Адъютант императрицы

– Этим условием было то, что я тотчас же возвращу ему его дочь Зораиду, которую он любит, которая является его единственным счастьем, его единственной радостью на земле, – ответил Салтыков.

– О, мой отец, – воскликнула Зораида, – как любит он меня, как тоскует он по мне!

– Разве он может любить тебя более чем я? – воскликнул Николай Сергеевич. Ему предоставлены все могущество и великолепие жизни, в то время как мне – только ты. Одна лишь ты у меня и без тебя я умру.

– А если я не предоставлю Зораиде свободы? – спросила государыня. – Она принадлежит мне по праву войны, ведь и турки обращают своих военнопленных в рабов.

– Она принадлежит вам, ваше императорское величество, и вы вправе задержать ее, – ответил Салтыков. – Но в таком случае, – продолжал он дрогнувшим голосом, – мирный договор должен быть разорван, так как великий визирь подписал его лишь под условием возвращения ему его дочери.

– Это условие не стоит в договоре, – сказала Екатерина Алексеевна, – я не связана им.

– Но, ваше императорское величество, я поручился своим честным словом, – возразил Салтыков, – и если вы, ваше императорское величество, не поддержите моего честного слова, то имя Салтыкова потеряет свою чистоту среди дворян России и клянусь Богом, что посланный, который возвестит визиря о нарушении мною слова, скажет ему и о том, что я заплатил жизнью за свою честь.

– А счастье твоего сына ничего не значить для тебя? – вне себя воскликнул Николай.

– Очень значить более чем все на свете, – возразил Салтыков, – но моя честь не принадлежит земному тлену, она является священным залогом, вверенным мне предками нашего рода!.. Я должен сохранять ее чистою и незапятнанною, какою они сохранили ее для меня и какою я должен передать ее тем, кто будет носить после меня мое имя… И прежде всего тебе, мой сын! И никакое счастье на земле не в состоянии было бы удовлетворить тебя, если бы ты был принужден скрывать свое лицо от взоров света из-за того, что твой отец оставил пятно на чести твоего имени. Не было и не будет большего горя в моей жизни, чем то, что я принужден быть человеком, разрушающим счастье твоей жизни. Но все же, сын мой, так должно быть! Завтра же эта девушка должна быть отправлена к ее отцу, или же твой отец должен будет прекратить свое существование.

– Да, так должно быть, мой дорогой друг, – воскликнула Зораида, склоняясь к Николаю Сергеевичу и устремляя на него свой полный любви взор залитых слезами глаз. – Это неизбежно, так как никакая сила не удержит меня, когда меня зовет мой отец, да, да, никакая сила, ни даже любовь. Это – рок, неумолимый рок, господствующий над жизнью людей. Необходимо со смирением покоряться ему, так как Аллах никогда не изменяет неотвратимого решения кисмета. Мои глаза будут лить слезы до тех пор, пока для них будет открыт свет. Мое сердце будет тосковать все время, пока будет биться в моей груди, но ты мирно будешь вспоминать о своей Зораиде, так как ее душа будет спокойна, исполнив свой долг. Между тем как, оставшись у тебя, я оскорбила бы священнейшие заветы Бога.

– Но, Боже мой, – сказала государыня, – а если я напишу визирю, если я попрошу там, где я имею право приказать?

– Мое честное слово не терпит никаких ограничений, никаких толкований, – возразил Салтыков. – Я обещал визирю тотчас же возвратить ему его дочь, и только тогда, когда мое слово будет исполнено, вы, ваше императорское величество, можете попытаться добиться его согласия.

– Он никогда не даст его, – сказала императрица, – если дитя попадет в его руки.

– Я буду просить его, – воскликнула Зораида, – клянусь вам в этом! Буду просить его, насколько могу, и, может быть…

Она умолкла и печально поникла головою; по-видимому, она была не в силах высказать надежду, в которую она сама едва ли верила.

– Хорошо, отец, – сказал Николай Сергеевич, – твой сын еще не имеет права произносить просьбы, и честь нашего имени для меня не менее свята, чем для тебя. Но и я обязан исполнить слово, неразрывно связывающее меня с Зораидою, и мой долг не отделять своей судьбы от нее. Я сам отвезу ее к ее отцу, рука об руку с нею пойду к нему и буду просить о счастье моей жизни.

– О, Боже мой, – воскликнул Салтыков, – ты хочешь отдаться в руки врагам? У визиря благородный и великий образ мыслей, от него тебе не грозит опасность, но она грозит от остальных, окружающих его. О, сын мой, сын мой! Помни, что коварные убийцы будут подкарауливать тебя среди турок, еще глубже, чем до сих пор, ненавидящих христиан после нашей победы.

– Нет, – воскликнула Зораида, – у моего отца жизнь Николая будет в такой же безопасности, как и моя; я ручаюсь за его жизнь или умру вместе с ним. Спасибо, спасибо, Николай, – продолжала она, – твое благородное сердце отыскало единственный путь для нашего счастья… Благодарю тебя за твою любовь!

– Неужели ты могла сомневаться в том, что я никому не предоставил бы разрешение вопроса, расцвести ли моей жизни для дивного счастья, или увянуть в ледяном мраке? – сказал Николай.

– А если я не позволю тебе сопровождать ее? – спросила императрица, – если я прикажу тебе остаться здесь?

– Вы не сделаете этого, ваше императорское величество, – воскликнул Николай Сергеевич, – вы, моя всемилостивейшая государыня, не разрушите созданного вами и не принудите к неблагодарности и неповиновению преданнейшей вам души.

– Нет, – сказала государыня, подавая руку Николаю Сергеевичу, – нет, я не сделаю этого, я не стану удерживать тебя, но, клянусь Богом, пусть будет известно визирю и даже самому султану, что мое могущество будет охранять каждый волос на твоей голове и что все турецкие военнопленные будут порукою за твою жизнь. Вот, – задумчиво продолжала она, – ничто в нашем земном существовании не чисто и не совершенно! Так с этой чудной вестью о победе связаны огорчения и заботы этого бедного ребенка, любимого мною… И я, победоносная императрица, не в силах осчастливить тех, кто близок моему сердцу! Но все же теперь довольно об этом!.. В человеческих силах исполнить свой долг во всяком положении. Вы все исполнили свой, и да благословит вас Господь за это! Сегодняшний день принадлежит радости императрицы по поводу победы ее знамен. Ступай со своим отцом, Николай, а ты, Зораида, останешься при мне; сегодня вечером вы еще можете порадоваться вместе с другими счастью и блеску, завтра же вы вступите на свой тяжелый путь, на котором вас будет охранять ваша императрица.

Она с полным величия достоинством откланялась и повела с собою Зораиду в свои покои, а Салтыков со своим сыном отправился в огромный приемный зал, в котором уже собрались в бесчисленном множестве придворные.

Все осыпали его поздравлениями и вопросами, но Салтыков с мрачной серьезностью давал лишь краткие, холодные ответы и его взор печально покоился на сыне.

Пока камеристки государыни приготовляли ей великолепные императорские одеяния, Екатерина Алексеевна поспешила через потайной ход к Потемкину; последний встретил ее, сияя от радости, так как и в уединенную комнату больного уже проникла весть о победе.

Государыня бросилась на его грудь и осыпала его страстными поцелуями.

– Самая страшная опасность отвращена, мой друг, – воскликнула она, – как мне благодарить тебя, что ты удержал меня и внушил мне мужество довериться своей звезде и отклонить руку, требовавшую меча моей империи за свою помощь! Теперь я – вновь императрица, в моей руке блестит победоносный меч России, и я чувствую в себе силу повергнуть в прах и все другое, что предстоит еще преодолеть.

Государыне хотелось поделиться избытком гордой радости, но она лишь ограничилась несколькими словами. Время торопило и она поспешила обратно, чтобы занять свое место на торжественном, благодарственном молебне пред алтарем Казанского собора, где уже собралось все духовенство, с митрополитом во главе.

– Она чувствует сама силу повергнуть все в прах пред собою, – сказал Потемкин, мрачно смотря ей вслед. – Она – императрица. А что такое я? Тяжела дорога к великой цели, но, тем не менее, я достигну ее, если только сперва будет сброшен со своей высоты тот, кто поднял против меня свою наглую руку, кого я смертельно ненавижу и кто, тем не менее, имеет власть над Екатериной, так как она боится его.

Потемкин сел на диван, подпер руками голову и, глубоко задумавшись, остался неподвижно сидеть в своей комнате.

Между тем, на улицах загрохотали пушки, зазвучали колокола, послышались ликующие клики народа, приветствовавшего императрицу, которая, с диадемою на голове, в золотой порфире с двуглавым орлом, наброшенной на плечи, окруженная всем своим двором, появилась в Казанском соборе, чтобы торжественно отпраздновать победу, одержанную по ее приказанию ее великим фельдмаршалом. Гордое слово, которое она написала и которое незадолго пред тем казалось безумною дерзостью, превратилось в действительность, и опьяненный радостью народ не сомневался более, что слово императрицы имеет власть осуществлять даже невозможное.

Князь Григорий Григорьевич Орлов также появился среди верховных сановников на торжественном молебне; он был в парадной форме фельдцейхмейстера; эфес его шпаги, эполеты, аграф на шляпе и орденская звезда сияли бриллиантами неоценимого достоинства; казалось, что не одним своим блестящим появлением, но и громким оживлением, с которым он высказывал всем встречным свою радость по поводу одержанной фельдмаршалом Румянцевым победы, он желал выказать, какое живое участие он принимает в этом счастливом для императрицы и для государства событии. Однако его лицо было бледно, мрачные тучки пробегали на лбу и его взоры беспокойно блуждали вокруг. Он искал в свите императрицы Потемкина, и отсутствие ненавистного ему фаворита обеспокоило его еще более чем то могли бы сделать величайшее знаки благоволения, оказанные императрицей своему генерал-адъютанту.

Этикет запрещал обращаться к императрице в соборе, где она занимала место в раззолоченном тронном кресле, против самого алтаря; таким образом, Орлову было невозможно из какого-либо слова и по взгляду Екатерины Алексеевны вывести заключение о ее мыслях.

В том же торжественном шествии, в котором Екатерина Алексеевна прибыла в собор, она возвратилась в Зимний дворец.

В большом тронном зале она отпустила двор и тотчас последовала в свои покои, где приняла Салтыкова, который должен был подробно рассказать ей историю выигранной битвы; он же один принимал участие в ее обеде. В то же самое время Николай Сергеевич и Зораида, бродя среди деревьев сада, в мучительном и вместе с тем нежном разговоре обменивались своими горестями и печалями и старались обоюдно утешить друг друга надеждами, которым они и сами в глубине души едва ли верили.

Глава 37

Наконец настал час, назначенный императрицей для торжественного приема поздравлений во дворце.

Екатерина Алексеевна приказала, чтобы в этот вечер Салтыков занял место ее адъютанта; она желала почтить его пред всем двором в награду за радостную весть о победе, в которой он лично принял немалое участие. Она собственноручно надела на него звезду и ленту ордена св. Андрея Первозванного и он вместе с сыном в приемной царских покоев ожидал появления государыни, которая удалилась после обеда, чтобы заняться вечерним туалетом.

Генерал был глубоко взволнован; в его разговоре с государыней послышались отголоски давно прошедших времен, пробудивших в его душе еще живые воспоминания юности и весны любви, а также и сознание, что настоящее, полное блеска и славы, сделало его орудием гибели счастья его собственного сына.

Грустно было на душе Салтыкова и сам он, казалось, не принимал никакого участия в той громкой, ликующей радости, с какою весь двор встретил его радостную весть и поджидал выхода государыни в блестящие парадные залы.

Николай был спокоен и весел; его мужественное решение возвратило ему прежнюю бодрость. Он казался старше, детская мягкость исчезла; черты его лица выражали могучую силу воли, и по его обращению было видно, что веселыми и доверчивыми словами он хотел ободрить отца, которого знал, в сущности, очень мало и который причинил ему тяжелое горе.

Появилась императрица.

С нею рядом была Зораида под густой вуалью. Екатерина Алексеевна приказала ей сопровождать себя, чтобы в блеске торжества бедное дитя забыло свое горе или, по крайней мере, не имело времени слишком предаваться ему в уединении.

Молча подала она руку Николаю.

Салтыков, прежде чем открыть императрице двери в большой зал, вполголоса сказал ей:

– Как живо вспоминается мне сегодня прошлое с его горем и счастьем! Предо мною снова воскресло то время, когда я следовал за великой княгиней в приемный зал, дрожа от страха пред каким-нибудь унижением или обидой и счастливый от одного взгляда моей высокой повелительницы, когда в нем выражалась благодарность за мое участие, замеченное ею!..

– Да, Сергей Семенович, – промолвила Екатерина Алексеевна, мечтательно глядя на него, – да, то было прекрасное, незабвенное время. Но никогда не пожелала бы я вернуть его, если бы то было в моей власти!.. Тогда великая княгиня должна была подчиняться недостойному гнету и скрывать свои чувства, между тем как сегодня императрица может гордо поднять голову и приближать к себе своих друзей пред целым миром; тогда мое сердце томилось жаждой власти, теперь я владею короной и власть в моих руках. Итак, Сергей Семенович, лучше, что ради минутного счастья я не пренебрегла блестящей целью, достигнутой столь тернистым путем.

Салтыков, вздохнув, наклонил голову и направился вперед, чтобы открыть государыне двери.

В тот момент, как он протянул руку к двери, последняя внезапно распахнулась и на пороге появились два запыленных, запыхавшихся офицера.

Императрица испугалась. Неужели же какая-нибудь недобрая весть должна была смутить радостное торжество победы?