С праздником, восьмая Марта!

– Ну, продолжим, господа, – говорит Премьер. – Как вы уже знаете, американцы включили в состав экспедиции на Марс российский экипаж в рамках научно-культурного обмена. В этом, кстати, большая личная заслуга министра культуры, принимавшего активное участие в телефонных переговорах. Через два года американские космонавты так же будут допущены к российской программе освоения системы Альфы Центавра.

И снова все министры кроме министра культуры ехидно улыбаются и кивают.

– И хотя окончательное решение вопроса было умышленно затянуто, нам удалось в кратчайший срок подобрать уникальных специалистов в области космических исследований, свободно владеющих английским языком, коммуникабельных и некурящих, то есть, мы выполнили все условия американской стороны. Тестирование нашего экипажа американцы провести не успевают из-за дефицита времени, компетенция каждого космонавта подтвердится в ходе полета. В этом плане американцы нам полностью доверяют. Остается небольшая формальность: утвердить кандидатуры тайным голосованием. Кто – за?

Камеры зажужжали, вспышки засверкали, министры на кнопки жмут, на табло результаты появляются. А Премьер на табло и не оборачивается, в свой настольный компьютер заглядывает и опять морщится:

– А что, министр культуры воздерживается или против, может быть?

Журналисты и камеры побросать не успели, закряхтел министр культуры, заворочался.

– Министр культуры всегда "за", бугор, сам знаешь…

И окровавленную руку с пола тянет.

Короче, подходит к концу заседание.

Премьер с прессой тепло попрощался: извините, мол, регламент, господа. Крапчатые влетели, прессу на пендалях в коридор вынесли.

Премьер нас обошел. С профессором по марсологии пошептался, культурному профессору отеческого подзатыльника дал за то, что он все заседание дергался, а мне в руку маленький приборчик сунул величиной со спичечный коробок.

– Это, – говорит, – последнее достижение нашей промышленности. Других достижений уже не будет. В инструкции все сказано, профессор.

Потом ко Второму Фельдмаршалу обращается, но совсем без отеческой теплоты:

– На аэродром, живо! И если они через полчаса не будут в воздухе – ответишь! Не головой, а сам знаешь чем. Всему Совету Министров и ответишь.

3

Так что, до военного аэродрома мы минут за двадцать домчались. И никого не задавили – вот что значит столичная организация. Пока мы в Совете Министров сидели, на улицы десять поливалок выпустили. Они все это время вдоль маршрута следования из пулеметов поливали. Ну, еще кое-где бульдозерами углы спрямили и в Кремлевской стене пролом сделали, чтобы не объезжать.

На аэродроме "ВазоМиг" турбинами воет, прогревается, вокруг крапчатые тремя кольцами стоят.

Я уже ногу на ступеньку занес, как вдруг Второй Фельдмаршал меня за эту ногу хватает.

– Подожди, сынок, – шепчет, – к тебе приехали. Только поскорее, умоляю тебя, как фельдмаршал фельдмаршала. Слыхал, небось, про мою ответственность?

А по полю прямо к самолету тачка медленно накатывается, и не какой-нибудь там "ВазоЗапор", а настоящий лимузин прошлого века постройки. Таких, говорят, всего два в мире осталось: один – у нашего Премьера, другой – у какого-то шейха за рубежом, но тому наши разведчики постоянно шины колют, чтобы не ездил. Крапчатые тянутся, честь отдают, и ругаться все, как один, прекратили – значит, не Премьер, а кто-то еще покруче.

А лимузин все приближается, почти в живот мне въехал, остановился. Второй Фельдмаршал на коленях к дверце ползет, открывает, и выходит – ОНА. Та самая телка с фотографии у Премьера на столе, в шубе из не поймешь какого крокодила, только в натуре она в сто раз шикарнее. Второй Фельдмаршал ей туфли целует, крапчатые его за ноги оттаскивают, а она на них – ноль внимания. И прямо на меня глядит, и улыбается, и по улыбке ее не за пять метров – за версту чувствуется, что шуба эта – единственное белье, которое она когда-либо носила. И ко мне идет медленно, лениво, расслабленно, натурально крадется, стерва, коварной походкой свежетрахнутой тигрицы и сияет вся, как родного брата увидела.

Тут у меня колени подкосились, руки задрожали, а она уже меня за шею обняла, целует, смеется.

– Ну, что, – спрашивает, – братик, узнал?

– Узнал, – говорю. – Маринка, сеструха, неужто ты, шалава? То-то мне фотка знакомой показалась! Да сразу не вспомнил – я ж тебя голую последний раз лет двенадцать назад видел, когда в ванной купал. Еще до альтернативной службы. Ты уже тогда, сучка, все акробатикой занималась да на шпагаты садилась, помнишь?

Второй Фельдмаршал хихикнул чего-то, а Маринка как разревется. Ну, я ее тоже обнял неловко, от Второго Фельдмаршала и от крапчатых отворачиваю, по волосам глажу.

Она слезы вытирает и спрашивает:

– А что это там булькает?

Я из-за шубы выглядываю, а там все первое кольцо оцепления у лимузина собралось, тоже ревут, слезы по щекам ручьями струятся.

– Это, – говорю, – крапчатые Второго Фельдмаршала топчут. Чтоб не хихикал, падла! И, вообще, они его не любят за то, что он Медведей рвет… Ну, как ты, сеструха? Я же с тех пор, как на альтернативную службу попал, про тебя ничего и не слышал больше. Вернулся, а тебя уже и след простыл. Ну, а я через Распределитель Ресурсов в другой город уехал, сантехником в институте запахивал. Сегодня вот с утра на профессора сдал, а к обеду в Главные Фельдмаршалы Покорения Марса продвинулся. Твои хлопоты?

– Мои, – отвечает Маринка, – чьи же еще? А я, пока ты на альтернативке был, с юношеской сборной в Париж поехала да там и осталась. Меня в Академию Парижской Богоматери пригласили, ну, в ту, самую элитную, слышал, наверное? Весь мир объездила. А год назад домой потянуло, по тебе соскучилась. Да разве у нас сразу найдешь? Я про полет этот первая узнала – мне американский президент позвонил, похвастался. Хотела сразу насчет тебя сказать, но передумала. Они же там чокнутые: на Марс только лучшие из лучших, и никакого блата. Наши-то к этому проще относятся. Так я сначала Самоделкина с Плешивым потрясла, чтобы места забронировали, а потом Безопасность на твои поиски бросила. Американцы, когда поняли, чего от них хотят, обрадовались, нашим кредит пятьдесят миллиардов отвалили и на совместный экипаж сразу согласились. А эти кредит хапнули и заявляют, что, ладно, так уж и быть, сами летите. Ну, я им там разгон в Кремле устроила! Всем Советом Министров извиняться ходили, а министра культуры побили за что-то… А тут и американская общественность взволновалась, за совместный экипаж митингуют. Они же полет на Альфу Центавра за чистую монету приняли, как дети, в самом деле! Спонсоров и рекламу распределили, конкурс " Мисс Риджил Центаурус" провели. Меня в жюри приглашали, да мне же некогда! Там основные претендентки из Невады были, а победила из Техаса. Между прочим, внучка национального героя, а отец ее, генерал Крутой Уокер-младший, миротворческими силами во время Пятилетней Атомной Войны командовал. Мне по Интернету фотографию прислали. Ничего девица, интересная, только глаз слишком много, и хобот длинноват… В общем, вопрос только вчера вечером решился. Твоя кандидатура, сам понимаешь, прошла без обсуждения.

– Ну, ты даешь, сеструха! – говорю я восхищенно. – А вон тот профессор, не знаешь, откуда?

– Этот дебил мордатый, что ли? – смеется Маринка, как колокольчиком звенит. – Да это Плешивого троюродный племянник. Он на Красной Площади барахолку держит и кафе "Вокруг Мертвого Дедушки". А вот третий, может, и профессор, действительно. Его Шестая Палата Поддумы выдвинула, а потом и Дума, и Верховное Вече поддержали. Я точно не интересовалась – зачем мне? Я только для тебя старалась.

– Ну, ты даешь, сеструха! – снова повторяю я, как натурально уехавший крышей попугай, хотя и чувствую, что базар мой – не тот, и других слов ждет от меня Маринка, сестренка моя ненаглядная.

– Изменилась-то ты как…

– И ты изменился, – грустно-грустно говорит Маринка. – Я хоть и маленькая была, а помню, как тебя в нашей школе за стихи хвалили и за математику. И меня ты раньше Ультрамариночкой звал, а не сеструхой и не шалавой. Где ж это тебя так, братик?

– Где-где, – говорю. – Там же, где и всех. В альтернативной колонии для призывного возраста. Хорошо еще, что не в армию угодил. Да и вообще, по жизни… Ну, что, мы рванули что ли? Американцы ждут…

А она стоит, молчит, в шубу кутается и гипнотизирует меня своими ультрамариновыми глазищами. И я хрипло и заковыристо выталкиваю деревянным языком:

– Спасибо тебе… сеструшка…

Тут Маринка обрадовалась, как будто я ее по-французски послал, прижалась ко мне, шепчет на ухо:

– Лети, братик. Может, хоть на Марсе людей встретишь.

И поворачивается Маринка, и идет обратно к лимузину, а вокруг все вытягиваются, и даже Второй Фельдмаршал, которого крапчатые успели лимузином вручную переехать, корчась, пытается отдать честь.

***

Очухался я от невеселых мыслей, только когда "ВазоМиг" в пике свалился.

– Ну, как, – спрашиваю, – успеваем, пиковый?

– Не боись, козырный, – отвечает пилот, – успеем. Минут пять потеряли всего. Я -то сначала по старой памяти на Флориду рванул. Лет десять не летал – керосина не было, таксером халтурил. А американцы, оказывается, новый космодром в Калифорнии отгрохали. Тринадцатое чудо света, не хухры-мухры, врубаешься? Второй Фельдмаршал, гриб склерозный, не предупредил! Хорошо, какой-то стручок из НАСА на связь вышел, надоумил. Мне торжественную встречу готовят, а вам – проводы. Три вертолета с журналистами подняли, не хухры-мухры! Ну, я им покажу класс, лохам!

Я вниз гляжу и вижу: точно, стоит на широченной взлетной полосе "Спейсобус", весь ленточками обвязан, цветами усыпан. Оркестр в мундирах у трапа, головы подняли, на нас смотрят – все натурально, без туфты и лицемерия. А сбоку полоса поменьше, и на ней надписи по-русски мигают-переливаются. С одной стороны: "Добро пожаловать!", с другой: "Сегодня Марс, а завтра – Риджил, в натуре Центаурус!"

Только что-то вот музыканты из оркестра начинают пригибаться, головы дудками закрывать и разбегаются в разные стороны, как тараканы.

– Прицел поправь, – говорю, – кореш. Не на ту полосу падаем.

А он мне опять:

– Не боись, козырный, прямо к парадняку подам!