответил он. – Неважно, будет ли он двигать головой или нет, поскольку шлем плотно облегает ее и обхватывает еще плотнее, когда идет ток. Мы постепенно поворачиваем переключатель с реостатом – и дело в шляпе. Все продумано.

Новый предлог для отсрочки пришел мне в голову, когда возделанные поля и все чаще мелькавшие в рассветных сумерках дома указали мне на близость столицы.

– Но я должен зарисовать шлем на голове, – сказал я, – а не только близ аккумулятора. Не могли бы вы надеть его на минутку, пока я сделаю набросок? Это понадобится и для чиновников, и для газет – они ведь так любят наглядность!

Совершенно случайно я угодил в цель точнее, чем рассчитывал: при упоминании прессы глаза безумца снова вспыхнули.

– Газеты? Да будь они прокляты! Неужели вы можете даже газетчиков заставить выслушать меня? Они смеялись надо мной и ничего не хотели печатать. Пошевеливайтесь! Нельзя терять ни секунды!

Он надел шлем и стал жадно следить за движениями моего карандаша. Проволочная сетка придавала ему нелепый и смешной вид. Он сидел в кресле, нервно двигая руками.

– Теперь-то, черт их побери, они заговорят обо мне! Я исправлю ваш рисунок, если вы в чем-нибудь ошибетесь. Тут необходима аккуратность. Когда вас найдет полиция, у них будет непреложное доказательство того, что мое изобретение работает. Сообщение «Ассошиэйтед Пресс» – ваше письмо свидетельствует – вечная слава!.. Поторопитесь, слышите. Скорее же, черт вас побери!

Поезд теперь двигался по разболтанной пригородной колее – нас то и дело бросало из стороны в сторону. Под этим предлогом я сумел снова сломать карандаш, но маньяк, конечно, тут же вручил мне мой собственный, который он заточил. Я почти исчерпал первую серию хитростей и чувствовал, что через минуту придется подставлять голову под шлем.

До вокзала оставалось еще добрых четверть часа, и мне пора было переключать своего спутника на религиозный настрой, прибегнув к трюку со священным откровением.

Припомнив все известные мне сведения по ацтекской мифологии, я внезапно отбросил карандаш и заговорил нараспев:

– Иэ! Иэ! Тлокенауаке, Ты, Который есть Все! И Ты, Ипальнемоан, благодаря Коему мы живем! Я слышу, я слышу! Я вижу, я вижу! Орел, несущий змею, здравствуй! Послание! Послание! Уицилопочтли, в моей душе отзывается твой гром!

Маньяк недоверчиво уставился на меня сквозь свою странную маску, изумление и растерянность на его бородатом лице быстро сменились тревогой. Казалось, его мысли на мгновение смешались, а потом приняли другое направление. Воздев руки, он запел, будто зачарованный:

– Миктлантекутли, Великий Бог, дай знак! Знак из тьмы недр! Иэ! Тонатиу-Мецтли! Ктулху р’льех! Приказывай, и я повинуюсь!

В этой ответной тарабарщине прозвучало одно слово, пробудившее во мне странные воспоминания. Странные, поскольку об этом ничего не говорилось ни в одном из печатных трудов по мексиканской мифологии, хотя я не единожды слышал, как его с благоговейным страхом шептали пеоны на рудниках нашей фирмы в Тлакскале. По-видимому, оно имело отношение к чрезвычайно таинственному древнему культу, ибо шепотом произносился характерный ответ, который мне случалось слышать в разных местах и который, как и само слово, был неизвестен академической науке. Маньяк, должно быть, провел много времени в компании пеонов с гор и среди индейцев – ведь такие сведения, разумеется, нельзя вычитать ни в каких книгах. Сообразив, что он, должно быть, придает этому вдвойне таинственному языку особое значение, я решил бить по самому его уязвимому месту и ответить той бессмыслицей, которую произносят туземцы.

– Йе Р'льех! Йе Р'льех! – возопил я. – Ктулху ф’хтагн!

Но закончить мне не удалось. Доведенный до религиозного припадка точным ответом, которого он, по-видимому, не ожидал, безумец бросился на колени, отбивая поклоны головой в проволочном шлеме и одновременно поворачивая ее вправо и влево. С каждым разом он кланялся все ниже, и я разобрал, как с его покрывшихся пеной губ слетает монотонно и все быстрее: «Погибель твоя! Погибель твоя! Погибель твоя!» Я понял, что перестарался и что мой ответ пробудил манию, которая толкнет его на убийство раньше, чем поезд прибудет.

Чем сильнее сумасшедший раскачивал головой, тем больше натягивался шнур между ним и аккумулятором. И вот, позабыв обо всем в исступлении экстаза, он стал описывать головой полные круги, так что шнур обмотался вокруг его шеи и стал дергаться в месте крепления к аккумулятору. Я прикидывал, что он сделает, когда произойдет неизбежное и аккумулятор, упав, наверняка разобьется.

Затем наступила неожиданная развязка. Когда безумец в оргиастическом исступлении сделал последний жест, аккумулятор перевалился через край сиденья и действительно упал, но, по-видимому, разбился не окончательно. Напротив, в какой-то момент я заметил искру – реостат послал импульс, и регулятор тотчас включился на полный ток. Изобретение вовсе не было бредом сумасшедшего.

Я увидел ослепительную голубую вспышку, услышал завывающий вопль, который был ужаснее, чем все, что я слышал в эту безумную, жуткую поездку, и почувствовал тошнотворный запах горящей плоти. Этого мои истерзанные нервы вынести не смогли, и я потерял сознание.

Проводник привел меня в чувство в Мехико, и я обнаружил, что у двери моего купе и на платформе собралась порядочная толпа. На лицах зевак читалось любопытство пополам с озадаченностью, но, к счастью, проводник не впустил никого, кроме врача. Впрочем, тут, в вагоне, помощь требовалась лишь мне – потому что на полу вагона никто не лежал.

Как сказал проводник, там ничего не было и тогда, когда он открыл дверь и обнаружил меня без сознания. В это купе был продан единственный билет – мой. И нашли здесь одного лишь меня и мой саквояж – больше ничего. Я ехал один от самого Кверетаро! Проводник, врач и зеваки одинаково многозначительно переглядывались в ответ на мои возбужденные и настойчивые вопросы. Был ли это сон или я действительно сошел с ума? Я вспомнил свое тревожное состояние, издерганные нервы – и пожал плечами. Поблагодарив проводника и врача, я продрался сквозь толпу любопытствующих и, шатаясь, забрался в кэб. Меня отвезли в отель «Фонда Насьональ», где, отправив телеграмму Джексону, я провалился в сон.

Я проснулся в час дня – вовремя, чтобы поспеть на ведущую к руднику узкоколейку, но, встав, обнаружил под дверью телеграмму от Джексона. В ней говорилось, что этим утром Феллона нашли мертвым в горах. На руднике об этом узнали около десяти часов утра. Все документы были целы, контору в Сан-Франциско своевременно известили. Итак, все мое путешествие, безумная спешка и мучительное душевное испытание – все это было напрасно!

Зная, что Маккоум, несмотря на такой поворот событий, захочет услышать личный отчет, я послал еще одну телеграмму и все-таки поехал на место происшествия. Через четыре часа я прибыл на станцию возле рудника, где меня сердечно встретил Джексон. Он был так захвачен всеми последующими событиями, что не обратил внимания на мой возбужденный и нездоровый вид. Рассказ управляющего был краток. Он изложил мне все обстоятельства дела, пока мы поднимались по склону горы над arrastre[7 - Трелёвка, механизм для транспортировки (камня или дерева, как правило; исп.)] к хижине, где лежало тело Феллона. Феллон, говорил Джексон, всегда был странным, угрюмым типом; с тех самых пор, как год назад его приняли на рудник, он работал над каким-то секретным устройством, все время жалуясь, что за ним шпионят, и был отвратительно фамильярен с местными рабочими. Но он, конечно, знал толк в своем деле, разбирался в этой стране и населявших ее людях. Он часто совершал долгие походы в горы, где жили пеоны, и даже участвовал в некоторых из их древних языческих обрядов, намекая на свою причастность к странным тайнам и необычным силам так же часто, как хвастался своим мастерством.

В последнее время Феллон быстро деградировал: с болезненной подозрительностью относился к своим коллегам и, несомненно, помогал своим приятелям-туземцам воровать руду, когда ему не хватало денег. Ему то и дело требовались невероятные суммы – он постоянно получал посылки из лабораторий и магазинов Мехико и даже Соединенных Штатов.

Что же касается побега с документами, то это была всего лишь безумная месть за то, что он называл «слежкой». Конечно, он был абсолютно сумасшедшим, потому что ходил в тайную пещеру на необитаемом склоне населенной призраками Сьерра-де-Малинче, где не встретить ни одного белого человека, и занимался там чем-то очень странным. Эта пещера, которую никогда бы не нашли, не случись этой трагедии, оказалась набитой страшными древними ацтекскими идолами и алтарями с обугленными костями недавно сожженных жертв непонятного происхождения. Туземцы клянутся, что ничего не знают об этом, но и так видно, что пещера давно служит им местом встреч и что Феллон принимал участие в их ритуальных действах.

Поисковая группа нашла это место благодаря песнопению и крикам, доносившимся из пещеры. Около пяти утра, после ночного привала, люди уже собирались отправиться с пустыми руками назад, как вдруг кто-то услышал вдалеке слабые ритмичные звуки и понял, что в уединенном месте на склоне горы, очертаниями напоминавшей человека, совершается некий местный обряд. Слышались древние имена вроде Миктлантекутли, Тонатиу-Мецтли, Ктулху. Как ни странно, к ним примешивались английские слова – настоящий английский выговор белого человека, а не жаргон, на котором говорят местные жители. Ступая на звук, поисковая группа пробиралась вдоль склона, когда после недолгого молчания из пещеры раздался дикий вопль, вслед за которым над спутанными ветвями в одном месте показался дым, и ветер донес едкий, неприятный запах.

Когда они нашли вход, спрятанный за рощей мимоз, вся пещера была окутана дымом. Ее внутренность освещали плошки с жиром; перед алтарями кощунственно догорали свечи. Но самым жутким был труп, раскинувшийся на полу, – Феллон, с головой, прожженной до кости каким-то странным приспособлением, которое он надел на себя. Это было нечто наподобие сетчатой маски, подсоединенной к разбитой аккумуляторной батарее, которая, по всей видимости, свалилась с ближайшего алтаря. При виде этой сцены всем поневоле вспомнились хвастливые заявления бедняги об изобретенном им «электрическом палаче» – том самом, который все отвергали, однако пытались украсть и скопировать. Похищенные ценные документы нашлись в целости в открытом саквояже Феллона, который стоял рядом, и через час поисковая команда отправилась в обратный путь к шахте с жутковатой ношей на импровизированных носилках.

Это было все, но этого оказалось достаточно, чтобы кровь отхлынула у меня от лица, а шаг чуть сбился, пока Джексон вел меня мимо терриконов к хижине с телом. Даже не обладая богатым воображением, можно было представить, что ждет меня за дверью, близ которой столпились любопытные рудокопы. На моем лице не дрогнул ни мускул, когда в сумеречном освещении я различил грузное тело на столе – в грубом вельветовом костюме, с неуместно изящными руками часовщика. «Пиратская» борода покойного почти целиком сгорела, а детали дьявольской машины – поврежденная при ударе о каменный пол пещеры батарея и сетчатый шлем – почернели от вырвавшихся наружу дуговых разрядов. Потрепанный саквояж тоже не удивил меня, и я перевел взгляд на сложенные листы бумаги, торчавшие из левого кармана вельветовой куртки Феллона. Улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, я наклонился и выхватил их, тотчас же скомкав в ладони.

Теперь можно лишь сожалеть о том приступе страха, который побудил меня сжечь эти листки в тот же вечер – ведь написанное там могло бы пролить свет на загадку, которая терзает меня и по сей день. Впрочем, достаточно было взглянуть на револьвер, который коронер достал из правого кармана куртки Феллона. Мне не хватило мужества затребовать его назад – мое оружие, как две капли воды похожее на конфискованное у мертвеца, пропало после ночи в поезде. Что до моего карандаша, то на нем остались следы грубой и торопливой заточки…

Итак, я наконец отправился домой, все еще находясь в замешательстве, – возможно, к счастью. Когда я опять добрался до Кверетаро, мой вагон был уже отремонтирован. Но самое большое облегчение я испытал, когда пересек Рио-Гранде, миновал Эль-Пасо и въехал в Штаты. В следующую пятницу я уже вновь был в Сан-Франциско, и отложенное бракосочетание состоялось ровно через неделю.

Что касается событий той ночи, я попросту не смею строить никаких предположений. Начнем с того, что этот тип Феллон был сумасшедшим, к тому же он наслушался древних ацтекских дьявольских сказок, знать которые никто не имеет права. Он действительно был гениальным изобретателем, и этот аккумулятор, вероятно, был стоящей вещью. Позднее я узнал, что в прежние годы от Феллона дружно отмахивались пресса, общественность и власти. Обилие разочарований не на пользу людям определенного склада – словом, все бедоносные звезды сошлись. Кстати, Феллон взаправду служил в армии Максимилиана.

Когда я рассказываю эту историю, мне мало кто верит. Некоторые из моих слушателей относят ее к области парапсихологии – видит Бог, в ту ночь у меня и вправду пошаливали нервы, – тогда как другие толкуют что-то туманное об «астральной проекции».

Мое желание найти Феллона естественным образом отправило навстречу ему некий мысленный импульс – и он, обладавший знанием древних индейских ритуалов, оказался единственным человеком на планете, который мог его уловить.

Перенесся ли он в железнодорожный вагон – или я был перенесен в горную пещеру? Был ли я внутри горы, похожей на фигуру человека, и что случилось бы со мной, если бы я не задержал Феллона? Прямо сказать, не знаю – и не уверен, что хочу это знать.

С тех пор я ни разу не побывал в Мексике, и, как я уже сказал в самом начале, мне малоприятны пересуды об электрическом стуле.

Последний эксперимент[8 - Рассказ «Последний эксперимент» был впервые опубликован непрофессиональным литератором и юристом Адольфом де Кастро (1859–1959) еще в 1893 году под названием «Жертва на алтарь науки». В 1927 г. Лавкрафт по просьбе де Кастро взялся отредактировать его – и в результате полностью переписал, сохранив лишь общую идею и костяк повествования. Кастро, работу не оценив, частично восстановил свой собственный текст и в таком виде опубликовал в “Weird Tales” в ноябре 1928 года. Именно на версии с правками Кастро основаны два альтернативных русских перевода рассказа; данный же перевод выполнен по архивному исходнику и имеет ряд текстуальных отличий. «Последний эксперимент» – достаточно нетипичная для Лавкрафта работа в традиции классической готической повести, со всеми атрибутами жанра (подробно описанные переживания персонажа-женщины, раскаяние главного героя, пошедшего по пути злодейства из-за некой дьявольской силы, зловещий плут-слуга, история оканчивается свадьбой).]

I