С любовью к Чечне

А теперь пришла пора рассказать о нашем паломничестве в зиярат матери шейха Кунта-хаджи, которое я совершил в обществе моих друзей и, можно сказать, братьев – Мусы и Султана. Зиярат – это мусульманское кладбище. Это главная святыня в Чечне, святыня матери шейха Кунта-хаджи – Хеди «Хедин зиярат», то есть, «могила матери Хеди», открыта в 2009 году.

Каждый год в мае, когда ушла Хеди, к селу Гуни Веденского района устремляются тысячи паломников. В 2009 году паломнический комплекс перестроили в классическом османском стиле.

Чеченцы относятся к суннитской ветви ислама. Суфийское направление у них представлено двумя орденами-тарикатами – накшбандийя и кадирийя.

Последние в свою очередь делятся на мелкие религиозные группы – вирдовые братства, или вирды, общее число которых превышает тридцать. Самым многочисленным суфийским братством в Чечне являются последователи чеченского кадирийского шейха Кунта-хаджи Кишиева, или зикристы.

По красивой мраморной лестнице, украшенной аркадой в восточном стиле, с надписями арабской вязью, видимо, выдержками из Корана, мы поднимаемся на вершину холма, увенчанного просторным мраморным павильоном, кажется, восьмигранником. Это молельня. Я видел, как после нас ее заняла большая группа молящихся женщин, совершавших обряд «круговой зикр», похожий на русский хоровод. Женщины ходили по кругу и хором вслух произносили слова молитвы…

Кстати, в Интернете я нашел справку, что от названия тариката, которому принадлежал Кунта-хаджи, происходит фамилия нынешнего главы Чеченской Республики. «Совсем неслучайно на дороге, ведущей к главному чеченскому зиярату из Грозного и Ведено, – говорится в этой справке, – установлен портрет молящегося Рамзана Кадырова с девизом: «Аллах над нами, Кунта-хаджи рядом с нами». Я видел этот портрет по дороге в Гуни.

Но меня гораздо больше заинтересовало то, что среди древних могил Муса показал и ряд могил своих предков. Вернувшись домой, вот что прочел в книге «Чечня: через круги ада»: «Наша родословная выглядит так: наш отец Мусли, затем Ибрахим, Тушал, Керим, Абдулла, Гирмихажи, Хамбахад, Iела, Айбили, Уллубий, Iела, Алхаз, Эвриг, Ажмот, Устар, Дата, Гуммалт, Перси, Эски, Чодул, Уммалт, Гуннам, Гундал». Так, на всякий случай, я насчитал двадцать три колена. Скажите, кто из нас может похвастать знанием своей родословной до такой степени? Вот то-то и оно…

Они находятся здесь же на спуске с холма, рядом с широкой круглой площадкой, которую я для себя назвал «Храмом неба». Она действительно напоминает «Алтарь неба», знаменитый культовый комплекс в Пекине, где я когда-то молился…

Спустившись еще ниже, мы оказались рядом с самим святилищем, посвященным знаменитому святому Чечни Кунте-хаджи Кишиеву.

Но у меня никак не получается последовательно излагать наше путешествие. То бегу впереди паровоза, то безнадежно отстаю от событий. Между тем, из Аргуна мы свернули с трассы на Мескер-Юрт, а оттуда через Цоцин-Юрт и Гелдаган, долетели до Курчалоя, и Муса с Султаном пошли отдать последние почести покойному, а меня Муса оставил в машине. А на самой церемонии прощания с покойным я побывал накануне. Муса писал мне после поездки: «Я тебя посадил на похоронах в ряд с другими родственниками, с целью, чтобы ты увидел и рассказал о том, как ты воспринял сам обряд похорон и все, что связано с обрядностью по этому поводу. Этот обряд называется «Тезет», но в русской литературе, с подачи Пушкина и Лермонтова, утвердился как «Тазит».

Тазит

1829–1830

Не для бесед и ликований,
Не для кровавых совещаний,
Не для расспросов кунака,
Не для разбойничей потехи
Так рано съехались адехи
На двор Гасуба старика.
В нежданой встрече сын Гасуба
Рукой завистника убит
Вблизи развалин Татартуба.
В родимой сакле он лежит.
Обряд творится погребальный.
Звучит уныло песнь муллы.
В арбу впряженные волы
Стоят пред саклею печальной.
Двор полон тесною толпой.
Подъемлют гости скорбный вой
И с плачем бьют нагрудны брони,
И, внемля шум небоевой,
Мятутся спутанные кони.
Все ждут. Из сакли наконец
Выходит между жен отец.
Два узденя за ним выносят
На бурке хладный труп. Толпу
По сторонам раздаться просят.
Слагают тело на арбу
И с ним кладут снаряд воинской:
Неразряженную пищаль,
Колчан и лук, кинжал грузинской
И шашки крестовую сталь,
Чтобы крепка была могила,
Где храбрый ляжет почивать,
Чтоб мог на зов он Азраила
Исправным воином восстать.

В дорогу шествие готово,
И тронулась арба. За ней
Адехи следуют сурово,
Смиряя молча пыл коней…
Уж потухал закат огнистый,
Златя нагорные скалы,
Когда долины каменистой
Достигли тихие волы.
В долине той враждою жадной
Сражен наездник молодой,
Там ныне тень могилы хладной
Воспримет труп его немой…

Так писал Александр Сергеевич Пушкин в своей незаконченной поэме о печальном обряде похорон.

Двор полон тесною толпой. Мы входим во двор усопшего. Здесь расставлены скамьи по периметру двора и очень много родных и друзей покойного, пришедших проститься. Со мной рядом младший брат Мусы Мовсур.

Удивительно, но так получается, что Мовсур всегда оказывается рядом со мной, когда его помощь мне действительно необходима! Так было четыре года назад, когда на юбилее Мусы он весь вечер провел рядом со мной, даже не присев. И вот теперь он сидит рядом и тихо объясняет мне сей печальный обряд. Тезет длится три дня, а люди все идут идут… Одни сменяют других. Каждый входящий, встречая которого, все встают, просит прощения у Всевышнего, а затем, обходя всех, приветствует каждого рукопожатием или объятиями. При этом в церемонии участвуют одни мужчины. Женщины собираются на Тезет во дворе напротив, у жены покойного. Кстати, впервые познакомился с сестрой моего друга, обаятельной, очень милой женщиной. Я принес ей соболезнование. Пока мои друзья занимаются своей печальной миссией, попытаюсь восстановить в памяти два минувших дня.

…Я остановился на том, что, поколесив по Грозному, мы с Султаном отправились в Шатойский район, в его родные места. Наш «уазик» весело бежал по прекрасному шоссе в равнинной еще части мимо населенного пунка Старые Атаги, который еще у всех у нас на слуху после телевизионных репортажей с «горячих точек» прошедших войн. Кстати, они знамениты не только боевыми действиями. Ведь это родина Муслима Магомаева, Махмуда Эсамбаева, Зелимхана Яндарбиева и многих других известных в Чечне людей.

Затем мы пролетаем Чири-Юрт и Дуба-Юрт по пути к Аргунскому ущелью, дорога змейкой извивалась среди лесистых гор, а внизу серебрился буйный, хотя в эту пору и заметно обмелевший, Аргун. В голове прокручивались воспоминания двух военных чеченских кампаний, имена Хаттаба и Басаева, «ловушки», которые они устраивали федералам, подробности одного из самых трагических событий второй чеченской кампании 29 февраля 2000 года под Улус-Кертом, где рота псковских десантников приняла неравный бой. Каждому бойцу противостояли до десяти хорошо вооруженных боевиков.

Как федеральные войска не заметили передвижение тысячной группировки боевиков? Почему псковские десантники так и не получили помощи? Эти вопросы до сих пор себе задаешь…

– Вот это место боя, – говорит Султан, когда мы минуем указатель «Улус-Керт». И показал мне узкую дорогу между отвесной скалой слева и пропастью справа, когда мы проезжали по ней. Здесь была та страшная мясорубка, в которой погибла 6-я рота Псковской десантной дивизии. И таких мест во время моего путешествия было много.

Писать о войне не хочется. Вся моя философия держится на любви и дружбе. Но что делать, если эта проклятая война постоянно о себе напоминает до сих пор. Вот Султан в своем ауле Зоны показывает разрушенный отчий дом; вот низко летящие над озером Кезеной-ам боевые вертолеты; вот нас останавливает и просит подвести до перевала мужчина, у которого боевики только что убили соседа; вот я лежу на горячем песке на берегу Каспия, а с гор вокруг санатория то и дело слышатся автоматные очереди…

Кошмарный сон

Моему другу Мусе Ибрагимову

…и один и тот же сюжет:
сну преград нигде не чиня,
как не модный теперь сонет,
все мне снится твоя Чечня.

Что же воду в ступе толочь?
На Кавказе давно весна,
но под Питером белая ночь,
а мне снится в Чечне война.