Адъютант императрицы

Зораида потупила свой взор пред его умоляющим взглядом, ничего не ответила, но только печально покачала головой.

– Ты права, мое дитя, – сказала императрица, – и христианские заповеди велят любить родителей и повиноваться им. Твой отец, должно быть, – благородный человек, если он воспитал в тебе подобную любовь и подобное повиновение, но именно поэтому он не поставит препятствий твоему счастью… Послушай меня, – сказала она, притягивая к себе Зораиду, – твой отец знает, что ты принадлежишь мне по праву войны, что я могу распоряжаться над тобою, могла бы принудить тебя повиноваться моей воле. Но я пошлю ему посла; я прикажу моему генералу вести с ним переговоры и спросить его согласие на то, чтобы ты могла отдать моему Николаю свою руку. Слова императрицы не останутся без отклика у твоего отца и, разумеется, он предпочтет увидеть свою дочь возведенной в среду первых дам моей империи, хотя я могла бы унизить ее до положения моей служанки. Ты знаешь своего отца; его гордость и любовь к своему ребенку конечно должны побудить его исполнить просьбу, с которой обращается нему повелительница России.

– Я едва осмеливаюсь надеяться на это, великая государыня! – воскликнула Зораида. – Но все же мой отец нежен и добр ко мне; у него нет ненависти к христианам, я отлично знаю это. О, мой Бог, счастье было бы слишком велико, если бы моя всемилостивейшая повелительница сама захотела замолвить за меня.

– Надейся, мое дитя! – сказала Екатерина Алексеевна, нежно проводя рукою по блестящим волосам девушки, – надейся! Все, что я в состоянии сделать, чтобы осчастливить вас, будет исполнено. Я обязана также поспособствовать желанному счастью Николая, так как его отец был моим другом. Я приложу все свое могущество, чтобы осчастливить вас и примирить благочестивый образ мыслей Зораиды с ее счастьем.

С восторженным криком Николай прижал Зораиду к своей груди и стал покрывать поцелуями ее увлажненные слезами глаза; затем они оба опустились на колена пред императрицей и в несвязных выражениях стали благодарить ее.

Екатерина Алексеевна положила руки на их головы и сказала:

– Да благословит вас Господь, мои дети! Если бы я могла так привести вас к отцу Зораиды, я уверена, что он не отказал бы вам в своем благословении.

В эту минуту раздались громкие голоса из аллеи, которая вела к террасе пред покоями императрицы.

Екатерина Алексеевна подняла свой удивленный взгляд. Было неслыханным фактом, что тишина и уединение, которые она искала в своем саду, были нарушены. Очевидно, произошло нечто совсем из ряда вон выходящее. Дрожа и бледнея, государыня стала прислушиваться к громким голосам, тотчас же подумав об Орлове, который один, в своей дикой надменности, мог осмелиться насильно проникнуть к ней.

– Пусть государыня будет, где хочет, – послышались звуки громкого голоса, – но никто не воспрепятствует мне предстать пред нею; для известия, которое я приношу ей, не существует никаких преград.

Взор императрицы просветлел, она узнала голос Салтыкова.

– Мой отец! – вскакивая, воскликнул Николай и, держа руку Зораиды, последовал за быстро удалявшейся к дворцу императрицей.

Глава 36

Со ступенек широкой террасы, непосредственно примыкавшей к выходившим в сад покоям императрицы, сходил генерал Салтыков в полной парадной форме; он нес в руке бунчук с золотым полумесяцем и развевающимся конским хвостом и громким голосом возражал на боязливые представления, которые делали ему привратник императрицы и призванный им на помощь первый дежурный камергер, говорившие о запрещении входа в комнаты императрицы и в строго замкнутый сад.

У окон помещений, расположенных рядом с покоями императрицы, были видны камергеры и статс-дамы, не то с любопытством, не то с испугом следившие за необыкновенным происшествием.

Салтыков уже много лет был постоянно при армии или в гарнизонах, состоявших под его командованием, и его лицо стало почти незнакомым придворному обществу, тем больше были страх по поводу подобной смелости «чужого» человека и забота, как отнесется государыня к подобному легкомысленному невниманию к ее строго выраженной воле.

Правда, можно было бы силою преградить Салтыкову доступ в сад, но на нем был генеральский мундир, он назвал свое имя, и его чин, равно как и блеск его имени, прославлявшегося среди первых людей государства, заставили привратника испуганно отскочить, а камергера – принять почтительно-сдержанный тон. Он ограничился только оживленными представлениями и настоятельными увещаниями, однако генерал без всяких объяснений вовсе не обратил на них внимания. Камергер растерялся и окончательно пришел в величайший ужас, когда увидел императрицу, которая, в сопровождении Николая Сергеевича и Зораиды, появилась у выхода из боковой аллеи и вышла на открытую площадку пред дворцом, окруженную апельсинными деревьями. Он положил руку на локоть Салтыкова и еще раз самым решительным образом потребовал, чтобы он вернулся назад, если не хочет навлечь на себя величайший гнев императрицы.

Но и Салтыков увидел государыню. Он оттолкнул камергера, перескочил через последние ступени террасы и поспешил навстречу Екатерине Алексеевне. Он преклонил колена пред нею и громко воскликнул:

– Да здравствует наша августейшая государыня императрица Екатерина Алексеевна, великая, непобедимая! Императрица сказала, ее слуги повиновались! Императрица указала воинам, как на пример, на римлян, русские сыны героев были достойны римлян. Генерал Румянцев перешел Дунай в виду превосходных сил врага, и турецкая армия не существует более! Шумла принадлежит вам, ваше императорское величество, и здесь я кладу у ваших ног бунчук великого визиря Моссума-оглы, который я сам имел счастье взять в добычу, когда Господь помог мне сдержать свою клятву и первым из храбрых солдат армии великого Румянцева ступить ногою на вражеский берег.

Зораида смертельно побледнела; она задрожала так сильно, что принуждена была, чтобы не упасть, опереться рукою о руку Николая Сергеевича, и возвела неописуемый взор к небесам.

– Эта весть, – продолжал Салтыков, – не терпит отлагательств, и потому вы, ваше императорское величество, простите мне, что я осмелился, вопреки вашему приказанию, проникнуть сюда.

Государыня несколько мгновений стояла неподвижно, затем ее бледное пред тем лицо залилось яркой краской. Вестник победы превзошел ее самые смелые надежды. Одна из тяжелейших забот, угнетавших ее сердце, отпала. Поколебавшиеся основы ее власти были снова укреплены, и она снова стояла среди монархов Европы величественной, внушающей страх и повелевающей.

Екатерина Алексеевна наклонилась, а затем под влиянием охватившего ее восторга обняла Салтыкова и поцеловала его в обе щеки, причем сказала:

– Благодарю тебя, Сергей Семенович! В твоем лице я обнимаю моего непобедимого фельдмаршала Румянцева и всех его героев! Я знала, что ты мог доставить мне только счастливые вести; прелестные цветы юных грез, – тише прибавила она, так чтобы было понятно ему одному, – принесли роскошные плоды, и этот час блестящей действительности пробуждает былой сумеречный сон.

Салтыков молча прижал к своим губам руку императрицы, его взор утонул в ее глазах, и казалось, будто воспоминания о далеком минувшем поднялись между ними и солнце действительности с таким ярким блеском проливало над ними свои лучи, что их глаза также подернулись влажным блеском.

Екатерина Алексеевна еще раз пожала его руку, затем сделала знак камергеру, все еще стоявшему на ступенях террасы, указала на окна, и через несколько минут все дамы и кавалеры ее свиты уже собрались вокруг нее. Она уже снова совершенно овладела собою и с полным величия и достоинства видом, сообщила весть о победе, причем у всех вырвался громкий, восторженный крик ликования.

– Теперь следует отслужить благодарственный молебен в соборе Казанской Божьей Матери; я лично буду присутствовать на нем и отблагодарю Бога за то, что Он явил Свою великую милость мне и святой Руси. Сегодня вечером я намерена принять поздравления от своего двора. Вам, граф Сергей Семенович, я жалую орден св. Андрея Первозванного. Пусть благородные орденские знаки всегда напоминают вам о той минуте, когда вы возвестили о победе, которой вы сами так много способствовали. А теперь пойдемте, – продолжала она, в то время как Салтыков дрожащим голосом произнес несколько несвязных слов благодарности, – вы должны рассказать мне, как все случилось. Этот турецкий бунчук пусть положат пред алтарем Богородицы и пусть возвестят по всему городу о победе, чтобы и весь мой народ мог разделить радость своей государыни.

По знаку императрицы камергеры и статс-дамы поспешно удалились. Все сгорали нетерпением возможно скорее распространить эту удивительную, казавшуюся невероятной новость.

– Я позволю себе, – сказал Салтыков, – поздороваться у вас, ваше императорское величество, со своим сыном. О, если бы ему когда-либо дозволено было принять участие в столь же славной победе для своей императрицы и для своего отечества и если бы он оказался достойным милости вашего императорского величества!

Он заключил Николая Сергеевича в свои объятия и нежно поцеловал его в лоб.

Екатерина Алексеевна отвернулась и увидела, как Зораида прикрыла лицо руками и тихо всхлипывала.

– Успокойся, дитя мое, – приветливо проговорила она, – отец Николая ничего не может иметь против выбора своего сына, если я подведу тебя к нему, как свою дочь.

Государыня схватила руку дрожавшей девушки, чтобы подвести ее к Салтыкову.

– Простите, ваше императорское величество, – сказал последний, – в избытке радости я только наполовину выполнил свое посольство. После нашей победы, фельдмаршал Румянцев, которому были известны условия вашего императорского величества, тотчас приступил к ведению мирных переговоров, чтобы новыми проволочками вторично не потерять плодов победы и не дать врагу времени снова собраться с силами. Фельдмаршал вверил мне честь ведения переговоров и вот здесь основы мирного договора, подписанный мною и великим визирем. Они содержат в себе все, что вы, ваше императорское величество, требовали раньше, и если вы, ваше императорское величество, соизволите утвердить мою подпись, то война будет славно и достойно окончена, а Черное море и Дарданеллы открыты для русского флота.

Он вынул бумажник из кармана мундира и передал государыне договор, подписанный им и великим визирем.

Екатерина Алексеевна прочла документ, и ее лицо осветилось гордой радостью.

– Война окончена, – сказала она затем, – я утверждаю то, что вы, Сергей Семенович, обусловили от моего имени, и пусть моя подпись стоит рядом с вашей на этой достославной странице истории моего царствования. Ты видишь, – продолжала она, обращаясь к Зораиде, – что все способствует твоему счастью. Мир заключен, и тем вернее твой отец исполнит твою просьбу. Вот, Сергей Семенович, – обратилась она к Салтыкову, – посмотри на эту девушку; пусть она вознаградить твоего сына за заслуги его отца. Я хотела заместить ему мать, поэтому ты должен мне позволить сказать решающее слово относительно выбора его сердца.

– Кто же эта девушка? – удивленно спросил Салтыков, – на ней платье турчанки.

– Она будет обращена в христианство, к которому уже давно склонилось ее сердце, – возразила государыня, – и великий визирь не откажет в просьбе государыне, намеревающейся поставить его дочь среди своих первых придворных дам.

– Его дочь, – смущенно воскликнул Салтыков, – она – дочь визиря Моссума-оглы! Мой сын любить дочь визиря!

– Своею душою она достойна его любви, – сказала Екатерина Алексеевна, – а своим происхождением – достойна того положения, на которое я возведу ее.

– Да, отец, – сказал Николай Сергеевич, обнимая плечи Зораиды, – она была бы достойна быть твоею дочерью, даже если бы ее отец и не был могущественным вельможей среди своего народа.

– О, Боже мой, – тихо вздохнула Зораида, – его дочерью… а он победил моего отца и склонил в прах его знамена!

Салтыков с сожалением посмотрел на сына.

– Бедное дитя! – сказал он, – неужели в эту минуту горделивой радости твой отец сам должен разрушить твое сердечное счастье?

– Как? Вы еще раздумываете, когда я одобрила выбор вашего сына? – с неудовольствием спросила государыня.

– О, ваше императорское величество, – воскликнул Салтыков, – ни слова сомнения не слетело бы с моих губ, если бы вы выбрали в супруги для моего сына любую свою крепостную и объявили ее достойной носить имя Салтыковых! Но здесь я вынужден выказать неповиновение даже вам, ваше императорское величество, вынужден просить вас взять обратно свое решение!.. И да простит меня мой бедный сын, что я являюсь вестником рока, хладнокровно разрушающего надежды его пылкого сердца.

– Почему… я ничего не понимаю? – спросила императрица, в то время как Николай Сергеевич еще крепче прижал к себе все еще плакавшую Зораиду.

– Вы, ваше императорское величество, поймете, – ответил Салтыков, – если я скажу вам, что гордый и смелый визирь Моссум-оглы, лишь с огорчением и под страхом гнева падишаха согласившийся на суровые требования, на которые давала нам право наша победа, поставил мне условие, исполнить которое я обязался своим честным словом.

– И это условие? – спросила Екатерина Алексеевна.