Адъютант императрицы

– Что случилось? – спросил Пугачев. – Ах, да, понимаю! – с довольным видом прибавил он, – передний отряд перешел гору и начал истреблять врага. Пошлите скорее гонца! Пусть он узнает, что делается там, в голове отряда!

Но, прежде чем его приказ могли выполнить, все сильнее и ближе стали раздаваться нечеловеческие вопли. Ружейные выстрелы не переставали потрясать воздух, и их эхо отражалось в горах, усиливая еще больше грохот и стоны. Оказалось, что все вершины холмов были заняты солдатами императрицы, и их непрерывная пальба с безлошадной жестокостью уничтожала пугачевские войска, стиснутые в ущелье. Передние отряды пятились назад и наскакивали па людей, которые пробирались вперед. В одно мгновение получился страшный хаос. Люди и лошади перемешались между собой, давили и топтали друг друга, а сверху на них сыпались, как дождь, пули из картечи.

Пугачев сидел неподвижно на своей лошади; он понял, что все кончено, что не было возможности выбраться из пропасти, что смерть угрожала со всех сторон.

– О, зачем ты не послушал меня? – простонала Ксения, – я знала, что Чумаков ведет нас к гибели. Теперь нам осталось только убить себя, чтобы не попасть в руки ужасного врага.

– Убить себя? – воскликнул Пугачев. – Нет, я не хочу умирать. За нами стоит свобода, а свобода даст нам новые силы для борьбы с врагом. – Он сильно рванул свою лошадь и крикнул Ксении! – следуй за мной, держись ко мне поближе. Им нас не поймать!

Пугачев высоко поднял обнаженную саблю и пробивал себе ею путь среди своих же солдат, невольно пятившихся назад пред бешено мчавшейся лошадью. Ксения не отставала от своего возлюбленного.

– Не теряйте из вида царя, – крикнул Чумаков начальникам, стараясь, все время ехать рядом с Ксенией, – берегите его жизнь!

Сподвижники Пугачева скакали за ним, по дороге давя солдат, не щадя никого и ничего, встречавшегося на их пути; а с гор не умолкая грохотали пушки и сыпался град пуль.

Сотня казаков окружила Пугачева и в бешеной скачке им скоро удалось достигнуть лагеря, у входа которого стояли еще последние пушки и обоз. Все пространство, на котором еще недавно ключом кипела жизнь, было теперь пустынно и тихо. Пугачев остановился пред своей палаткой и снял Ксению с седла. Труп несчастного Ловича, торчавший на длинном копье, был освещен лучами луны; явственно выделялась бледная голова с сияющей раной. Ксения опустилась на колена пред трупом и подняла вверх руки, как бы моля о прощении.

Пугачев был мрачен, но холодно спокоен.

– Дело проиграно, – проговорил он, – я потом разберу, как это произошло, и горе виновному. Но мой святой долг и право остаются при мне. Нужно отправиться в степи и набрать новые силы. Скажите артиллерии, стоящей у входа в лагерь, чтобы, она готовилась встретить врага, если ему удастся проникнуть сюда. А мы переправимся на ту сторону Волги. Один отряд казаков останется здесь и передаст мой приказ уцелевшему от несчастного сражения войску следовать за мной. Плоты уже готовы. Пойдем, Ксения! На родной земле мы исцелимся от всех ужасов этой битвы. Ксения поднялась.

– Господи, что с моим отцом? – вдруг воскликнула она. – Он шатается, он ранен!

Матвей Скребкин действительно с трудом слез с лошади и опустился на колена.

– Я умираю, мое дитя, – проговорил он, – пуля пронизала мое сердце. До последних сил я старался держаться в седле, но теперь уже не могу больше. Мой взор тускнеет… Однако, я рад, что жизнь кончается: она потеряла для меня всякую цену.

– Боже мой, – воскликнула Ксения, нагибаясь к отцу и поддерживая его голову руками. – Поедем с нами! Там, на той стороне реки, мы будем в безопасности и вылечим твою рану. Ты поправишься и будешь жить. Бог не может быть настолько жестоким, чтобы сразу послать так много горя.

– Все кончено, дитя мое, – с трудом произнес Скребкин, – для тебя тоже было бы лучше, если бы ты могла отправиться вместе со мной на тот свет. Здесь тебя ждут лишь горе и позор. Ты – вовсе не царь Петр Федорович, – собрав свои последние силы, обратился старик к Пугачеву. – Бог наказал тебя за то, что ты протянул руку к царской короне, которая принадлежит не тебе… Бог судил…

Скребкин не мог окончить последнюю фразу; его голова опустилась на грудь, он глубоко вздохнул и его душа отлетела.

– Идем вперед! – грубо крикнул Пугачев, схватив руку Ксении и отрывая молодую женщину от трупа отца, – теперь не время оплакивать мертвых. Вели спустить на воду плот, для того чтобы мы могли переправиться через реку.

– Стой, Емельян Пугачев! – воскликнул Чумаков. – Ты не переправишься через реку. Довольно тебе смущать народ и проливать невинную кровь. Ты – мой пленник.

– А, так вот в чем дело! – застонал Пугачев в ярости. – О, Ксения, Ксения. Ты своим чистым взором проникла в низменную душу этого человека!.. Но его измена не останется безнаказанной. Если никто из присутствующих не решится убить негодяя, то я сам отправлю его в ад сатаны, откуда он родом.

Схватив саблю, Пугачев бросился на предателя, но Антипов и Федульев быстро схватили его за руки и обезоружили.

Пугачев с нечеловеческой силой рванулся от них, но должен был подчиниться накинувшимся на него людям, которые бросили его на землю, крепко прижимая к ней руки и ноги.

С ужасом смотрели казаки на своего повелителя.

– Не беспокойтесь ни о чем, – уговаривал их Чумаков, – помогите мне связать бунтовщика, а вам бояться нечего. Государыня вполне прощает вас. Отвечать за все будет один Емелька Пугачев.

Но казаки стояли неподвижно и угрюмо смотрели на лежащего царя, которому Федульев связал ноги кусками своего платья.

Горы задрожали от могучего залпа пушек и в ночной тиши раздались вопли тысячи голосов.

– Царская милость будет тем, которые сдадутся добровольно, а сопротивляющихся ожидает смерть! – воскликнул Чумаков.

Казаки, стоявшие впереди, на этот раз вняли словам Чумакова и, подойдя к Антипову и Федульеву. помогли им связать Пугачева.

– И эту женщину, – продолжал Чумаков, указывая на Ксению, – тоже свяжите, отнимите оружие и укройте в безопасном месте. Она моя; государыня императрица подарила мне ее.

Несколько казаков тотчас подошли к Ксении, которая стояла неподвижно, точно мраморное изваяние, и в одну минуту обезоружили ее.

– Она принадлежит тебе? – заревел, как зверь, Пугачев. – Ты лжешь; она тебе не принадлежит, а сам ты принадлежишь нечистой силе…

С неимоверной силой он вырвался из рук казаков и со связанными ногами двинулся вперед, вследствие чего тряпки разорвались.

Быстрым прыжком он подскочил к Ксении и, вытащив кинжал, висевший на его поясе, всадил его в грудь молодой женщины. Кровь фонтаном брызнула из раны.

– Благодарю тебя, мой возлюбленный! – прошептала Ксения и медленно опустилась на землю.

Пугачев обернулся и с поднятым кинжалом бросался на Чумакова, испуская яростный вопль. Но казаки сзади схватили его и снова повалили на землю.

Отняв от него саблю, они связали его крепкими веревками; Пугачев закрыл глаза и перестал сопротивляться.

Мрачно смотрели все присутствовавшие на труп Ксении. Чумаков, скрестив руки, не спускал взора с бледного лица, на котором застыла счастливая улыбка.

– Любовь к ней, – горько прошептал он, – была смыслом всей моей жизни. Она могла бы сделать меня святым, но сделала преступником; она могла вознести на небо и спустить в ад. Теперь все кончено. Все, что ни произойдет со мной, для меня безразлично. Но, по крайней мере, разбойник, убивший мое счастье, наказан по заслугам! – прибавил он, с ненавистью взглянув на связанного Пугачева.

Толпа бегущих солдат показалась у. входа в лагерь.

– Враги идут, идут сюда! – с ужасом кричали шайки Пугачева, – они шагают по трупам, покрывшим все дороги.

– Не бойтесь ничего, – успокаивал их Чумаков, – это – вестники царской милости. Сдайтесь, и государыня все простит вам. А вы, – продолжал он, обращаясь к Антипову и Федульеву, – достаньте телегу; мы положим в нее бунтовщика и вывезем его навстречу войску государыни императрицы.

Пугачева, не проронившего ни одного слова, не сделавшего ни малейшего движения, положили в телегу. Чумаков, Антипов, Федульев и Творогов окружили ее; медленно двинулся печальный кортеж навстречу генералу Панину, уже показавшемуся со своим войском у входа ущелья.

Глава 35

Великолепное, светлое и свежее утро сияло над садом роскошного Зимнего дворца; в этом году императрица, встревоженная множеством беспокойных забот, не покидала его, чтобы, как обыкновенно делала каждое лето, провести некоторое время в Петергофе или Царском Селе. Густые кустарники, высокие кроны деревьев и дерновый ковер сверкали свежей весенней зеленью, так как весь сад до высочайших верхушек деревьев по нескольку раз в день опрыскивали водою и каждый сухой, блеклый лист заботливо удалялся, так что здесь, пока продолжалось короткое северное лето, никогда не было видно и следа тленности и казалось, что на земле царила равномерная, непрерывная весна. Возле дорожек, усыпанных красновато-желтым гравием, на искусно разбитых клумбах росли цветы всех поясов земного шара, апельсиновые деревья и даже несколько пальм были врыты в землю вместе со своими кадками, и казалось, что они росли на свободе; цветы и фрукты различных времен года и поясов земного шара росли друг возле друга, и получалось впечатление, как будто на этом дивно облагодетельствованном клочке земли рукою феи были собраны все красоты и прелести, на радость людям рассыпанные по всему свету Создателем.

У подножия слегка вздымавшегося пригорка, поросшего могучими дубами, находилась беседка из изящной позолоченной решетки, густо увитая ширазскими розами, яркие краски и сладкий аромат которых были особенно любимы императрицею и для выращивания которых прилагалось все искусство садоводства. Пред этой беседой, посреди зеленой дерновой лужайки находился большой мраморный бассейн, из которого била сильная струя воды и, рассыпаясь алмазными искрами, снова падала обратно. Тропические водяные растения цвели на прозрачной поверхности искусственно подогретой воды, слева и справа от него; стояли группы пальм, позади лужайка была окружена как бы рамкой темной зелени высоких елей и небольшой рощицей цветущих мирт и апельсинных деревьев, так что здесь взор и в самом деле охватывал картины природы всех поясов земного шара.

Любимое место императрицы было достойно повелительницы, слава которой простиралась от сосновых лесов далекого севера до апельсинных деревьев и мирт берегов Черного моря и которая простирала свою руку, чтобы подчинить византийской короне и азиатские страны пальм.

Екатерина Алексеевна в простом белом утреннем платье сидела в цветущей розовой беседке на мраморной скамье, покрытой персидскими коврами; она казалась немного бледною и утомленной, но все же ее лицо сверкало юной красотой, присущей ее свежей, жизнерадостной натуре, и в ее взгляде, мечтательно устремленном на все это блестящее великолепие, казалось, отражался золотистый утренний свет.

Возле государыни, у ее ног на маленьком табурете расположилась Зораида, пленная дочь великого визиря Моссума-оглы; на ней была богатая турецкая одежда, через ее голову было перекинуто покрывало и своими прелестными ручками она плела венок из роз, который она срывала с ветвей, вившихся по решетке беседки.

Пред императрицей на маленьком столике стояла серебряная ваза, наполненная великолепными фруктами, которые в такое время года могли быть собраны лишь благодаря всемогуществу неограниченной самодержицы; здесь были фиги и вишни, душистая земляника лежала рядом со свежими финиками, и для того, чтобы составить этот казавшийся столь простым завтрак, искусству и неустанным заботам садовника понадобился многолетний труд, чтобы отклонить природу с пути обычного течения времени и подчинить ее воле самодержицы всероссийской.

Возле стола, поверхность которого представляла собою один кусок ляпис-лазури, сидел паж Николай Сергеевич; он держал в руке книгу и своим звонким, юношески-свежим голосом читал красивым строфы, вложенные Расином в уста его Ифигении, дочери Агамемнона.