Адъютант императрицы

Снова раздались звуки звонка; солдаты пришли убрать посуду; двое часовых с примкнутыми к ружьям штыками встали по сторонам дверей комнаты, чтобы держать здесь караул, пока Мирович отправился в обход по коридорам укрепленного замка.

Солдаты равнодушно смотрели на спящего Иоанна Антоновича и на старого Полозкова; они привыкли каждый вечер видеть эту сцену; но Мирович вышел, чтобы сменить многочисленных часовых и лично убедиться, что каждый из них снабжен боевыми патронами и твердо знает пароль и лозунг.

Глава 17

В Зимнем дворце, в комнат совета, собрались главные советники императрицы: военный министр граф Чернышев, министр иностранных дел граф Панин, адмирал граф Алексей Григорьевич Орлов и, наконец, появился также и генерал-фельдцейхмейстер князь Григорий Григорьевич Орлов, по обыкновению в сером изысканной простоты костюм, с вышитой на груди звездою ордена Андрея Первозванного.

Гордый генерал-фельдцейхмейстер, который столь продолжительное время неотъемлемо занимал первое место среди великих людей империи, постоянно находил особенное удовлетворение для своего тщеславия в том, что появлялся чрезвычайно просто одетый среди других сановников, бывших в парадных мундирах и роскошных придворных костюмах: этим он как бы хотел выставить напоказ, что стоит выше всех и наравне с императрицей; но при этом его крайне простой серый костюм был украшен бриллиантовыми пуговицами чрезвычайной красоты и неоценимого достоинства, так что даже и самый богатый из сановников империи не мог бы подражать подобной простоте.

Князь Григорий Григорьевич был в высшей степени весел и, вопреки своему постоянному заносчивому, высокомерному и оскорбительному обращению, для каждого из присутствовавших имел наготове любезное приветствие и дружелюбную фразу; казалось, что он не замечал холодной сдержанности графа Панина и слегка иронической улыбки графа Чернышева и беспечно и весело болтал с ними обоими, так что его брать Алексей Григорьевич не раз одобрительно кивал головой, чтобы выразить ему свое удовольствие за то, что он следовал его советам.

Комната, в которой императрица Екатерина Алексеевна устраивала свои совещания с сановниками, была та же самая, которая уже служила для той же цели и императрице Елизавете Петровне. Это было средних размеров помещение с темными обоями и тяжелыми темными занавесами на больших окнах; посреди нее стоял огромный стол, покрытый зеленым бархатом. Над креслом императрицы, украшенным императорским гербом, висел великолепный портрет императора Петра Великого; вокруг стола стояли кресла для министров, приглашаемых императрицею на совещание; на боковых столах были видны книги, документы, карты и письменные принадлежности.

Четверо собравшихся сановников, прождали едва лишь четверть часа, как створки дверей широко распахнулись и в комнату вошла императрица.

На ней был довольно простой утренний туалет из темно-серого шелка, покрой которого представлял собою нечто среднее между французскою модою и национальною русскою одеждою, в которой государыня часто показывалась; орденская звезда Андрее Первозванного сверкала на ее груди, и, несмотря на простоту ее костюма, маленькая бриллиантовая диадема в форме византийской императорской короны украшала ее слегка напудренные волосы, двумя длинными локонами ниспадавшие по обеим сторонам на ее плечи.

Все четверо собравшихся сановников глубоко склонились пред императрицею, приветствуя ее; но, когда они выпрямились после поклона, их лица выразили не малое удивление, так как позади нее в комнату вошел генерал-адъютант Потемкин и пажи, по знаку Екатерины Алексеевны, закрыли двери: это было ясным доказательством того, что Потемкин не только в качестве адъютанта императрицы сопровождал свою повелительницу, но что он будет присутствовать и на совещании первых сановников государства.

Однако это неожиданное обстоятельство произвело весьма различное впечатление. Панин и Чернышев явно обнаружили ироническую радость по поводу того, что могущество заносчивого и самоуверенного фаворита по-видимому, было поколеблено, и именно в том, на чем до сих пор он основывал свое неприступное положение. Алексей Григорьевич Орлов мрачно и грозно взглянул на Потемкина; но князь Григорий Орлов в этот момент принял к сведению осторожный и умный совет своего брата даже лучше его самого, так как, хотя он и побледнел слегка при виде Потемкина, вошедшего с победоносно-гордым выражением в лице, но, тем не менее, удержал на своих губах веселую, беззаботную улыбку и ответил на поклон Потемкина с полуснисходительною учтивостью и так спокойно и непринужденно, как будто его появление в совещательной комнате было естественнейшим эпизодом на свете. Столь же непринужденна и спокойна была императрица, несмотря на то, что ее взгляд на мгновение с пытливым вопросом остановился на Григории Орлове.

Господа, я намерена, – сказала она, садясь в свое кресло, – выслушать ваш испытанный совет относительно столь важного для государства обстоятельства, как война с Турцией, и пригласила сюда и генерал-адъютанта Потемкина, так как он в качестве генерала долгое время пребывал там при армии и должен знать положение дел. Садитесь, Григорий Александрович!

Потемкин сел против императрицы.

Панин и Чернышев наклонением головы выразили свое согласие. Алексей Орлов мрачно потупил взор, а князь Григорий Орлов, улыбаясь, сказал:

– Я уверен, что мнение генерала Потемкина будет ценно для нашего решения; ведь он принимал достойное, хотя и подчиненное участие в блестящих военных подвигах фельдмаршала Румянцева и будет иметь возможность точно и подробно ознакомить нас с положением войск на театре военных действий.

– Начнем, – быстро сказала императрица, в то время как Потемкин краснея, закусил себе губы. – Вам известно, – продолжала она, что фельдмаршал Румянцев стоит у Яблоницы, в Валахии, на берегу Дуная, в то время как на другой стороне реки расположился лагерем великий визирь Моссум-оглы.

Граф Чернышев встал, взял карту со стола, находившегося в стороне, и разложил ее пред императрицей, причем указал места, о которых она только что говорила.

Екатерина Алексеевна дружелюбным кивком поблагодарила его и продолжала:

Я недавно отправила к фельдмаршалу Румянцеву курьера с приказанием спросить его, почему он не вынуждает неприятеля перейти через Дунай и принять сражение, вместо того чтобы столь продолжительное время пребывать в бездействии.

– А-а, – с оскорбленным видом протянул князь Григорий Орлов, – я ничего не знал об этом.

– Я считала своим долгом, – гордо возразила Екатерина Алексеевна, – предварительно самой точно осведомиться и составить себе свое собственное суждение, прежде чем пригласить вас сюда на совещание.

– И что же ответил фельдмаршал? – спросил граф Чернышев.

– Мой курьер вчера возвратился, – сказала Екатерина Алексеевна. – Фельдмаршал коротко сообщает, что в распоряжении великого визиря втрое больше солдат, чем в его армии, и что благодаря этому обстоятельству исход сражения весьма сомнителен.

– Фельдмаршал прав, – сказал Потемкин, – он вынужден был отдать часть своих войск для Польши, а турки в то же время получили подкрепление; силы неравны, турки обладают значительным превосходством.

– Так что же делать? – спросила Екатерина Алексеевна впервые обращаясь к князю Григорию Орлову.

– Румянцев возможно скорее должен получить подкрепление, – ответил тот, – и в столь достаточном числе, чтобы в его распоряжении были по крайней мере, равные турецким силы, тогда, я уверен, он победит. Я полагаю, что, так как поляки разбились на партии и начали борьбу друг против друга, из Польши можно совершенно спокойно оттянуть несколько корпусов, чтобы отправить их в Турцию. Быстрое окончание этого турецкого похода, стоящего все новых и новых жертв и деньгами, и людьми, очень желательно, и после одного сражения, которое спасет честь нашего оружия, султан решится на мир, который избавить также графа Панина от дипломатического поражения, – со злорадством, добавил он.

– Я вполне присоединяюсь к мнению брата, – сказал Алексей Орлов.

– Если то обстоятельство, что нам не удалось еще до сих пор заключить почетный и выгодный мир с Портою, может быть названо дипломатическим поражением, – сказал граф Панин, – то вина в этом падает никак не на меня, а на вас, князь Григорий Григорьевич.

– На меня? – воскликнул Григорий Орлов, вскакивая с места. – Причем же тут я? Разве я веду внешнюю политику государства?

– Нет, – возразил граф Панин, – но я – только министр и не могу быть повсюду; я должен полагаться на уполномоченных, которых наша всемилостивейшая императрица имеет милость выбирать для ведения дипломатических переговоров. Вы помните, ваше императорское величество, что именно князю Григорию Григорьевичу было поручено вами вести мирные переговоры при Фокшанах. Тогда турки еще трепетали под тяжестью поражения, нанесенного им победоносным фельдмаршалом Румянцецым; они были бы принуждены согласиться на все, что требовали от них; но князю Григорию Григорьевичу угодно было покинуть конгресс в Фокшанах и внезапно появиться здесь, в Петербурге.

– Я сделал это потому, что был необходим здесь, – горячо обрушился на него князь Григорий Орлов, – чтобы помешать здесь недомыслию и нерадению испортить те выгоды, которых мы могли бы добиться в Турции.

– Я не сомневаюсь, что у графа Орлова были важные причины для того, чтобы так внезапно покинуть свой пост, – проговорил Панин, причем легкое дрожание губ выдавало его волнение, – но факт тот, что возвращение графа затормозило дело переговоров, бывших уже близкими к окончанию, и дало туркам возможность подкрепить свои военный силы. Среди армии Румянцева свирепствуют повальные болезни; кроме того значительная часть его войска отозвана в Польшу, так что ему бороться с неприятелем довольно трудно. Прекращение Фокшанского конгресса является главной причиной нынешнего печального положения вещей.

– Оставим прошлое, его поправить нельзя, – возразила Екатерина Алексеевна, – теперь вопрос в настоящем и будущем; нужно придумать, как выйти из затруднительного положения. Каково ваше мнение на этот счет, Никита Иванович?

– Я вполне согласен с графом Григорием Григорьевичем, – с легкой иронией ответил Панин, – что необходимо послать фельдмаршалу Румянцеву подкрепление, чтобы сравнять его армию по количеству войска с турецкой. А затем позвольте мне, ваше императорское величество, высказать еще одно соображение. По моему мнению, следует послать в Константинополь доверенных и ловких людей; мне кажется, что это средство будет самым действенным. Я знаю из достоверных источников, что трон султана Мустафы сильно колеблется. Его брат Абдул Ахмед имеет многочисленных приверженцев среди янычар, желающих низвергнуть Мустафу и посадить на престол Абдула Ахмеда. Со своей стороны, султан ежедневно посылает наемных убийц для умерщвления брата, против которого не решается выступить открыто в виду настроения янычар. Если ловко воспользоваться этой распрей, то мы легче всего достигнем своей цели. Абдулу Ахмеду, несомненно, нужно много денег, чтобы расположить в свою пользу большее количество войска и нанести решительный удар султану. Если мы таким образом дадим ему возможность овладеть престолом, он согласится мирным путем удовлетворить наши требования, следовательно цель будет достигнута затратой известной суммы денег, во всяком случае меньшей, чем при ведении продолжительной войны. Кроме того нам не придется губить людей, а человеческая жизнь дороже всяких денег.

– Ваш совет очень хорош, Никита Иванович, – заметила императрица, – но чересчур сложен. Кто же нам поручится, что Абдулу Ахмеду удастся выполнить свой план? А если нет, то легко себе представить, как озлобится султан, когда узнает, что Россия состояла в заговоре с его братом. Кроме того, нельзя с уверенностью сказать, что Абдул Ахмед, достигнув власти, действительно исполнить свое обещание, данное нам в безвыходную минуту. Это все – вопросы, требующие серьезных размышлений. Но, помимо всего только что сказанного, я не могу последовать вашему совету вот еще почему: недостойно русской императрицы поддерживать мятежника, посягающего на законного монарха. Никогда я на это не соглашусь, хотя бы дело касалось иноверного государя.

Граф Панин побледнел и опустил голову, а Григорий Григорьевич Орлов взглядом поблагодарил императрицу за ротацию, прочитанную министру иностранных дел.

– А вы что посоветуете мне, Григорий Александрович? – мягким, ласковым голосом обратилась Екатерина Алексеевна к Потемкину.

– Я уже имел счастье докладывать вам, ваше императорское величество, что турецкая армия действительно значительно сильнее, чем войско фельдмаршала Румянцева, и потому присоединяюсь к мнению князя Григория Григорьевича, что нужно как можно скорее послать подкрепления фельдмаршалу. Помимо этого я предоставил бы обширное поле деятельности дипломатическому искусству графа Никиты Ивановича, но избрал бы местом действия не Константинополь, а турецкий лагерь, где вам, ваше императорское величество, не пришлось бы принимать участие в деле, недостойном русской императрицы, как совершенно верно вы изволили выразиться, ваше императорское величество. Мне известно, – продолжал Потемкин, обращаясь к Екатерине Алексеевне, внимательно слушавшей его речь, – что дисциплина в турецкой армии сильно подорвана. Все подчиненные великого визиря Моссум-оглы очень недовольны им. Каждый из его генералов с удовольствием изгнал бы визиря и занял бы его место. Все они желают ему неудачи и потому подкупить генералов очень легко; здесь русские деньги сыграли бы большую роль. Я советую вам, ваше императорское величество, послать ловких агентов в турецкую армию, и тогда, несмотря на большее количество войска, визирь не будет иметь никакого успеха. Пусть сидит на троне в Константинополе Мустафа или Ахмед, для нас безразлично; нам важно обессилить турецкую армию и подписать мир на наших условиях как можно скорее, чтобы не дать туркам времени пополнить свое войско.

Императрица благосклонно смотрела на лицо своего генерал-адъютанта, а когда он окончил говорить, она ласково кивнула ему головой и произнесла.

– Ваш совет, Григорий Александрович, доказывает, что я была права, в точности познакомив вас с положением дел на Востоке. Ваш совет прекрасен, с точки зрения военного генерала, допускающего хитрость во время войны; но императрица не может желать такого успеха, зная, что победа произошла вследствие подкупа неверных слуг врага.

Потемкин покраснел от гнева, хотя Екатерина Алексеевна говорила очень ласково и как бы извиняясь, но он почувствовал в ее словах, насколько она ставит себя выше его.

Орлов взглянул на него с насмешливым торжеством, а Панин сочувственно кивнул ему головой. Он был почти благодарен новому фавориту за то, что и его совет был унизительно отвергнуть.

– Я выслушала ваши советы, господа, – произнесла императрица после некоторого молчания, и приняла решение.

– А что вы изволите приказать, ваше императорское величество? – спросил Орлов торжествующим тоном, так как был убежден, что государыня последует его совету и он снова займет первое место в совещательной комиссии.

Екатерина Алексеевна свысока взглянула на него и в ее глазах промелькнул своеобразный огонек.

– Фельдмаршал Румянцев должен получить ответ на свой рапорт, – сказала она. – Я сейчас отправлю его.

Императрица сделала знак, что хочет писать. Григорий Григорьевич Орлов поспешил подвинуть ей золотую чернильницу, а граф Панин подал бумагу и перо. Не думая ни минуты, Екатерина Алексеевна быстро набросала несколько строк и подписала своим именем.

– Вот мой ответ, – проговорила она, обводя всех присутствующих гордым взглядом. – Пошлите его немедленно с гонцом к фельдмаршалу!

– Что гласит этот приказ, ваше императорское величество? – спросил пораженный Орлов.

Панин и Потемкин тоже с удивлением смотрели на это коротенькое письмецо, так быстро решавшее трудное дело, о котором им пришлось долго совещаться.