С праздником, восьмая Марта!

– Добро пожаловать на борт "Спейсобуса", дорогие друзья. Вас приветствует американский экипаж и обучающий компьютер известной японской фирмы "Поскоку-Постоку". Учитывая трудности, возникающие из-за динамичного изменения американского английского языка, наша фирма по заказу НАСА специально к полету на Марс в трехдневный срок разработала программу "Общение". Программа обеспечивает синхронный перевод с английского на русский язык и наоборот в виде текста на экране и звуке приятного голоса в наушниках. После взаимного представления программа ознакомит вас с устройством космического корабля и американской концепцией изучения Марса. Задавая вопрос, пожалуйста, смотрите прямо на экран. Читая ответ, пожалуйста, смотрите прямо на экран. Закончив общение, нажмите кнопку "Повер". Произношу по русским буквам: ЭР, О, ЭМ перевернутое с ног на голову, Е, Я перевернутое слева направо. Благодарю вас.

Тут и кончила. А профессор по марсологии, не вытирая слюней, в экран масляными глазками уставился, спрашивает:

– А бабу эту как звать?

Американка натурально краснеет, на товарищей косится и обиженно отвечает:

– Я не баба совсем – мне еще тридцати нет. Просто выгляжу плохо после стартовых перегрузок.

И демонстративно прерывает общение, встает и сваливает.

В американских рядах растерянность, видно, что они такого демарша не ожидали. Что сказать – не знают, а соврать налету не могут, смотрят ей вслед с укором и только покашливают.

Но все же командир их улыбку клеит и к компьютеру поворачивается.

– По неуказанной причине руководство полетом торжественную церемонию экстренным стартом заменило. Так что, давайте, коллеги, наверстывать упущенное и знакомиться. Я – командир корабля, номер Первый. Справа от меня – бортинженер, доктор спектрографии, номер Пятый, а отсутствует сейчас доктор биологических структур, врач экспедиции, номер Восьмой. Это нам в Центре психологической адаптации посоветовали вместо имен номера использовать, чтобы во время длительного полета не возникало никаких личностных ассоциаций – только деловые. Мы взяли за основу результаты тестирования. Во время тестирования группы претендентов на место командира корабля я одержал победу в первом же туре, поэтому принял на себя обозначение: номер Первый. Доктор спектрографии победил в пятом, доктор биологических структур – в восьмом, соответственно. То есть, чем сильнее была конкуренция среди претендентов, тем выше номер. А теперь ваша очередь представиться, прошу вас, друзья.

Я перед тем, как достойно ответить, пять раз прочел, что он там начирикал, пока врубился. Рот открыл, да так и замер. Потому что входит номер Восьмой – глазки подведены, губки подкрашены, волосы вбок уложены, в платьице, можно сказать, вызывающем и в огромных ботах с шариками. Номер Первый и номер Пятый сидят, как ни в чем не бывало, ассоциаций у них не возникает, а у меня, чувствую, возникает, и главное, речь свою забыл начисто.

Но обошлось, обучающий компьютер помог – он слова с неправильным ударением вычеркивал, а вместо них вопросительные знаки ставил.

– У нас с нумерацией, американские кореша и подельщики, посложнее будет, потому что тестирование наше более сложное. Я, например, начальник экспедиции, Главный Фельдмаршал Покорения Марса, профессор по космической логике и космической политологии, все экзамены с первого раза прошел. И вот этот профессор – справа от меня, с тупой рожей – тоже, можно сказать, с первого, потому что, если задумаем на Марсе заимку ставить, на нем можно будет бревна возить. А вот этот – культурный профессор из Шестой палаты произошел, так, если хочет, пусть номером Шестым и останется.

Речь моя на номера Восьмого впечатление производит правильное – слушает она внимательно и смотрит с интересом. А может, это просто у нее на морде так нарисовано.

– А где вы проходили тренажерную подготовку, профессор? – спрашивает. – Стартовую перегрузку вы держали просто великолепно.

– Где-где, – говорю. – Там же, где и все – в альтернативной колонии. Есть у нас такая сеть тренажерных центров для призывного возраста.

А она мой ответ читает и так туманно, еле заметно экрану улыбается, что у меня в груди вдруг истерически екает.

Командир номер Первый, репу чешет и кряхтит задумчиво:

– Да, ситуация неординарная. Три номера Первых – это, конечно, неудобно. Может быть, вы по другим тестам под разными номерами проходили? По профессиональным, например…

– В нашем институте, – объясняю, – номеров не давали – это же не промышленная зона. Меня там, кстати, за профессиональное мастерство и быстроту анализа Вантуз На Все Руки звали. А завхоз высшее образование имел, из бывших, так он Супервантузом называл.

Номер Восьмой опять наклоняется и в экран дышит:

– А можно я… Можно, мы вас будем звать просто Супер, профессор?

– Зови, красавица, – говорю. – Супер так Супер.

Номер Восьмой снова краснеет, гордо выпрямляется и на номеров Первого и Пятого свысока поглядывает.

Профессор по марсологии тоже встревает в общение:

– А меня в братве Бычарой кличут. За мужественный… это… моральный облик и за этот… как его… охренительный полет мысли, во! А если какая падла будет тупой рожей обзываться или по номеру, то я....

Тут у него сплошные вопросительные знаки пошли.

Гляжу, а номер Восьмой в компьютер чуть ли не целиком всунулась и лыбится прямо с восхищением. Да что от нее, шалавы, еще ожидать? У них там в Америке известное воспитание: с самого детства сплошная порнуха да ширево.

И снова лезет в разговор, шлюха космическая, не дает командиру номеру Первому рта раскрыть.

– Прекрасное имя, профессор Би-Чара! Совсем не хуже, чем номер Первый. Вы согласны, коллеги?

Те, придурки, нет, чтобы ее строго одернуть – кивают, соглашаются.

Ну, а третий профессор так номером Шестым и остался.

А у меня настроение натурально испорчено, на эту куклу размалеванную и смотреть тошно, и за устройством корабля слежу невнимательно. Да и Бычара с номером Шестым вскоре зевать начали. Номер Шестой хоть культурно ладошкой прикрывается, а Бычара так ахает, что печень вываливается. А когда американцы к научной программе перешли, тут уж мы, не сговариваясь, одновременно кнопку "Повер" нажали.

А те нисколечко не теряются, на обед приглашают. Хавка у них вся в ярких тюбиках, но на вкус позорная, наверное, номер Восьмой стряпала. И как выясняется, другой нету – привыкать придется. Ну, ничего, мы ко всему привыкшие, но проверить надо бы, не заныкана ли нормальная пайка у американцев по тумбочкам, потому что за общим столом жрут они совсем незначительно.

После обеда провожают нас в наш жилой отсек, переглядываются, хором говорят:

– До-бро-по-жа-лу-ста! – и деликатно линяют. Не иначе, как к своим тумбочкам.

Апартаменты, надо сказать, отгрохали нам не слабые. У каждого отдельная хата, койки одноярусные, экран во всю стену и, главное, отдельный санузел, но без вантуза.

Все три двери выходят в комнату отдыха. Комната сама круглая, но по творческому замыслу на две части разделяется. В одной – лес стоит тропический и озеро, так, что наши двери прямо в этом лесу находятся. В другой – мебель для отсидки: кресла, столики, аквариум без рыбок, зато с красочным подводным миром. И во всю стену – панель с изображением Космоса, а так как собрана она из дерева, то от Космоса родным теплом и даже березовым веником потягивает. На самом краю Космоса – Землица-матушка, а к ней портрет нашего Президента пришпилен.

Бычара сразу же за Президента ухватился, поднатужился и оторвал-таки вместе с Землей и половиной Галактики, в озеро забросил.

– Кремлевская братва, – объясняет, – пахана больше не уважает. Мне Плешивый шепнул сегодня. Утратил Самоделкин авторитет, в натуре.

Потом запускает лапы в свои широченные штаны и достает из одного кармана пригоршню тюбиков, из другого – литруху спирта.

– Давай, пацаны, за отъезд посидим.

Ну, оживились, водичкой из озера растоптали – сидим. Стакан сидим, другой, пасту на зуб давим, пузырь уменьшается пропорционально относительному времени, а уважительного базара как-то не получается. Бычара все про свои разборки хлещется, номер Шестой помалкивает, а мне тоскливо. То ли обучающий компьютер культурно подействовал, то ли еще что…

Когда Бычара, наконец, заткнулся и к озеру отлить пошел, говорю с обидой номеру Шестому:

– Водку-то жрать, я смотрю, ты горазд, профессор, а как английский переводить – так в ломку. И по остальным научно-культурным вопросам симулируешь. Мне что тут, одному за престиж государства уродоваться?

Он мне отвечает торопливым шепотом:

– Прости, друг, не профессор я никакой – по блату попал в экспедицию. А болезнь моя давно образовалась. Папаша дома пьяный уснул, да так крепко, что и не достучаться. Братья меня дождались и моей головой дверь выломали, потому что в тот день моя была очередь шапку носить. Папаша от грохота все же очухался и спросонья на работу кинулся – он в Кремле стеклодувом работал. А оказалось, вовремя – у Президента как раз глаза закончились. Папаша сразу Героя получил, для братьев по ордену выхлопотал и пристроил их за находчивость: кого в Поддуму, кого в Думу, а кого и в Верховное Вече на ключевые посты. А я, вроде как, припадочный стал, ну, папаша и меня всунул в аппарат министра культуры, чтобы не так заметно. А братаны вот на Марс отправили, чтобы я им на совести не мелькал. Я тебе, друг, сразу признаться хотел, да Бычару побаиваюсь. Ты не говори ему, а?

Протараторил и один глаз в череп закатывать начал, а другим на меня просительно смотрит.

А тут и Бычара возвращается, предложение вносит:

– А слетай-ка, фрайерок, бабу эту от моего имени пригласи. Мы ее напоим и на троих распишем быстренько.

Я встаю, не очень устойчиво встаю, но говорю твердо: