Адъютант императрицы

«Фельдмаршал Петр Александрович Румянцев, – прочла императрица, – сообщил мне, что силы турок втрое превышают наши. Напоминаю фельдмаршалу, что римляне никогда не спрашивали, силен ли враг, а лишь спешили узнать, где он находится».

Немая тишина последовала за этим чтением. Все были ошеломлены безмерной, почти дерзкой самоуверенностью государыни, как будто вызывавшей саму судьбу на бой.

Граф Панин неодобрительно покачал головой и, наконец, осмелился сказать:

– Это – очень высокие слова, ваше императорское величество, но.

– Но? – переспросила Екатерина Алексеевна.

– Если Румянцев прочтет эти строки, – продолжал Никита Иванович, – то может совершить неосторожность. Он начнет сражение и весьма возможно, что ему придется потерять всю свою армию, что было бы не безопасно для могущества государства.

– Нет, Никита Иванович, – гордо ответила императрица, – Румянцев победит. Он снова найдет свою богатырскую силу, которую временно потерял, начав считать неприятельское войско. Таково мое решение и никакого другого ответа фельдмаршал не получит. Прошу вас тотчас же послать это письмо с курьером.

С этими словами Екатерина Алексеевна подала Панину написанный листок бумаги, а затем, сделав знак Потемкину следовать за ней, слегка поклонилась присутствующим и вышла из зала заседания.

– Она с ума сошла! – не помня себя от гнева, воскликнул Орлов. – Она ведет к погибели всех нас и государство. Нет, это письмо нельзя посылать!

Орлов протянул руку, чтобы взять письмо, но Панин не отдал его.

– Я высказал свое мнение, – холодно ответил он, – на него не обратили внимания; теперь я обязан исполнить волю государыни; пусть на нее падает ответственность за дальнейшее.

Сказав это, он сложил листок бумаги, вложил его в конверт и запечатал императорской печатью.

Алексей Орлов почти насильно увел своего взбешенного брата. Чернышев молча последовал за Паниным. Он знал, что раз Екатерина Алексеевна приняла какое-нибудь решение, переубедить ее невозможно. Он не сомневался, что ответ фельдмаршалу уже был придуман раньше и все высказанные мнения сводились ни к чему.

Потемкин проводил императрицу до ее рабочего кабинета, где она занималась днем государственными делами. Обстановка комнаты была самая простая. Несколько кресел, диван и большой письменный стол, заваленный бумагами, составляли всю ее меблировку.

Когда паж прикрыл за вошедшими дверь кабинета, Екатерина Алексеевна протянула руку Потемкину и нежно взглянула на него.

– Что ты мне скажешь, мой гордый герой! Доволен ли ты своей Екатериной, своей государыней? – спросила она.

– Я восхищаюсь своей обожаемой Екатериной, – ответил Потемкин, – но, что касается государыни…

– Государыней недоволен? – перебила императрица, нежно пожимая его руку.

– Государыня поступила возвышенно, благородно, но…

– Но безумно, не правда ли? – смеясь, закончила Екатерина Алексеевна. – Ведь ты это хотел сказать?

– Да, безумно и в высшей степени опасно, – подтвердил Потемкин. – Румянцев стоит на берегу Дуная, имея на противоположной стороне врага, втрое сильнее его. Ему невозможно переправиться через широкую реку, на виду у неприятеля, не потеряв при этом половины своего войска. Остальное будет перебито на суше.

– Нет, мой друг, этого не будет, – возразила Екатерина Алексеевна, – так как мой гонец теперь уже в Польше с приказом немедленно послать к Дунаю сильное подкрепление Ты знаком с Румянцевым?

– Он постоянно оказывал мне честь дружеским обращением! – удивленно ответил Потемкин.

– В таком случае напиши ему обыкновенное приятельское письмо, – улыбаясь, проговорила императрица, – скажи ему, что я жду от него победы и не сомневаюсь в ней, так как к нему спешит сильное подкрепление из Польши. Как ты думаешь, он дождется прихода этой армии?

– Он был бы безумным, если бы поступил иначе, воскликнул Потемкин. – Впрочем, этого нечего опасаться. Румянцев в такой же мере умен и осторожен, как храбр и решителен.

– Вот и прекрасно! – заметила Екатерина Алексеевна. – Как видишь, я была права, рассчитывая на победу. Да, ты говорил о раздоре в армии визиря, – прибавила она, как бы вспомнив что-то; – ты знаешь каких-нибудь ловких людей, которых можно было бы послать туда?

– Я найду их, – ответил Потемкин, все более и более удивляясь. – Я готовился представить таких агентов, которые взяли бы на себя вести опасные тайные переговоры; но мой совет был отвергнуть, – с укором заметил он.

– Так пошли их, пошли скорее, мой друг, – живо проговорила императрица. – Скажи мне, сколько нужно денег для того, чтобы подкупить генералов великого визиря? Моя казна к твоим услугам; бери все, что нужно; только никто – понимаешь, ни один человек! – не должен ни слова знать об этом. Я доверяю только тебе, потому что люблю тебя.

– О, моя обожаемая Екатерина! – воскликнул Потемкин, заключая государыню в свои объятья, – ты выше всех героев истории; ты одна сильнее всего твоего государства! Ты победишь, и я теперь уверен, что Византия будет лишь первой ступенью твоего всемирного владычества.

– И тогда, – заметила Екатерина Алексеевна, нежно прижимаясь к своему другу, – мой возлюбленный герой, Григорий Александрович, будет меченосцем вновь воздвигнутой восточно-римской империи.

Несколько минут голова императрицы покоилась на груди Потемкина, а затем Екатерина Алексеевна ласково отстранила его, проговорив:

– Теперь уходи, мой друг, оставь меня одну, мне нужно работать. Там, в моей уединенной хижине, я живу для любви, а здесь принадлежу государству. Для того чтобы удержать быстрый бег истории, ежедневно совершающий головокружительный путь, необходимо иметь светлый взгляд и твердую руку. Здесь я должна положить основание нерукотворному памятнику для себя.

Последние слова императрица произнесла с улыбкой на губах, но тон ее голоса был серьезен, почти торжествен.

Потемкин поцеловал ее руку и невольно поклонился особенно почтительно.

«Екатерина представляет собой какую-то бездну – думал он, направляясь в свою квартиру с низко опущенной головой. – Только думаешь, что добрался до дна бездны, как снова проваливаешься в бездонную глубину. Как мало места уделяет императрица женщине. Победит ли когда-нибудь женщина императрицу? Нет, этого, вероятно, никогда не будет. На нее нужно действовать чем-нибудь другим. Главное место в ее жизни занимает честолюбие. Она последует за тем, кто представит ей самую заманчивую цель для удовлетворения этого ненасытного чувства».

Оставшись одна, Екатерина Алексеевна сидела некоторое время неподвижно как бы погруженная в мечты, затем провела рукой по лбу, покачала головой и позвонила в маленький золотой колокольчик, стоявший на письменном столе.

– Генерал Сергей Семенович Салтыков здесь? – спросила она вошедшего лакея.

– Да, генерал ждет ваших приказаний, ваше императорское величество.

– Попросите его сюда! – приказала императрица.

Через несколько секунд в кабинет государыни вошел Салтыков. Он происходил из древнего дворянского рода бывшего в свойстве с домом Романовых еще до восшествия на престол Петра Великого. Некоторое время Сергей Семенович состоял при дворе Петра Федоровича, но слухи о его близких отношениях с великой княгиней заставили императрицу Елизавету Петровну воспретить ему пребывание в столице. Сначала он был послан в Стокгольм, чтобы сообщить о рождении великого князя Павла Петровича, там он оставался некоторое время в качестве посланника, а затем, вернувшись в Россию, служил в армии, находившейся вне Петербурга. Ни Петр Федорович, ни Екатерина Алексеевна не позаботились о том, чтобы вернуть Салтыкова ко двору, несмотря на хлопоты его родственников. Единственным доказательством того, что императрица не забыла старого друга служило то обстоятельство, что она взяла сына Сергея Семеновича к себе, так как мальчик рано лишился матери, и тщательно следила за его воспитанием.

Генерал Салтыков казался гораздо старше своих лет, несмотря на то, что был когда-то самым блестящим кавалером при дворе Елизаветы Петровны. Его гибкая, стройная фигура как будто одеревенела в прямой военной выправке благородные черты лица настоящего славянского типа, погрубели и загорели от солнца и ветра. Прекрасные, выразительные глаза хотя и не потеряли молодого блеска, но смотрели холодно и равнодушно.

В волосах, причесанных по-военному и слегка напудренных, виднелась седина.

Генерал Салтыков вошел к императрице со спокойно почтительным лицом, как бы ожидая от нее лишь служебных приказаний.

Екатерина Алексеевна долго молча смотрела на друга своей юности, стараясь воскресить в памяти давно прошедшее. Ее лицо приняло грустное выражение; протянув генералу руку, она проговорила тоном сердечной теплоты:

– Я очень рада, Сергей Семенович, видеть тебя, моего старого друга, напомнившего мне былое время, в котором, несмотря на многие страдания, было нечто такое, что ничто не может заменить на свете, то есть молодость и юные надежды.

– Надежды вашего императорского величества оправдались блистательнее, чем можно было тогда ожидать, – возразил Салтыков, как бы не замечая протянутой руки государыни. – Если моей ничтожной особе не удалось раньше воскресить в вас эти приятные воспоминания, то, во всяком случае, не моя в том вина. Императрица была мало милостива к своему преданному другу, – с горечью прибавил он, – она позабыла того, кто со всем пылом юношеского сердца делил горести и радости великой княгини.

– Разве я не доказала вам, Сергей Семенович, что не забыла вас, взяв к себе вашего сына? Верите мне, что я всеми силами стремилась заменить ему мать, – возразила Екатерина Алексеевна.

Салтыков с улыбкой пожал плечами.

– Признаю высочайшую милость вашего императорского величества, – холодно ответил он, – и приношу вам за это величайшую благодарность.

– Не правда, Сергей Семенович, вы не приносите мне никакой благодарности! – воскликнула Екатерина Алексеевна, – вы сердитесь на императрицу, которая только благодаря сыну вспомнила об отце, бывшем когда-то ее другом. Однако вы неправы.