«Эх, жизнь штилем не балует!». Морские повести и рассказы

– Сколько еще будем идти до Камчатки, Сан Саныч?

Александр Александрович Рогов – это наш кэп. Прямой, подтянутый, с волевым лбом и острыми серыми глазами, он напоминал мне морского волка Джека Лондона. Один минус – имел небольшую «трудовую мозоль» в районе живота. «Что делать, малоподвижная жизнь! Пристрастие к пиву, женщинам и рыбе сделало свое черное дело», – вздыхал он. Мы стояли в рулевой рубке и пили чай. Здесь же дежурил за штурвалом вахтенный матрос. Рядом, в штурманской, мерил циркулем карту второй помощник. Бескрайнее море, сливаясь с небом, светилось от горизонта до горизонта. Сияло так, что казалось – свершилось чудо и миром правит одна красота! И горят, и плавятся в пронзительно ярком красно-оранжевом закате чьи-то невостребованные чистые души. Наше легкое суденышко стремительно уходило на север, скользя вдоль трибуны заката в сторону Пенжинской губы. Наше судно, расцвеченное уходящим солнцем, походило на яркое летящее перо из крыла жар-птицы. Берег суши растаял в тумане, как чья-то несбывшаяся надежда.

– Красота-то какая, Господи! – воскликнул я от восторга.

– Завтра жди шторма. Будет бодать нас в левую скулу. Уж больно чуден сегодня закат.

– Ты, кэп, пессимист? Прогноз – штиль, – подал голос второй помощник, Виктор Шлага. Он, как и я, был молодым специалистом и очень гордился своим высшим мореходным образованием.

– У меня перед штормом всегда сердце ноет. Бурю чувствует. Еще ни разу не подводило. Посмотрим, студент, кто прав. Утро вечера мудренее! Чья ночью вахта? Старпома? Пусть наш Маркони запросит точный прогноз погоды.

Сан Саныч ушел к себе. А я спустился в лабораторию. Здесь кипела маленькая жизнь. Радиогеодезисты сражались в шахматы. Саша Веников, или просто Веня, наш техник-геолог, мучил гитару. Лера читала лекцию Джиму о правилах хорошего тона. Буровики ковырялись с лепестковым стаканом.

– Как настроение, стрижи-геологи?

Стрижами нас прозвали моряки за наш несолидный возраст. Самому старшему было всего 27.

– Чирикаем потихоньку. Уговариваем Леру кого-нибудь из нас полюбить.

– Глаза, словно небо осеннего дня, но нет в этом небе огня. И давит меня это небо и гнет, за что ты не любишь меня.

Веня вымучивал песню, чиркая и раздевая зрачками Леру, глубоко вздыхая. Казалось, что еще один чирк – и он вспыхнет как спичка. Гитара у него просто стонала от желаний.

– Что-то вас быстро на любовь потянуло, мальчики. Берите пример с Джима. Он только Григория обожает. А мы для него – лишь примитивные друзья.

Джим посмотрел на меня и на Леру, словно сравнивая глубину своих собачьих чувств.

– Что ни случай, то пропажа, что ни баба, то скала! – мочалил очередную песню Веня.

– Какие-то у вас, мальчики, одни живописные, животные желания. О работе хотя бы поговорили.

– Умница, Лерочка! Давайте все сюда!

Я развернул карту.

– Сейчас мы находимся вот здесь. Вот центр Охотского моря. По траверсу на побережье Камчатки работает наша береговая разведочная партия. В этом районе обнаружены многочисленные россыпи золота. Наша первая задача – провести исследования шельфовой зоны и места распространения палеодолин золотоносных рек. Вторая задача – геолого-съемочные работы 1:50 000 масштаба. Вот границы площади картирования. Более подробное описание предстоящих работ находится в этом проекте, – я показал на увесистую папку в картонном переплете. – Есть вопросы?

– У матросов нет вопросов. Все как всегда. А береговые работы будут? – спросил Веня.

– Если будет хорошая погода, обязательно. Мы должны маршрутами пройти более 100 погонных километров.

– В береговые маршруты будем ходить парами: Григорий – Джим, Лера – Веня. Остальные отбирают пробы с борта судна.

– 100 км? Ежедневный пеший-драл! Наши задницы надрал, – пробурчал Гена Ожегов.

– Всем все понятно? Тогда вольно. Смотрите Леру не обижайте!

Мы с Джимом поднялись наверх и прошли на слабоосвещенную корму. Тяжелая тьма беззвездного неба, словно щепку, вдавила меня в палубу. Мрак за бортом был такой, что становилось жутко. Штиль и гладь всасывали невидимое пространство. Наше судно шло вперед, словно скользя по черной слюде моря.

Темная, мрачная ночь. И ничего вокруг. Только тьма. Маленькая железная щепка судна, идущая в никуда, и маленькие люди на нем в ночи. Как мал, одинок и беззащитен человек в темноте! Вот стоит он один со своей собакой, прижавшись друг к другу, как два странника на развилке жизни. Что их ждет? Вечная любовь и привязанность или испытания, посланные богом? Идут они по бескрайнему морю, словно на ощупь. Каждый шаг – сомнение, случайность, предчувствие пустоты и чудо внезапного озарения. Каждый миг – информация. Так и наша работа. Наши геологические поиски – это поиск и сбор информации в неведомом районе, где каждая деталь важна, где каждая проба и скважина бесценны, где каждая мысль, взгляд, гипотеза, точка зрения геолога подобны шагу вперед. Поиски в новом районе – это шаги вслепую. И каждая зацепка – светлячок. Я представил огромный земной шар, а на нем – лужицу Охотского моря и крошечную точку нашего суденышка в бескрайней ночи, плывущую к своим многоликим светлячкам.

С погодой Сан Саныч ошибся на 12 часов.

В 16:00 пришел расстроенный Маркони, наш радист, и протянул мне текущую метеосводку. Там со знаком «срочно» значилось штормовое предупреждение. Надвигался мощный тайфун «Глория». Все работы необходимо было прекратить и бежать в укрытие. Я поднялся к Сан Санычу.

– Что будем делать, кэп?

Он хмуро посмотрел на меня, подняв брови, словно перед ним был юнга, вернувшийся от амазонок.

– Чай будешь? Напрасно. Чай – это жизнь. Особенно перед штормом. Не горячись. Работа подождет. Надо убегать со всех ног. Прятаться. Но куда? Западная Камчатка – как табуретка. Ни одного укрытия. Придется штормовать носом на волну. Идти вперед полным ходом против ветра.

– Так мы можем уйти очень далеко от района работ, если судно будет идти полным ходом!

– Все в руках Божьих! Главное, сынок, «нам бы только ночь простоять да день продержаться». Все лучше, чем собой рыб кормить.

– Что? Все так серьезно?

Сан Саныч опять посмотрел на меня, как на юнгу, проглотившего омара.

– Обычно. Терпение, сынок, – вот главная заповедь моряка-дальнобойщика. Тер-пе-ни-е!

Ветер усиливался. Вся команда судна готовилась к встрече с ураганом. Все, что плохо лежало и болталось, привязывали и закрепляли. Боцман зычно гонял команду по палубе. Старпом шумел в каютах и на камбузе. Я зашел в лабораторию. Здесь были все. Ребята также привязывали наше оборудование к стенам. Столы были уже застелены мокрыми вафельными полотенцами. Над ними возвышались стаканы с золотистым чаем. Лера ласково ворковала с Веней. Около них крутился второй механик. Было видно, что она уже прекрасно освоилась в мужской компании и находилась в центре внимания. Улыбка не сходила у нее с лица. Пряди волос излучали солнце. Она хозяйственно угощала всех чаем.

– Гриша! Чай будешь?

Лера посмотрела как-то особенно на меня. В ее глазах полыхала тревога и страх. Словно ее душа разрывалась от предчувствия беды и безумной качки.

– Спасибо, Лерочка! Я за Джима беспокоюсь! Пойду к нему. Ему очень тяжко!

От качки стало тошнить. Обоняние обострилось. Даже потушенные сигареты издавали горький смердящий запах. Рот наполнялся слюнями. К горлу подкатывали волны какой-то кислятины.

– Меня, как Байрона, от шторма спасают бифштексы, впрочем, глазунья из пяти яиц – также замечательно. Аппетит резонирует с каждым баллом начинающегося шторма! – бравада Вени не знала границ.

Я представил желтую «какашку» яичницы с белым бельмом белка на черной жирной сковородке и, зажав кляпом рот, бросился к выходу. Судно, кувыркаясь на волне, шло носом на встречный ветер. Серая пенная вода перекатывалась по палубе. Волны росли на глазах. Казалось, что корабль то выбрасывается к небу на высоту пятиэтажного дома, то ныряет вниз, и огромные громады воды спешат раздавить его своей серо-синей массой. Я пошел в каюту и рухнул на кровать. Рядом, у койки, скулил Джим. Его мучила рвота. Он похудел. Шерсть на нем обвисла. Уши обмякли. В глазах тускнели болезненная печаль и вопль о помощи. Мое тело от качки ползало по постели, как колотушка, ударяясь то головой, то ногами о пахнущие краской перегородки. Позывы тошноты гнали меня вон. Головная боль раздирала затылок. Пытался заснуть – бесполезно. Вместо сна – полубред-полудрема и тошнота… Всезаполняющая тошнота, выворачивающая рот. Я бросился к выходу, открыл рычаги железной двери, выставив голову навстречу ветру с многочисленными брызгами волн, стал рвать горло, изрыгая из себя тягучую пенистую слизь. Между ног у меня пролез Джим, перескочил порожек двери.

Он также затрясся в рвотных позывах.

– Джим! Назад! Джим! Назад! Смоет! Куда ты, дурак, лезешь?

Судно наклонилось. Огромная волна покатилась по бортику, подхватила Джима и мгновенно выбросила его за борт. Раздался страшный отчаянный собачий визг с мольбой о помощи, но рев ветра и грохот волн заглушили его прощальные вопли.

Я даже секунды не раздумывал. В душе у меня все оборвалось. Я бросился на леера и прыгнул в кипящую воду. Мгновение – и я уже барахтался среди пенящихся волн и, захлебываясь соленой водой, начал грести в сторону проходящего мимо меня судна. На палубе забегали матросы, визжала Лера, орал по «матюкальнику» капитан. Кто-то бросил спасательный круг. Ну а я вытягивал шею, пытался найти Джима. Он был совсем рядом со мной. Он дрожал от страха. Глаза его расширились от ужаса. Он истошно визжал и загребал, загребал лапами. Волны захлестывали его с головой. Пес выныривал, визжал, выл и с ужасом смотрел на удаляющийся корабль.

– Джим, родной! Держись! Я здесь! Я с тобой! Держись, чертяга!

Я подплыл к нему. Подставил плечо. Он взгромоздился мне на спину и тихо, преданно заскулил.

Между тем судно развернулось, сделало круг и стало приближаться к нам. Но его с силой бросало с борта на борт. И казалось, что судно бортами взахлеб глотает волны. Изрядно нахлебавшись, судно подошло к нам ближе. Встало. Его кидало из стороны в сторону, как Ваньку-встаньку. Ветер бушевал вдоль бортов, и все канаты, брошенные нам, уносились вдоль борта порывистым ветром. Я чувствовал, что начинаю замерзать. Руки и ноги одеревенели, пальцы не слушались, в глазах сверкал то ли лед, то ли изморось. Джим также дрожал и сжимал своими когтистыми лапами мои плечи. Нам бросили на двух веревках спасательный круг. Я посадил на него Джима, и его быстро подняли на палубу. Ветер усилился. Волны набросились на меня еще яростнее. Но я уже ничего не чувствовал. Сил у меня хватило, чтобы только в полулежачем состоянии вползти на круг и, зажав веревки локтями, кусая губы, с закрытыми глазами вынести этот жуткий леденящий подъем, а потом рухнуть тряпкой на склизскую палубу и застыть в изнеможении. Холодная мокрая одежда прилипла к коже. Меня подхватили десяток рук и понести в кают-компанию. Содрали с меня мокрую спецовку. Укутали одеялом. Прибежала плачущая Лера и бросилась мне на шею, старпом налил полстакана спирта, а Джим, прижимаясь ко мне, лежал у ног, вытянув лапы и опустив уши. Он все понимал и смотрел на меня с какой-то виноватой благодарностью.