Шахмиран

– А кто же этот Аксакал? – поинтересовался недавно работающий на фирме.

– Сопли не высохли ещё, всё знать.

– Всё же надо бы увидеть.

– Если отходную тебе прочитают, может, и увидишь. Давай поднимем ещё по одной.

В зале снова установился полумрак. Заиграли разноцветные снопы огня. На середину низкой эстрады вышли семеро девушек, одетых в прозрачные платья. И сетчатые платья, и нижнее бельё в обтяжку отнюдь не были предназначены скрывать прелести девушек. Стройные фигуры, красивые движения вводили в соблазн присутствующих в зале. В заключение девушки исполнили «Восточный танец». Затем выступающих на эстраде сменила молодёжь, сидевшая за столом: мол, чем мы хуже? Танцы, начавшиеся с повисшими на шее парней девушками, через некоторое время кончились ползанием на четвереньках между ног, плясками с приподнятыми узкими юбками и задранными на голову длинными платьями. Шура сразу учуяла в этом дешёвку и низкопробность. Как и в первый раз, она хлопком в ладоши установила тишину.

– Может, вам кровати прикажете поставить? – зло крикнула она.

Гости, казалось, протрезвели. Шура медленно обошла столы, бросив на каждого испепеляющий взгляд: не забывайте, дескать, перед кем танцуете. Её так и поняли.

– Попробую уговорить самого, – сказала она, направляясь вправо в банкетный зал.

Оркестр тихо заиграл «Тафтиляу».

– Аксакал любит эту песню, это его гимн, – сказал Шамиль Бакаев, обращаясь к Тимержану Сафаргалиеву, только сегодня вернувшемуся из сибирской командировки, – обрадуется ещё, когда узнает о твоих успехах.

– Не будем говорить на эту тему. Он сейчас не лезет в наши дела.

– А следит.

– Это есть.

– Если ошибёшься, найдёт и наказание.

– Ну тебя, скажи «тьфу-тьфу».

– Давай, держи бальзам. Не скиснуть бы тебе после того, как проводишь Нурию…

Друзья не успели закончить разговор, как из банкетного зала показалась Шура. Она быстро направилась в середину зала, подав знак оркестру играть тише.

– Браво!

Послышались аплодисменты. Вон, оказывается, каков Аксакал! Ростом под два метра, в ширину как голландская печь, крупная голова с густыми седыми волосами, внешность напоминает величественную фигуру азербайджанского поэта Самеда Вургуна. Огромный орлиный нос на широкоскулом лице, кажется, добавляет привлекательности. А вот какие глаза, определить нельзя: несмотря на сумрак, глаза закрыты синеватыми очками. Во рту с толстыми, как у негра, губами дымит гаванская сигара. Живой паровоз! Дымом от сигары не затягивается. Что бы ни делал, всё к лицу ему.

Вот это человек! Вот это личность! Таких даже в президенты выбрать было бы не зазорно. Обратите внимание на внешность, походку, телодвижения: величественность, решительность, властность сквозит во всём. Ступает тихо, осторожно, будто опасаясь провалить пол. Держит себя свободно, независимо, чувствуя своё превосходство над другими. Порой кажется простым, но в то же время излучает какую-то странную мощь, зловещую таинственность. Как будто для того, чтобы это не вырвалось наружу, по бокам его охраняют такие же, как он сам, могучие молодцы. Место его, конечно, рядом с Шурой. А парни заняли места по обе их стороны. Время настало. Шура слегка растерялась, так как не была мастерицей произносить речи. Похоже, переживала, что не сможет найти красивых, подходящих слов для Аксакала.

– Если где-то скажут, что есть гигантская личность, то это будет наш уважаемый и почтенный Аксакал, – начала Шура, собравшись с мыслями. – Спасибо, тысячу раз спасибо за то, что, уважив нас, вышел в этот зал. Наш Аксакал больше пятидесяти лет своей жизни посвятил служению нашему народу. Только недавно я дала ему слово не выступать с речью, но, что делать, нарушаю обещание, так как в этот вечер не сказать слово в честь юбиляра – грех. Вы меня, конечно, понимаете, друзья, мы за всё, за всё в долгу перед Аксакалом, всех нас он вывел в люди. Пожелаем ему долгой жизни и крепкого как сталь здоровья! С юбилеем Вас, Аксакал! На радость нам живите ещё долгие годы, будьте здоровы!

Шум, поднятый в честь юбиляра, крики «ура!», звон бокалов, здравицы заполнили зал. Не раз видевший такие поздравления Аксакал поднял обе руки, призывая зал к тишине.

– Спасибо, господа! Остальное излишне.

И на самом деле в шестидесятых – семидесятых годах каждое посещение начальством «низов», то есть районов, колхозов-совхозов, выливалось в торжества. Пора прекращать подобные празднества, мешают работать.

– Минуту внимания, – сказала Шура, пытаясь успокоить зал. – Наш Аксакал ещё и поёт изумительно красиво.

– Просим, просим! – подхватил зал.

– Просто умоляем!

– Осчастливили бы нас ещё раз.

Такого юбиляр не ожидал. Его песни все вроде уж спеты. Что делает эта молодёжь?! Он бросил любящий взгляд на Шуру, как бы с укоризной покачал головой.

– Ну тебя, Гульшагида!

– Одну только песню, какую сами пожелаете.

Аксакал посмотрел по сторонам, растрепал свои густые волосы, подумал немного, ладонями сжав подбородок, и расхохотался громким голосом.

– Тогда удивлю я вас. Мы в молодости так веселились. – И запел какую-то старую песню с непонятными словами:

Ай, шалышым, шалышым,
К?лг? пешк?н калашым,
С?н к?лг?нд?, Асабай, Асабай,
Тай суярмын, Асабай.
Ишек алдым шукыршык, шукыршык,
Шайтан казыган, Асабай, Асабай.
Икемез д? бер буйда, бер буйда,
М??л?м язган, Асабай, Асабай.

Голос юбиляра был низкий и, несмотря на возраст, очень сильный, мощный, с красивым тембром. Пел он с большим чувством. Зал был пленён таинственностью песни. Мало кто понимал её смысл.

После пения зал, затихший на некоторое время в недоумении, придя в себя, снова начал шумно приветствовать Аксакала. А я сидел, боясь, как бы не обрушился потолок «Акчарлака».

Дорогой читатель. Эта песня и мне знакома. Я знаю историю, каким образом она запала в сердце юбиляра. В начале пятидесятых годов прошлого века в Казанской Высшей партийной школе учился некто Амир Шахназаров из Альметьевского района. Был на войне. Вернувшись с войны, с головой ушёл в работу. Благодаря своим способностям быстро вырос с колхозного бригадира до заведующего отделом райкома партии. Потом в Казани повышает знания. Слушателями партшколы были в основном семейные мужчины, а среди женщин преобладали оставшиеся из-за войны в старых девах или так называемые «соломенные» вдовы, не желающие себя обременять семейными узами. Хотя альметьевский парень был ещё холост, в свои под тридцать лет почему-то со своими однокашницами у него не складывались отношения. Он каждый вечер отправлялся в общежитие пединститута, расположенное на Товарищеской улице. Несмотря на некоторую внешнюю привлекательность, на длинного, как жердь, слабого и худого парня свои девушки не обращали внимания. Говорили с издёвкой: «Чем ходить с этим балбесом, лучше ходить с палкой в руке».

К его счастью, в институте учились и татарские девушки, приехавшие из Румынии. В одну из них он безумно влюбился. Песню «Асабай» он у неё и выучил. Что поделаешь, в ту пору не разрешалось заключать браки с иностранцами. После окончания учёбы девушки, оставив в сердце глубокие раны и непроходящую тоску, уехали на свою родину. Вот уже сорок лет Амир Шахназаров во время застолий успокаивает свою душу этой песней.

Правда, однажды сделал попытку увидеть её. Когда изменившиеся порядки открыли путь за границу, он взял путёвку и поехал в Румынию. Однако девушку он не смог увидеть: во время беспорядков семьдесят седьмого года она уехала в Америку. После неудачного и досадливого путешествия душа у Амира немного успокоилась и притерпелась. И всё же в глубине сердца остался чистый ключ, способный временами извергать тоску.

* * *

У Амира Шахназарова в Казани есть ещё одно место, пробуждающее струны его сердца. Оно находится на пересечении санатория «Казань» и трамвайного парка. Проезжая мимо, он, будь то зима или лето, высовывает из окна машины свою большую голову и приветствует окна углового пятиэтажного дома. Правда, знакомых Амиру окон давно уже нет. Их в смутные времена заделали и даже заштукатурили. Сейчас только следы остались чуть-чуть заметными, но этого вполне достаточно для обновления воспоминаний. Возвращаясь с именин, он ещё раз проводил взглядом этот дом. Об этих событиях мы расскажем позже.

После окончания Высшей партийной школы Шахназарова без пленумов, конференций и других формальностей назначили первым секретарём партии одного крупного отдалённого района. Ему как руководителю было не корректно не иметь семью, и он в течение месяца, подавив в своём сердце огонь любви, оставленный румынской татаркой, женился на очень скромной, с терпеливым характером, одинокой, как и он сам, библиотекарше. Жили тихо, без искромётных страстей. Друг за дружкой родились сын и дочь. Жизнь текла на свой лад. Жили, в общем, хорошо, без размолвок, но и без кипучих чувств, выполняя свой родительский и семейный долг.

Годы шли, дети выросли и вышли в люди. Сын стал лётчиком-испытателем, живёт на Украине. Дочь после окончания медицинского института вышла замуж за узбека – выпускника юридического факультета Казанского университета, и они уехали в Среднюю Азию. Наступило душевное опустошение. Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Ещё когда дети учились в институтах, в районе появилась стройная, красивая девушка. Она была направлена в район после окончания физико-математического факультета пединститута. Жаждущий настоящей любви Шахназаров сразу заметил её и начал действовать. Долго не мешкая, определил её вторым секретарём райкома комсомола. Отправляясь в колхозы-совхозы, иногда по пути подвозил её на своей машине. Шутил, смешил, рассказывая разные истории и анекдоты, среди которых были довольно солёные и вовсе без соли. Девушка не сердилась: можно ли обижаться на такие пустяки. Как-то секретаря Диляру Самитову (так звали девушку) Амир Шахназаров попросил подняться на второй этаж в свой кабинет поговорить о делах комсомольских. Посоветовал почаще бывать в низовых организациях.

– С транспортом плохо, – сказала Диляра.

– Где ваша машина?

– Первый пользуется, а сегодня стоит неисправный.