Пантеон

И сколь он представлял любовный интерес для Чарли (совершенно никакой), столь и вожделенным казался и для Дункана (совершенно нежеланным). И сам он ничего такого к ним не испытывал – ведь это его друзья.

– Как дела, Альберт?

– Все хорошо, Дункан. А у тебя?

– А у меня… – Тра-та-та-та-та! И вот так каждый раз проходило их общение. – Ох, ну ты и заболтал меня! – Сказать хоть слово шанса Эбби не предоставлялось. – Пора бежать, извини!

После смерти дяди они стали существенно ближе, Дункан взял на себя некую ролевую модель не совсем родителя, до Бенджамина ему тоже далековато, но неофициального опекуна, эдакого патрона, что ли. Порой думалось – а не оставил ли Бенджамин и Дункану какой-то завет, связанный с ним, Эбби? Ведь мужчина не рвался продавать их общее имущество (Андерсоны, будь у них на то право, давно бы все разворошили), выкупить долю Альберта (денег у него полно), подбить на какое-то юридическое ухищрение, при котором все окажутся в выигрыше (таких типичных юридических афер и боялась миссис Андерсон). Мистер Леманн просто, казалось, продолжал жить, как жил прежде – не только для себя или Альберта, но и для Бенджи.

Все-таки, пришел к выводу Эбби, Дункан Бена очень любил.

Кроме дружеской связи, которую не понимали Андерсоны, а долгое время, вплоть до настоящего, и Эбби, только без традиционного андерсоновского порицания оной, связывали Бенджамина и Дункана и другие отношения – деловые, партнерские. Леманн являлся не только его консультантом по юридическим аспектам, а еще нотариусом.

И последней волей дяди при профессиональном свидетельстве господина Леманна, которому досталась (на зло миссис Андерсон, а отец и вовсе стал звать с той поры Дункана исключительно жидовским педиком) половина всего имущества дяди Бена (другая часть предназначалась его единственному племяннику), зафиксирован в завещании один интересный пункт – Эбби должен создать шедевр искусства и продать его на небольшом аукционе – тот устроят общие приятели Бенджамина и Дункана. В первый год обучения он освобождался от этой прихоти покойного дяди, но теперь ему не отвертеться. Срок – к Рождеству… И так каждый раз, пока он не выпустится – эх, еще четыре таких аукциона впереди. Вот так! Разумеется, он может ничего не делать, но тогда вся его часть наследства перейдет… Нет, даже не Дункану (он бы не погнал его прочь из дому, но как знать?), не благотворительным организациям или каким-то иным дальним, практически мифическим, родственникам; все гораздо, гораздо хуже – долю получат его родители – невежи и моты Андерсоны. А этого Эбби никак не мог допустить. Дядя Бен знал, как замотивировать его не только учиться, но и творить. Или он мог бросить учебу и… А как создать нечто великолепное, не имея представления о том, что дурно, а что превосходно? Ему придется и учиться, и сделать это для дяди Бена. Дункан хитро улыбался – а вдруг это и вовсе его идея? Хотя мужчина не особо любил искусство и его мучительные плоды, правильней сказать, он ценил совершенство цветов и форм, но сугубо в обрамлении юридических сделок и права, а также в эквиваленте удовольствия от полученных чеков с несколькими нулями за свои труды, которые тратил на такой sort of art, в какой мог облачиться – художество тканей, строчек, петель и вытачек от известных модельеров.

– Да, Альберт, присмотрю за домом до зимних каникул, до нашего аукциона. На нем мы и выставим часть коллекции Бенджи, то, чем он нам дозволил распорядиться для этих целей. А я все это приготовлю, параллельно попринимаю страждущих дольщиков и всяк заинтересованных в моих услугах тут, сделаю кабинет на первом, подле библиотеки. Ты же не против? – Дункан потянулся к столику за модным журналом, начал листать его, порой морщился, иной раз восхищался предложенным нарядом, вожделенно вздыхая.

– Дом и твой тоже, – напомнил парень, – как и имущество. А коль дядя желал продать что-то…

– Может, эти предметы и не найдут новых владельцев, – добавил Дункан, после обдумал нечто, озвучивать не стал, ухмыльнулся: – И не хочется мне это гнездышко оставлять, ибо всякие голодные стервятники так и кружат подле. – Он имел в виду Андерсонов.

– Это правильно, – рассудил Эбби. – А потом и я вернусь…

– Ты же не подведешь нашего Бенджи? – Он дядю звал так. – И меня? И, разумеется, себя самого, а, Альберт? – А его всегда Альбертом.

– Нет, Дункан, не подведу.

– Вот и славно. Я тебя провожать на вокзал не пойду, ну, как видишь, я не одет, а собираюсь я очень долго! Закажешь такси, ага?

– Закажу.

– Но с крыльца буду махать, пока не скроешься из виду!

– Не надо.

– Просто провожу до двери.

– Хорошо.

– А доедешь – отзвонись, ладно?

– Ладно, Дункан. Позвоню.

– Прекрасно. Ну, чего стоишь? Завтрак готов, – Дункан отлично готовил, к слову, – накладывай полную тарелку, Альберт! Эх, годы студенческие – голодные, холодные, но такие прекрасные!

– Я думаю, в академии Крипстоун-Крик студентам потребуется Оксфордский словарь, чтобы понять, что такое голод. Не зря же его переиздали в этом году.

– Неужели вас там вкусно и досыта кормят? Хм, я уже жалею, что не еду с тобой. – Мужчина подмигнул.

– Приезжай в любой момент, Дункан. – Эбби взял вафли и кленовый сироп, яичницу с беконом и апельсиновый сок.

– Пренепременно! А теперь: приятного аппетита, Альберт!

– П-прияфного! Хм-м, до фево же вкуфно, Вфункан!

– Где твои манеры, юноша?!

Так они и сидели в столовой до тех пор, пока не пришла пора отправляться на вокзал. Он наслаждался обществом Дункана, едой, светом, пронизывающим просторную залу. Не хватало дяди Бена.

И в Крипстоун-Крик его ждет нечто подобное: они станут завтракать с Чарли, а он начнет тосковать по Артуру. На какое-то время мысли о нем оставляли Эбби этим летом, порой всецело завладевали его разумом и долго не отпускали, но он отмечал, что боль и горечь заметно ослабели – время залечивало его раны. Но в академии он может столкнуться с тем, что память разбередит его шрамы, а те вновь начнут кровоточить под острыми когтями тревог, страха, неверия и горечи потерь. Ведь Артур все еще там… Он – наваждение, фантом, слепок памяти, но все равно.

“А учитывая то, что я видел перед отъездом… Видел… Как же! Нихрена я не видел. Разве мог я видеть Артура на заправке? Это все из-за травмы и моих фантазий!”

Но ведь и Дункан подтвердил, что рыжий парень в спортивной куртке запрыгнул в тачку…

Сомнения и надежда шли рука об руку, направляясь к растерянному путнику, который (вроде как) уже избрал для себя новую дорогу.

“Мало ли таких парней бродит на земле? А если это и Артур… Какая теперь разница?”

Сколько бы сложностей и противоречий не возникло, бросить академию Альберт не мог – тогда он потеряет все деньги… Дядя Бен, придумывающий пункты в документе, не мог представить, что смерть заберет у племянника еще одного дорогого ему человека, а нахождение в идиллическом городке и обучение в элитной академии – обернутся для него сущей пыткой.

Эбби и ранее посещали мысли:

“А если сменить комнату? Снять жилье вне кампуса, как это сделала Дебора? Но какой в этом смысл? Легче не станет. Меняй одну комнату на другую или нет – ничего не изменится, Артур навсегда связан со всем, что есть в Крипстоун-Крик…”

И он будет ждать Эбби там – в любом закоулке городка, среди полей, в лесу, возле реки и дамбы, в кампусе, в аудиториях, в их общей комнате… Даже если он действительно мертв. Точнее, особенно, если он погиб.

Мало того, это странно осознавать, но ему как воздух требовалась эта болезненная мука – не из-за сострадания и сожалений окружающих, Эбби хотелось страдать в одиночестве. Он это заслужил. И только это у него и осталось.

Хоть парень и зарекался перед каникулами, что пора оставить все эти терзания и пустые чаяния, жить настоящим, смотреть в будущее, идти дальше (все оказалось не так легко!), он знал – скоро чувство вины вновь охватит его.

А предстоящий путь – это выстрадать все горе, отчаяние, неверие, – тогда, возможно, он сможет через них переступить, отбросить или попросту не обращать никакого внимания, коль они репьями прицепятся к нему.

Но это всего лишь установка. Сумеет ли он придерживаться этого плана и не сломаться, когда раскроется правда об Артуре?

А ведь это (volens-nolens) наверняка произойдет.

Еще и этот завет…

Как бы дожить до конца декабря?

IV. Джоконда

Пятница, полдень, 2 июня 1989.

– Эбби! Да стой ты! – Чарли нагнал его. Джоконда заинтересовалась происходящим, тем более погоня происходила посреди ее негласных владений.

– Отстань, Чарли! Я хочу побыть один! – Но теперь к ним еще шла и вырулившая откуда-то с парковки Дебора, она отринула дорожки и разрезала уверенными и широкими зигзагообразными движениями зелень газона.