Адъютант императрицы

– Мы берем вас по приказу ее императорского величества государыни императрицы!

– По приказу императрицы? – спросил Ушаков, – но зачем?

– Это – не наше дело, – был ответ, – если вы последуете за нами и не окажете никакого сопротивления, то я ручаюсь за вашу безопасность; если же вы проявите малейшую попытку бежать, то вы будете убиты.

Ушаков задумчиво поник головой; он не мог найти ключ к загадке, но мучительный страх стеснил его сердце. Если Орлов считал нарыв, о котором он говорил, созревшим, если он велел схватить его как заговорщика, то для него не было никакого спасения. Он чувствовал над собою руку судьбы. Он сознавал также, что бегство было невозможно, а сопротивление бесполезно.

– Я готов следовать за вами, хотя не понимаю, почему государыня распорядилась схватить меня, – сказал он. – К тому же у вас нет никаких доказательств правдивости ваших слов.

– За доказательствами дело не встанет, – возразил человек. – Слезайте с коня! Мы не можем терять время!

Он подал знак.

Из-за деревьев выехала закрытая карета, запряженная четверкой крепких лошадей.

Ушаков соскочил с лошади; пред ним открыли дверцу кареты и один из людей сел вместе с ним, держа наготове пистолет. Остальные вскочили на лошадей, также находившихся в лесной чаще. Один из них схватил за повод лошадь Ушакова. Молча и быстро мрачный поезд тронулся в путь.

В пути Ушаков тщетно пытался завести разговор со своим спутником – тот все время оставался нем и глух, как могила; тем не менее, терпение пленника нельзя было испытывать слишком долго.

Спустя полчаса, карета остановилась и Ушаков мог разглядеть, что они находились у одного из боковых подъездов Зимнего дворца. Страже был сказан лозунг и Ушакова повели через дверь, затем по каким-то коридорам, пока не ввели в роскошно убранную приемную и не постучались в одну из внутренних дверей комнаты. Дверь тотчас отворилась.

По молчаливому знаку спутника, Ушаков перешагнул порог и в следующий момент очутился в салоне лицом к лицу с генерал-адъютантом императрицы Потемкиным, стоявшим пред ним в блестящей форм и испытующе глядевшим на него.

Ушаков, овладевая своим страхом и напрягая все силы пред неизвестною опасностью, сказал:

– Я рад, что имею честь находиться в присутствии вашего высокопревосходительства, так как убедился, что попал не в руки разбойников, как я того опасался, и смею надеяться, что мне теперь будет объяснена причина моего ареста. Я лично не могу уяснить себе ее и полагаю, что все это вызвано каким-либо недоразумением или ложным доносом.

Потемкин, по-видимому, не обращал внимания на его слова, но продолжал разглядывать его, стараясь составить верное суждение о его личности.

– Кажется, в последнее время вы исключительно были заняты представлением рапортов коменданта шлиссельбургской крепости? – спросил он.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – ответил Ушаков, стараясь угадать смысл этого странного допроса.

– И каждый раз вы посещали при этом актрису Леметр? – продолжал допрашивать Потемкин.

– Мадемуазель Леметр, – возразил Ушаков, – невеста моего друга, подпоручика Мировича, и так как тот не получал отпуска, то я передавал ей его поклоны.

– Знаю, – сказал Потемкин, – я знаю также, что мадемуазель Леметр несчастна, так как должна выйти замуж за некоего Фирулькина; я знаю также, что ее сильно огорчает ухаживание другого могущественного лица.

– Ваше высокопревосходительство, последнее не может касаться меня, и если я даже слышал кое-что об этом, то с моей стороны было бы нескромностью говорить о том.

– А если бы я потребовал от вас именно этой нескромности? – спросил Потемкин, – Но оставим это, так как я хочу знать кое-что другое. Вы нередко посещали фельдцейхмейстера и подолгу оставались у него во дворе; нередко вы также бывали в артиллерийских казармах; это не имеет никакой связи с вашими посещениями мадемуазель Леметр.

– Шлиссельбургская крепость находится в ведении фельдцейхмейстера, – трепеща, возразил Ушаков, – я бывал во дворце по службе.

– Я вас не спрашиваю относительно ваших служебных посещений, – нетерпеливо прервал его Потемкин, – служебные рапорты принимаются офицером штаба фельдцейхмейстера. Но я хочу знать, что вы делали в Мраморном дворце? – спросил он громким, угрожающим голосом, делая шаг по направлению к Ушакову. – Отвечайте! Я хочу знать полную правду… Если вы расскажете все откровенно, то можете рассчитывать на покровительство мое и императрицы; если же вы скроете что-нибудь или солжете, то немедленно же будете отправлены в Петропавловскую крепость, где вам придется убедиться, что есть средства для наказания предателя, а также для того, чтобы заставить говорить упрямого.

Слово «предатель» Потемкин употребил без заднего умысла, желая во что бы то ни стало проникнуть в тайну, существование которой он подозревал.

Ушаков при этих словах смертельно побледнел и едва мог устоять на ногах.

– Говорите же! – крикнул Потемкин, видя, какое действие произвели его слова, – говорите и помните, что ваша искренность спасет вам жизнь!.. Помните, что, если вы откроете всю правду, то я беру на себя заботу о вашей будущности и обещаю вам наградить вас.

Один момент Ушаков стоял молча. Оправившись от первого страха, он почувствовал, что в нем снова пробуждается надежда. Он увидел путь к спасению, о котором несколько времени тому назад взывал к силам тьмы. Теперь ему предлагали руку, чтобы спасти из страшных объятий Орлова. Он решительно поднял голову и спокойно и ясно рассказал все, о чем беседовал с князем Орловым и что замышляли Мирович и Шевардев.

Лицо Потемкина, пока он говорил, становилось все радостнее, все более торжествующим.

– Знаете ли вы, – спросил он, когда Ушаков кончил, – что вы пошли на преступление против императрицы и государства?

– Я действовал по повелению фельдцейхмейстера, – возразил Ушаков, – он – мой начальник и несет ответственность за мои поступки. Мне не известны его намерения и я не смею проникать в них, но теперь я благодарю Бога, позволившего мне снять тяжесть, все время давившую меня.

– Вам есть за что благодарить Бога, – заметил Потемкин, – вы погибли бы, если бы не были сегодня арестованы, так как ваше поведение показалось мне подозрительным. Ваше искреннее признание спасло вам жизнь и вас ожидает блестящая карьера, если вы будете повиноваться моим приказаниям.

– А каковы будут ваши приказания? – напряженно спросил Ушаков.

– Вы сохраните в тайне весь наш разговор, – ответил Потемкин. – Вы по-прежнему будете посещать фельдцейхмейстера и в точности исполнять все его приказания.

– О, Боже мой, – воскликнул Ушаков, – как трудно будет мне теперь исполнять приказания фельдцейхмейстера, когда я знаю, что они не совпадают с желаниями государыни императрицы! Что будет со мною, когда план восстания раскроется и я окажусь в числе соучастников?

– А разве я не выступлю свидетелем, что вы действовали по моему приказанию? Разве не дал я вам обещания защищать и награждать вас? – промолвил Потемкин.

– Точно так же говорил князь Орлов, – мрачно усмехаясь, сказал Ушаков. – О, Боже мой! вместо спасения, я завязываю еще один новый узел на своей шее. И князь успокаивал меня своим словом, но отказался дать письменный приказ… Теперь как бы все ни пошло, я все равно погиб!

– Служба императрице – не веревка на шее, – сказал Потемкин, – и если вы подчинитесь моим приказаниям, то будете в полной безопасности. Этот заговор не будет приведен в исполнение; невинные не пострадают и только зачинщик этого дьявольского плана пожнет свою мрачную жатву. И в вашу руку я вложу средства уберечься от зла. Но заметьте, заклинаю вас Богом живым! Один ложный шаг, одно сомнение, мысль о предательстве могут послужить причиной вашей ссылки в сибирские рудники.

– О, приказывайте, приказывайте, ваше высокопревосходительство! – воскликнул Ушаков, – не сомневайтесь в моем слепом послушании!

– Я знаю, что вам нет отступления, – сказал Потемкин, – и потому верю вам. Слушайте же: вы будете исполнять по-прежнему все поручения князя Орлова; вы останетесь доверенным лицом заговорщиков; вы станете работать на их пользу и двигать вперед их дело. Когда все будет готово, накануне той ночи, в которую узник должен будет бежать из крепости, вы доложите коменданту шлиссельбургской крепости, чтобы он арестовал подпоручика Мировича; солдаты конечно без него ничего не осмелятся предпринять, и, когда это будет исполнено, вы придете сюда и доложите мне. Тогда в моих руках будут все нити и я стану всем распоряжаться; всякая опасность будет устранена и все же мрачное дело будет ясно представлено императрице.

– Но как мне арестовать Мировича? Поверит ли комендант мне в том, что я сообщу ему? И если поверит, то не сочтет ли он меня за соучастника?

– Вы ничего не должны говорить генералу Бередникову, ничего, кроме приказания арестовать Мировича и сообщить об аресте сюда.

– Но поверит ли генерал такому приказанию? Имею ли я право арестовать товарища, не представив генералу достаточных оснований?

– Вы будете иметь право, – сказал Потемкин, подходя к письменному столу.

Там лежала бумага, внизу которой находилась подпись императрицы.

– Она дала мне эту бумагу, – прошептал про себя Потемкин, – чтобы я мог по своему желанию выписать необходимую для меня сумму из казначейства. Одним росчерком пера я могу добыть себе целое состояние. Но разве не важнее для меня низвергнуть врага, стоящего на моем пути, и освободить себе дорогу к высшей власти и могуществу?

Он присел к столу и написал приказ об арест Мировича и оказании Ушакову всякого содействия.

– Вот, – сказал он, показывая Ушакову бумагу, – довольно этого?

Ушаков прочел бумагу. Он узнал подпись императрицы и ответил:

– Этого довольно, ваше высокопревосходительство; вы возвращаете мне жизнь и отныне она принадлежит вам. С этой бумагой в кармане я все держу в своей руке и не подвергаюсь опасности.