Адъютант императрицы

– Боюсь, что так, – беззвучно ответила государыня. – Ты, мой друг, – мягко и нежно прибавила она, – еще незнаком со всеми здешними условиями, тебе не удалось бы, как Орлову, соединить все силы государства для решительного удара.

– О, я вижу его насквозь! – воскликнул Потемкин. – Орлов хочет отнять у тебя из рук меч, чтобы потом не нуждаться в тебе более или чтобы иметь силу принудить тебя возложить твою корону на его голову. Ну, так и быть! – продолжал он, приподнявшись на локте. – Ты узнаешь, где должна искать своего истинного друга, свою настоящую опору, силу победы и господства. Пока Орлов угрожал и ставил условия, я действовал. Скоро тот призрак исчезнет в России, где ты должна сделаться повелительницей, всемогущей и единственной; ты не должна нуждаться ни в ком, кроме руки и взора своего друга, который и с одним глазом бдительно уследит все происки твоих врагов и который не требует от тебя ничего, кроме возмездия за поругание чести.

– Я не понимаю, – сказала удивленная государыня, – ты действовал, по твоим словам, здесь, на одре болезни?

– Ты сейчас поймешь, – ответил Потемкин, – погоди минутку. – Он позвонил и приказал вошедшему камердинеру: – ее императорское величество желает, чтобы никто не входил сюда из прихожей! А ты ступай и приведи сейчас ко мне Сергея Леонова внутренним коридором; он дожидается моего зова и получил заранее нужные инструкции.

Камердинер вышел, чтобы исполнить полученное им приказание.

– Что я услышу? – спросила императрица, – что ты мне скажешь? Зачем придет сюда тот незнакомый человек, имени которого я никогда не слыхала раньше?

– Ты знаешь, – ответил Потемкин, – что брат мой Павел Александрович командует бригадой под начальством князя Голицына. – Он находился с авангардом против Пугачева и не обманул надежды, возложенной мною на его ловкость: ему удалось завязать сношения с предводителями бунтовщиков. Один из них, заклятый враг Пугачева, сдался нашим в схватке, бросившись верхом как бы с отчаянной храбростью прямо в ряды наших войск.

– А потом? – напряженно допытывалась Екатерина Алексеевна.

Тут отворилась замаскированная занавесью дверка.

Вошел Сергей Леонов; за ним следовал мужчина, закутанный в короткий плащ с капюшоном, опущенным на лицо. Он сделал движение, чтобы сбросить с себя накидку, но при виде государыни остановился в испуге и снова надвинул на голову капюшон.

– Тебе нет надобности скрываться, Чумаков, – сказал Потемкин. – Ты стоишь пред нашей всемилостивейшей государыней императрицей.

Вошедший скинул плащ, надетый сверх обыкновенного крестьянского платья, преклонил колена пред Екатериной Алексеевной и благоговейно облобызал край ее одежды.

– Здравствуй, великая царица, – произнес он, торжественным тоном, – и прими мою клятву выдать тебе голову для справедливого наказания изменника и обманщика Емельку Пугачева, который в своей преступной наглости называете себя царем Петром Федоровичем!

Екатерина Алексеевна почти в испуге отшатнулась от этого совершенно неизвестного ей человека, однако быстро оправилась и воскликнула:

– Это будет похвально с твоей стороны, потому что ты спасешь от гибели многих заблудившихся. На голову одного зачинщика бунта должно обрушиться наказание за его дела, достойные проклятия; всем, кто покорится, дарую я мое прощение и милость; кроме того ты получишь богатую награду.

– Не ради золота я здесь, а чтобы служить своей государыне, – ответил Чумаков, – но если ты хочешь оказать мне милость, великая государыня, то у меня есть к тебе две просьбы, и если ты обещаешь их исполнить, то Емелька Пугачев будет в твоих руках, как только я вернусь обратно в его стан.

– Говори, – промолвила государыня, – обещаю заранее исполнить твои просьбы, если они не переступают границ моей власти.

– Я желаю, – сказал Чумаков, – сделаться гетманом яицкого казачества, я не рожден для повиновения и не хочу иметь над собою никакого начальства, кроме своей императрицы.

– Это будет исполнено, – ответила Екатерина Алексеевна, с величайшим удивлением посматривая на человека, для которого богатство не было приманкой. – А дальше? – спросила она.

– Дальше, я прошу тебя, великая государыня, матушка, чтобы ты не наказывала вместе с Пугачевым Ксении Матвеевны, его возлюбленной, которую он ради преступной забавы увенчал мнимой царской короною. Прошу тебя, чтобы Ксения Матвеевна, когда она будет захвачена вместе с бунтовщиком, была выдана мне на руки, как моя собственность, чтобы я мог распоряжаться по произволу этой женщиной, загубившей свою жизнь.

При этих словах, вырвавшихся у казака с пылкой страстностью, глаза Екатерины загорались сочувствием.

– И это будет исполнено, – сказала она, – даю свое царское слово, что та Ксения должна принадлежать тебе, как твоя неотъемлемая собственность; она погубила свою жизнь, и я отдаю эту жизнь в твои руки.

Чумаков поклонился до земли и снова облобызал одежду императрицы.

– Ну, – с. жаром спросила Екатерина Алексеевна, – что же ты думаешь сделать, чтобы сдержать свое обещание? Как выдашь ты моему генералу того Пугачева, который окружен сотнями тысяч ослепленных последователей?

– Положись на мое слово, великая государыня, – ответил Чумаков, – зачинщик бунта надоел этим людям; им наскучило покоряться безумной спеси Пугачева, который обращается с ними, как с рабами. Одного поражения будет достаточно, чтобы совершенно расположить их к сдаче; а я позабочусь о том, чтобы войско изменника было разбито. Поверь словам моим, матушка-царица! Не пройдет и недели с моего возвращения туда, как Пугачев будет уже в твоей власти! Я возвращусь назад, как мы уговорились с твоим высоким генералом. Я передам предводителям твоих тамошних войск то, что надо делать. Меня оденут в лохмотья, прикуют к моей рук оборванную цепь, и я вернусь к Пугачеву под видом беглеца из тюрьмы. Моим словам дадут веру, мой совет будет принят, и я сдержу слово, данное мною тебе.

– А если ты его нарушишь?.. – спросила Екатерина Алексеевна.

– Я отдался в плен, – ответил казак, – и клянусь Богом, если бы Чумаков этого не захотел, то он никогда не попал бы живым в руки твоих солдат; но жизнь моя в твоей власти. Отними ее у меня, если ты мне не веришь!

– Я верю тебе, – сказала Екатерина Алексеевна, – и напоминаю тебе, что согласна исполнить твои просьбы, высказанные сегодня. Но если у тебя когда-нибудь явится другое желание, то ты можешь смело обратиться ко мне!

– Ты милостива, великая царица матушка, – ответил Чумаков, – но мои желания заключаются в просьбах, которые ты взялась исполнить. Теперь же отпусти меня и пускай твой генерал отправит меня назад к своему брату на самой ретивой лошади; земля горит у меня под ногами, душа моя жаждет скорее столкнуть в прах надменного обманщика.

– Тогда ступай, – сказал Потемкин, – императрица отпускает тебя, а ты, Сергей Леонов, отвези его скорее обратно в лагерь моего брата; за каждый лишний день, выгаданный тобою в дороге, ты получишь тысячу рублей.

Он подал Чумакову руку; тот, скрестив руки на груди, поклонился государыне, и некоторое время пристально смотрел на нее, точно желая неизгладимо запечатлеть ее образ в своей памяти. Затем он проворно закутался в свой плащ, надвинул капюшон на лицо и последовал за Сергеем Леоновыми.

Оставшись наедине с императрицей, Потемкин спросил:

– Неужели ты и теперь еще думаешь, что один Орлов в состоянии прогнать призрак того Пугачева? Он грозил и требовал; я же бодрствовал и действовал; я кладу к ногам императрицы плоды своей скрытой работы и не требую от нее ничего, кроме справедливости.

– Она будет оказана тебе, – воскликнула Екатерина Алексеевна, наклоняясь к Потемкину и целуя его в губы. – Она будет оказана тебе твоей возлюбленной и твоей императрицей в тот день, который снимет с меня заботу о Пугачеве, которую я не решалась обнаружить пред тобою и которую ты все-таки понял и делил со мною, несмотря на свои страдания. В тот день должно постичь наказание дерзкого, который осмелился ударить тебя, и ты, мой друг, должен стать первым возле меня, тебе хочу я принести, как свободный дар, то, чего другой домогался насильно; в этом я клянусь тебе, – заключила государыня, положив руку на его лоб, – клянусь этою раною, отнявшей твой прекрасный глаз!

– А я, – воскликнул Потемкин, кладя руку государыни себе на грудь, – я клянусь этим сердцем, которое принадлежит тебе каждым своим биением; клянусь, что положу всю силу жизни на то, чтобы проложить тебе дорогу к тому лучезарному трону Востока, с высоты которого ты должна повелительно взирать на две части света.

Екатерина Алексеевна подошла к письменному столу Потемкина. Поспешно, с разгоревшимися щеками, написала она несколько строчек, после чего подала листок своему адъютанту. Он прочел:

«Императрица отвечает князю Григорию Григорьевичу Орлову, что она еще недостаточно рассмотрела его предложения, чтобы решиться принять их. Она благодарит князя за его служебное усердие, и как только примет необходимое решение, то изъявить ему свою волю».

– Благодарю тебя, – сказал Потемкин, – вот язык, который князь должен слышать, чтобы понять, что он – ничто и может быть только тем, чем сделают его твоя воля и твоя милость. Увы! Ты еще не знаешь всей меры его вины; однако мне удастся доставить тебе полное доказательство его преступности, чтобы ты не верила больше его ложным уверениям. Ты должна убедиться, что Орлова не стоит бояться, что ему не стоит доверять! Погоди, – продолжал он в ответ на вопросительный взгляд Екатерины Алексеевны, – сегодня я доказал тебе, что сначала действую, а потом говорю.

Государыня запечатала написанное ею письмо перстнем, в котором был вделан сапфир с вырезанным на нем ее вензелем под императорской короной, а после того сама прошла в прихожую, чтобы отправить свое послание князю Орлову с одним из офицеров-ординарцев Потемкина, которые дежурили у входа в его комнаты. Затем она вернулась назад к одру больного и подсела к нему; ее рука держала его руку – императрица исчезла; только шепот любящей женщины отдавался в ушах ее генерал-адъютанта.

Глава 33

К югу от Саратова, на берегах Волги, на равнине, тянувшейся до самого берега и замкнутой горной цепью, был раскинут лагерь Пугачева; он, несмотря на несколько поражений, понесенных им после первых успехов, все же не оставлял мысли двинуться на Москву, так как ему самому страстно хотелось увенчать коронованием в Москве свое до безрассудства смелое и столь чудесным образом удавшееся дело, а затем из древней столицы государства, поддержанный верой народа в законное право действительно венчанного в Кремле царя, намеревался нанести последней удар петербургскому правительству. Из Москвы явились посланные с извещением, что часть духовенства была склонна перейти на его сторону и что крепостные также жаждали примкнуть к его шайкам. Но в тот момент, когда он хотел выступить в поход, среди его войск внезапно разнесся слух, что генерал Румянцев со всей своей армией двинулся против него с берегов Дуная.

Имя Румянцева во всем русском государстве было окружено таким волшебным ореолом непобедимости и возбуждало такой страх, что это известие распространило панику в отряде Пугачева; окружавшие его казачьи атаманы и главари тех ватаг, которые примкнули к нему, отсоветовали вступать в бой со страшным Румянцевым, солдаты которого были закалены в походе против турок и не так легко могли быть разбиты, как войска, до тех пор присылаемые из Петербурга, не привыкшие к войне и предводительствуемые неспособными генералами.

Хотя Пугачев хотел не обращать внимания на эти советы и как можно скорее идти в Москву, чтобы там, подкрепленный примкнувшими к нему крепостными и в сиянии венчанного царя, встретить Румянцева, но страх пред именем победоносного генерала был так велик в его шайках, что почти все без исключения примкнули к мнению своих атаманов и начали роптать, когда услышали о намерении Пугачева все-таки идти на Москву.

Со скрежетом зубовным и всевозможными попытками к сопротивлению Пугачев, наконец, должен был уступить, так как еще не решался идти против единодушной воли предводителей шаек, преданности которых он был обязан своим могуществом и успехом.

На военном совете было решено отступление в укрытую местность на юг от Саратова, чтобы там ожидать армию императрицы и в случае необходимости иметь возможность переправиться через Волгу и отступить в степи.

Тщетно посылал Пугачев разведчиков во все стороны; все они утверждали, что нигде не видно никаких следов Румянцева со своей армией; им приходилось видеть только войска князя Голицына, который в осторожном выжидании стояли на прежних позициях и вряд ли представили бы серьезные препятствия к тому, чтобы через них проложить себе дорогу в Москву.

Однако главари шаек настаивали на своем требовании об отступлении в защищенную местность у Волги, казаки и киргизы стойко поддерживали их и таким образом Пугачев, медленно отступая к Волге, сосредоточил свои силы в лагере ниже Саратова.

Этим отступлением был внесен первый разлад в неудержимо победоносное и блестяще развивавшееся дело; в первый раз войско смелого бунтовщика обнаружило и проявило самостоятельную волю, причем неограниченное господство Пугачева в его армии и в завоеванных областях было поколеблено самым чувствительным для него образом.

Впрочем, местность, занятая им ниже Саратова, была выбрана отлично и в этом отношении совет окружавших его вполне согласовался с его собственным выбором. На севере лагерь прикрывался городом Саратовом, в тылу у него была Волга, для переправы через которую были приготовлены многочисленные плоты, к югу простирались ущелистые, лесистые, прорезанная горными ручейками волжские возвышенности, и только с запада открывались узкие дорожки между высокими и крутыми горными хребтами, так что даже с этой единственно доступной стороны враг мог только подойти узкими колоннами, причем легко мог быть отброшен.

Царское войско, над которым принял начальство прибывший тем временем генерал Панин, следовало на расстоянии однодневного марша за отступавшими отрядами Пугачева, причем авангард, под предводительством полковника Михельсона и генерала Павла Потемкина, занял входы у горных тропинок пред пугачевским лагерем.