Эхо Порт-Артура

Имея десятикратное превосходство в артиллерии и живой силе, противник высадил десант на Бомарзунд. Практически разрушенные укрепления были захвачены. Но что это дало с точки зрения тактического выигрыша? Ничего. Создать полноценную военную базу для своих кораблей для противника в ходе боевых действий не представлялось возможным – наверняка зимой придется выдерживать атаки сухопутных русских войск, а по этой части ни англичане, ни французы на успех не рассчитывали.

Союзные политиканы попытались устроить из захвата Бомарзунда стратегический выигрыш – посулили Аландские острова шведскому королю в качестве аванса за участие в войне против России. Но король был потомком не кого-нибудь, а маршала Бернадотта, который, усевшись на шведский трон, послал подальше самого Наполеона и отказался воевать с Россией. Сын оказался не глупее папы и поступил аналогичным образом, так что Луи-Наполеон сел в ту же самую лужу, что и его дядюшка. Поэтому кампания 1854 г. была завершена союзниками весьма «победно» – взорвали остатки укреплений на Бомарзунде, не оставили на Аландских островах никакого гарнизона и в начале октября убрались из акватории Балтийского моря.

Вот оценка всей кампании английской прессой: «…великолепный флот… не только не продвинул вперед войну, но возвратился, не одержав ни одной победы, без трофеев, с офицерами, упавшими духом и обманутыми в надежде приобрести славу, с моряками, недовольными тем, что они не были в деле и не приобрели никакой добычи».

Бле-е-стящий пример стратегии и тактики!

Заметим, между прочим, что «доблестные слуги Ее величества» прежде всего ставили перед собой чисто грабительские цели и были крайне раздосадованы даже не тем, что адмирал Непир показал себя совершенно бездарным флотоводцем и военачальником, а тем, что «вернулись без всякой добычи»! И что уж такого «великолепного» продемонстрировал англо-французский флот, кроме собственного позора?

Но наши военачальники не собирались впадать в эйфорию по части вражьего драпа. Все-таки, что ни говори, Аландские острова противнику захватить удалось. Это прежде всего означало, что наши укрепления слабы и нуждаются в серьезных улучшениях.

3 ноября царь издал распоряжение учредить специальный комитет для выработки мер по обороне Финского залива. Комитет, констатируя нехватку сил, постановил оборонять только наиболее важные пункты – Кронштадт, Свеаборг и Выборг. К весне были введены в строй еще 38 новых канонерок.

Уже в мае 1855 г. англо-французская эскадра снова появилась на рейде Кронштадта. Адмирала Непира сняли с командования, теперь его место занял адмирал Дондас. Союзный флот был усилен и насчитывал теперь около 100 кораблей. Но повторилась прошлогодняя история – опять передовой отряд, посланный в разведку, угодил на минное поле. Пути к Петербургу не было!

Противник решил устроить блокаду Кронштадта. Одновременно им было решено нанести удар по Свеаборгу и высадить десант в районе Выборга. Комитет-то, выходит, все рассчитал абсолютно верно! Враг сунулся именно туда, где его ждали.

Выборгский десант был расстрелян, от повторения попыток высадки отказались.

В Свеаборге дело было посерьезнее. Поскольку на рейде Свеаборга стояли значительные силы русского Балтийского флота (3-я дивизия), разгром наших кораблей и захват крепости должны были, по мнению союзного командования, восстановить престиж их флота.

В конце июля у Свеаборга появился англо-французский флот в составе 71 вымпела. На кораблях было более 1 000 пушек. Это более чем втрое превосходило наши силы – 300 пушек на кораблях и 52 полевых орудия для обороны крепости. Более того, орудия противника превосходили наши в дальнобойности, поэтому противник поставил корабли против крепости дугой, оба фланга которой упирались в острова. Чтобы вести обстрел безнаказанно, корабли противника не приближались к русским укреплениям более чем на 25–30 кабельтовых.

Бомбардировка Свеаборга продолжалась около 45 часов. Противник выпустил свыше 19 тыс. снарядов. Береговые батареи не отвечали, зато корабли, защищавшие главный вход на рейд, вели энергичный огонь (линейные корабли «Россия» и «Иезекиль», фрегат «Цесаревич»). Несмотря на значительные повреждения («Россия», например, простояла под непрерывным огнем 17 часов), ни один из наших кораблей не был потоплен, потому что моряки проявили исключительный героизм в борьбе за их живучесть. Наши потери составили 70 убитых и около 250 раненых, были разрушены практически все деревянные постройки, но укрепления и сами батареи получили только незначительные повреждения. Почти израсходовав боезапас, противник был озадачен: где результаты? Все русские корабли остались в строю, крепостные пушки огрызаются огнем, как и прежде, а многие орудия союзных кораблей от яростной пальбы вышли из строя. Бомбардировка прекратилась, никаких признаков намерения защитников Свеаборга выбрасывать белый флаг не просматривается, что делать дальше?

И доблестная союзная эскадра, простояв у Свеаборга еще два дня, ушла в море. Как видно, смена командующего не дала результата. Адмирал Дондас оказался нисколько не умнее адмирала Непира – тот хоть Бомарзунд захватил, а этот вообще кукиш с маслом получил. В общем, дундуки дундуками, и сплошной непёр стоит…

В Париже и Лондоне поначалу весть о бомбардировке Свеаборга вызвала ликование. Газеты вопили, что Свеаборга больше не существует. Позднее тон сообщений несколько изменился: «Великолепный и огромный флот…высланный при всеобщих восторгах, вернулся с весьма сомнительным триумфом… Свеаборгские укрепления остались нетронутыми, а русские военные суда не уничтожены».

Итак, обе балтийские кампании англо-французского флота, кроме позора, ничего союзникам не принесли. Собрав огромные силы и совершив дальний поход через два моря, их эскадры дважды возвращались в свои гавани ни с чем. Что при этом говорили своим адмиралам королева Виктория и император Луи-Наполеон, документы не сохранили. Но очевидно, что перевод на русский язык их высказываний наверняка содержал бы многочисленные купюры.

Даже на Дальнем Востоке, где англо-французская эскадра под командованием адмирала Дэйвиса Прайса вроде бы не должна была встретить никаких осложнений на пути к Петропавловску-Камчатскому, – преимущество в силах подавляющее! – номер не прошел. Единственный фрегат «Аврора» и береговые батареи, состоявшие из пушек времен Степана Разина, оказались непреодолимым барьером для доблестных слуг британской короны, коим пришлось после нескольких неудачных попыток штурма снять осаду Петропавловска и убраться восвояси из Авачинской бухты.

Интересно, что «Аврора» была направлена на Дальний Восток больше с дипломатической, чем с военной, миссией – защищать суверенные права России в тихоокеанских водах и раскланиваться с японскими «добрыми соседями» («эра Мэйдзи» тогда еще не наступила, и с японцами пока что можно было о чем-то договариваться). Капитан-лейтенант Иван Изыльметьев повел свой 44-пушечный фрегат вокруг Южной Америки, обогнул мыс Горн и в апреле 1854 г. бросил якорь в порту Кальяо (Перу). Здесь уже торчали два фрегата англо-французской эскадры, которые недвусмысленно намеревались либо навязать Изыльметьеву неравный бой по выходе из гавани Кальяо, либо задержать «Аврору» в порту на неопределенное время «до выяснения обстановки», т. е. захватить. Изыльметьев, таким образом, попал в ситуацию, весьма сходную с той, в которой оказался крейсер «Варяг» полвека спустя.

Однако он вышел из положения с исключительным мастерством, полностью посрамив «наследников Нельсона». Спустив семь шлюпок, он под прикрытием густого тумана сумел ночью отбуксировать фрегат с внутреннего на внешний рейд (кто знает, может быть, Изыльметьев в детстве внимательно наблюдал, как черный кот на белом снегу подкрадывается к птичкам на расстояние прыжка), поднял паруса и ушел в море. Что произносили друг другу поутру бравые союзники, английский адмирал Прайс и французский адмирал Депуант, можно представить – фрегат взял да и растворился! А когда мощная эскадра адмирала Прайса из 6 кораблей вошла в августе 1854 г. в Авачинскую бухту, она встретила дружеский привет в виде залпов «Авроры». Провал всех планов высадки десанта привел адмирала Прайса в такое смятение, что он покончил с собой.

За оборону Петропавловска Изыльметьев был произведен в капитаны 2-го ранга и награжден «Георгием» 4-й степени. Но это не было окончанием смелых походов «Авроры». Война-то продолжалась! И в 1855 г. Изыльметьев и его команда снова отличились в бою с английской эскадрой в бухте Де-Кастри (Амурский залив). Опять наш Иван опозорил «наследников Нельсона», за что был произведен уже в капитаны 1-го ранга.

Так что, кроме занятия Севастополя (французскими силами), англичанам нечем было похвастаться. Но и здесь викторианские стратеги не могли гордиться даже чужими успехами. Как подметил наш писатель и историк Валентин Пикуль, Луи-Наполеон вызвал гомерический хохот в Петербурге и всех дипломатических салонах Европы, пожаловав маршала Пелисье титулом герцога Малахова. Где ему, болезному, было знать, что знаменитый курган под Севастополем стал именоваться Малаховым в память об основателе дешевого кабака, открытого у подножия кургана неким Ваней-забулдыгой, большим любителем возлияний на лоне природы!

Осенью 1855 г. русские войска покинули Севастополь, но во всей России тогда можно было схлопотать по физиономии, сказав, что Севастополь пал. «Севастополь не пал! – доходчиво объясняли утирающему кровавые сопли. – Он лишь нами оставлен!». И при этом, безусловно, подразумевалось, что возвращение исконно русских крымских земель – всего лишь вопрос времени.

Но – сопли соплями, а условия Парижской конвенции, определившей устройство послевоенной Европы, были для России позорно-унизительными. Александр II, заняв трон батюшки, не перенесшего крымского позора, первым делом поставил вопрос о коренном пересмотре внешней политики. При этом ему пришлось преодолевать истерики достопочтенной матушки, вдовствующей императрицы Александры Федоровны, кричавшей: «Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца – Клейнмихелей и Нессельроде!» Александр, как известно, дал исторический ответ, показавший, что на престол пришел все-таки русский царь, несмотря на отягощенную наследственность: «Батюшка был гений, потому мог себе позволить окружать трон остолопами. А я не гений – мне нужны умные люди…». И он передал внешнеполитический портфель своему тезке Александру Михайловичу Горчакову, сумевшему вернуть все потери Крымской войны без единого выстрела.

Прелюдией к этому явился знаменитый визит Тьера в Царское Село 24 сентября 1870 г. после катастрофы Седана и пленения прусскими войсками Луи-Наполеона. Одетый весь в черное (но не по случаю гибели многих тысяч французов под Седаном, а по причине кончины любимой тещи), Тьер с порога возопил: «Спасите Францию от поругания!». «Садитесь, – вежливо пригласил Горчаков. – Францию может спасти только Франция! Но ваши поражения опечалили всех в России, и мы с тревогой взираем на возрастание немецкой мощи». Тьер, несмотря на истерику, не забывал дипломатии: «Если Россия возглавит политику мира в Европе, властолюбию Берлина будет положен конец. А Франция обладает еще немалым источником сил и богатств, чтобы стать приятной союзницей Великой России…» При этом в речи Тьера явно прослушивалась прописная буква в слове «Великой». «Ах, – отвечал Горчаков, – если бы эти речи да слышать от Франции раньше…»

Горчаков тем самым напомнил прохиндею Тьеру о пушечных выстрелах перед Домом Инвалидов в Париже, возвещавших о подписании мира в Европе после Крымской войны. Луи-Наполеон тогда лопался от гордости, представляя себе, что он отомстил за своего великого дядюшку, прах которого покоился в том самом Доме Инвалидов.

Но конкретные условия мира были почти полностью продиктованы не Францией, а Англией. Аппетиты англичан простирались не только на черноморские военно-морские базы и верфи, но и на Кавказ и все побережье Черного моря вплоть до устья Кубани. Глава британской делегации лорд Кларедон выставил ключевым аргументом удержание русской армией турецкой крепости Карс: «Англия согласна воевать с Россией еще хоть сотню лет, но никогда не уступит русским обладание крепостью Карс!»

Граф Орлов, представлявший Россию, не поддался на провокацию – все прекрасно знали, что Карс вовсе не принадлежит Англии, и трагическая патетика Кларедона – не более чем пускание пыли в глаза для увода разговора в сторону от главных тем. «Насколько я Вас понял, – предельно вежливо обратился он к лорду, – турецкая крепость Карс крайне необходима Англии для безопасности британской короны?»

Возникла пауза, продемонстрировавшая несусветную глупость заявления Кларедона. Даже турецкий визирь Али-Паша – лицо самое что ни на есть заинтересованное – не нашел, что сказать. За него опять же высказался Кларедон: «Мы отлично сведущи в том, что Кавказ – это открытые ворота в Индию!»

Само собой – в огороде пышным цветом расцвела бузина, срочно сообщайте здоровье киевского дядьки! Орлов, почувствовав, что перехватил инициативу, пригвоздил Кларедона к стенке: «Зачем же Вы, милорд, обладая Индией, так хотите колотить стекла в русских окошках?»

Ловко задуманный британцем ход с розыгрышем вроде бы беспроигрышной карты Карса провалился. После этого наезды на Орлова по поводу всего кавказского побережья были отвергнуты даже главными британскими союзниками. Граф Валевский – министр иностранных дел Франции – был родным сыном Наполеона I. Но он никогда не забывал, что его матерью была Мария Валевская – полячка и российская подданная, недаром он с гордостью носил ее фамилию и титул. (А какой пленительный образ графини Валевской создала Беата Тышкевич в фильме «Марыся и Наполеон»!) И Кларедон обескураженно услышал реплику Валевского: «Не делите, милорд, то, что Вам не принадлежит…»

Несмотря на все старания Орлова, условия мира были оскорбительными для России. Побережье Кавказа отстоять удалось, даже остров Змеиный, позволяющий заткнуть устье Дуная, остался в наших руках. Но! – мы не имели права ни держать военный флот на Черном море, ни строить его. Путь в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы был для нас наглухо закрыт.

Передавая Горчакову дела внешней политики, царь отчеркнул статью Парижского трактата: «Вот! Самый нетерпимый и оскорбительный пункт – нейтрализация Черного моря!» – «Да, – согласился Горчаков. – Европа схватила нас за глотку, и я почел бы за счастье дожить до того дня, когда Парижский трактат с его позорными статьями будет уничтожен». – «Вам и карты в руки!»

Без сомнения, Тьер все это вспомнил, слушая слова Горчакова: «Если бы раньше». Слова эти означали, что цена независимости Франции – это потеря Эльзаса и Лотарингии, но не только это. 19 октября 1870 года, в день годовщины окончания Царскосельского лицея, выпускником которого Горчаков был одновременно с Пушкиным, наш государственный канцлер выступил с циркуляром, объявлявшим всему миру: Россия отказывается от соблюдения статей Парижского трактата о нейтрализации Черного моря.

Первым на это истерически отреагировал, естественно, посол Ее Величества королевы Виктории: «Ваш циркуляр встречен в Лондоне с ужасом!» – «Чрезвычайно вам благодарен, милорд, – ответил Горчаков. – Вы дали мне возможность прослушать эрудированную лекцию по международному праву. Некоторые моменты на эту тему я даже освежил в памяти!»

Севастополь начал пробуждение ото сна. 15-летняя оккупация никоим образом не придала ему облика нерусского города. Дипломатия сделала свое дело. Теперь предстоял гигантский труд по возрождению Черноморского флота.

Но все это время не дремала военно-морская мысль на Балтике. Имея в виду непременную ликвидацию Парижского трактата, российские моряки и инженеры неустанно творили новый – броненосно-паровой – флот. Само слово «броненосец», обозначавшее принципиально новый класс кораблей, – слово русское. Визит в Англию броненосца «Петр Великий» в 1881 г. вызвал нечто вроде шока – подобных кораблей не было ни в одном флоте мира. Вплоть до русско-японской войны броненосцы во всех флотах строились именно по такому типу. После франко-прусской войны, итоги которой благодаря вмешательству России, были, мягко говоря, не совсем такими, как хотелось бы кайзеру Вильгельму I и канцлеру Бисмарку, Балтийский флот неоднократно служил весьма убедительным аргументом для выработки правильных политических решений.

Например, осенью 1872 г. состоялся визит в Берлин австрийского императора Франца-Иосифа. При подготовке этого визита никаких уведомлений о предстоящей встрече в Петербург не поступило. Царь, естественно, расценил это как попытку сговора в ущерб российским интересам, тем более, что напряженность между Россией и Австрией, вызванная статьями Парижского трактата, оставалась. Александр пригласил германского посла Рейсса на летние маневры Балтийского флота полюбоваться, как лихо наши броненосцы рушат целевые щиты.

Командовал броненосными силами адмирал Григорий Иванович Бутаков, имя которого, к сожалению, осталось почти в забвении у нынешних лихих военно-морских историков. А ведь именно Бутаков был «отцом» отечественного броненосно-парового флота, и именно он командовал отрядом броненосно-паровых фрегатов в Крымской войне, не дававших покоя противнику до последних дней обороны Севастополя. Как говорили некоторые участники обороны, пароходо-фрегаты Г.И. Бутакова, «не только научили нас своими подвигами при обороне Севастополя, как и чем должны и могут суда парового флота оказывать содействие военно-сухопутным силам при совместных их действиях, – но даже… доказали, что дух единения сухопутных и морских сил может совершать чудеса».

В самые опасные моменты неприятельского обстрела Бутаков упрашивал Нахимова перевести его на какую-нибудь батарею. Но Нахимов наотрез отказал: «Нельзя-с, – заявил он Бутакову. – Вас нужно сохранить для будущего флота».

Ах, Павел Степанович! Великий флотоводец умел смотреть сквозь время. Глядя на отважного молодого капитана 2-го ранга, он, только что приказавший затопить весь свой победоносный парусный флот, но сохранивший пароходо-фрегаты Бутакова, видел свою неминуемую гибель на бастионах Севастополя, но видел и завтрашний могучий броненосно-паровой флот, создаваемый вот такими молодыми моряками. Пройдет совсем немного лет, и адмирал Бутаков будет такими же глазами смотреть на молодого мичмана Степана Макарова.

В ужасные дни августовской бомбардировки и последнего штурма Бутаков со своими пароходами защищал с моря левый фланг русских укреплений. Он осуществил поразительный маневр: сумел так близко подойти к восточному берегу Килен-балки, что оказался неуязвимым для французской батареи, так как ядра этой батареи (как и следовало по его расчетам) перелетали через корабль поверх труб. Бутаков «первый подавал экипажу пример редкого хладнокровия и неустрашимости. Все приходили в восторг, глядя на него, спокойно распоряжавшегося, как будто около него не летали ядра, и не было вероятности быть убитым каждое мгновение».

До последнего дня обороны Севастополя Бутаков оставался на флагманском пароходо-фрегате «Владимир» и активно участвовал в отражении штурмов противника. В ночь на 31 августа 1855 г. Бутаков, по приказу адмирала Ф.М. Новосильского, снял команду со своих пароходо-фрегатов и затем затопил их.

С 1867 по 1877 г. Бутаков командовал эскадрой броненосных кораблей Балтийского флота, которую при нем стали называть «умственной лабораторией флота». С подачи Бутакова в мировой практике угнездилось не только русское слово «броненосец», но и «броненосный крейсер» и вообще «броненосный корабль».

В связи с постоянно натянутыми отношениями с Англией, чреватыми чуть ли не в любой момент превратиться в военный конфликт, была разработана концепция крейсерской войны на океанских коммуникациях. Ее основоположниками были адмиралы Г.И. Бутаков, А.А. Попов, Н.М. Чихачев. Затем она была развита их прямым учеником С.О. Макаровым. Тип броненосного крейсера, разработанный русскими кораблестроителями при непосредственном участии и под руководством этих флотоводцев, как и эскадренного броненосца, был взят за основу во всем мире.

Это (уже задним числом) признавали и спесивые британцы: «Русские были первыми, – писал Э. Рид, – кто решил проблему броненосного крейсера, в котором большая скорость могла сочетаться с эффективной защитой против орудий большинства мореходных судов, бывших тогда на плаву… Этот тип оказался столь успешным, что был воспроизведен и усовершенствован в большинстве флотов великих держав».

Но Г.И. Бутаков был не только новатором по стратегической и материально-технической части. Он придавал исключительное значение тактической подготовке командного состава. Вот строки из его приказа: «Каждый морской офицер должен быть лучшим матросом, лучшим боцманом своего судна, чтобы иметь нравственно право требовать от подчиненных своим примером всего того, что им приходится исполнять».

Нужно ли говорить, что эти слова полностью соответствовали представлениям о том, каким должен быть морской офицер, у мичмана Степана Макарова, служившего под командой Бутакова, но не просто соответствовали, а стали основой всего образа жизни!

«Принц, – между прочим сказал царь на ушко своему гостю, увлеченному созерцанием интересного зрелища, – разве в Берлине (залп!) не хотят видеть меня вместе (залп!) с австро-венгерским монархом? (залп!)»

Не правда ли, легко понять, почему посол после этого немедленно выдал предложение своему сюзерену о приглашении на встречу обоих Александров – и Романова, и Горчакова?

К этому времени в Германии уже был разработан план нападения на Россию – знаменитый план Мольтке о войне на два фронта. Решительные победы над Австрией и Францией непомерно разожгли аппетиты германского генштаба. Но Бисмарк подверг этот план уничтожающей критике: «О какой войне с Россией вы, Мольтке, беретесь рассуждать? Ведь в России нет объектов, захватив которые, вы могли бы торжествовать победу. Русского мало убить – его надо еще повалить. Допустим, вы дошли даже до Урала, а что дальше? Останется одно – повернуть домой. Но я не уверен, что вы сможете при этом донести до Берлина мешок со своими костями».