Культурная практика приказа

4. 4. Клаузевиц. К. О войне.

5. 5. Гоббс Т. Левиафан. М., 2016. – 672 с.

6. 6. Хайдеггер М. Размышления II-VI (Черные тетради 1931–1938)/ Пер. с нем. А.Б.Григорьева. – М.:Изд-во Института Гайдара, 2016.

7. 7. Кокошин А.А.. Война и военное искусство: политологическое и социологическое измерения// Социологические исследования, № 3 (371). 2015. С. 97–106.

§ 2. Медиааналитика в ситуации постправды

«…Среди кузнечиков беспамятствует слово…»

    Осип Мандельштам

Стихия медиа: язык, среда, арена

Медиа-информационный поток, ставший для нас столь же необходимой средой как вода для земноводных, ставит перед нами вопрос о том, как сохранить «надежные» основания рефлексии. Рефлексия, казалось бы, доступна в свете одинокого ночного светильника, но не в массовом шуме сетевого общения. Однако аналитическое отношение к стихии медиа создает возможность рефлексии на новых основаниях. Попробуем определить точку опоры для рефлексии.

Будем исходить из трех принципиальных положений, которые необходимо иметь в виду прежде всякого медиаанализа. Во-первых, тезис М.Маклюэна «медиа – это послание» [2], то есть медиа (и окружающая медиасреда в целом, и специфическая функциональная виртуальная реальность с ее игровыми образами и мемами, и медиапространство как новый вид социального пространства) – это не просто техническое средство, которым мы пользуемся. В отличие от прикладного инструмента и орудия, медиа, подобно всякому «языку» коммуникации (включая такие древние формы медиации человека с Богом и с другим человеком как жертва, дар, деньги, или же, например, медиация во внутренней среде организма – циркулирующие жидкости: кровь или пневма, вплоть до нейромедиаторов и нейротрансмиттеров), «нагружают» контент нашего послания, встраиваются в него, поскольку и содержат в себе «генетически» код всякого содержания, и определяют сами коммуникативные модели, задают образцы социальной связности. Медиа и как код «вшито» во всякое сообщение, и определяет форму его подачи. Во-вторых, медиа как всякая технология оказывают обратное воздействие на своего творца, то есть определяет наше восприятие, становясь новой средой нашего чувствования, мышления, реагирования. Прежде всего, медиа трансформируют пространство-время. Более того, мы подражаем нашим медиа. А собственные политики медиа сегодня даже формируют сценографию реальной политики. И, в-третьих, эффект глобальных медиа состоит в коллективизации воображения, в создании универсального массового пространства, за которое неизбежно ведется война, причем это Гоббсовская «война всех против всех», а не, например, «справедливая война» – за равенство прав и суверенность волеизъявления. Наше жизненное пространство бесповоротно стало общим виртуально-социальным полем («глобальная деревня» Маклюэна или коммунальное публичное пространство, но не на основе сопричастности общим символическим ценностям, а по образцу общей цифровой арены). В этом, с одной стороны, объединяющий и освобождающий потенциал медиа, их ресурс солидаризации (как в случае политического флешмоба, организованного с помощью социальных сетей), а с другой стороны, – неизбежна агональность коммуникации в медиасреде[28 - Как пишет Кант в работе «К вечному миру» [1]: «Для самой же войны не нужно особых побудительных причин: она привита, по-видимому, человеческой природе и считается даже чем- то благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не жажда выгоды; это ведет к тому, что военная доблесть рассматривается как имеющая большую непосредственную ценность (у американских дикарей, равно как у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также в качестве причины войны (dass Krieg sei), и часто война начинается только для того, чтобы выказать эту доблесть; стало быть, в самой войне усматривается внутреннее достоинство, так что даже философы восхваляют войну как нечто облагораживающее род человеческий, забыв известное изречение грека: Война дурна тем, что больше создает злых людей, чем уничтожает их».]