100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича

А торжественные празднования побед русского флота на Балтике, которые отмечались в Петербурге как самые значительные и памятные события? Все это сближало юный город с юным флотом – они строились одновременно, у них были общий быт и общие правила жизни, общие – для флота и для города – будни, когда работали «до упаду», и праздники, когда «веселились изрядно»…

Особая тема – взаимоотношения царя и мастеров-корабелов, русских и иностранцев, которые были среди ближайших сотрудников Петра и пользовались его уважением и доверием. Документы убедительно рассказывают о личных, человеческих отношениях между «царем-плотником» и его ближайшими помощниками. Это был тесный профессиональный круг, в которых входили и сам царь, готовивший корабельные чертежи и строивший корабли под именем Петра Михайлова, и Федосей Скляев, и Иван Немцов, и Гаврила Меншиков, и Филипп Пальчиков. И иностранцы: Осип Най и Ричард Козенц, Роберт Девенпорт и Ричард Броун. Их сотрудничество – один из первых примеров такого рода в отечественной истории. С них начинается история отечественной технической интеллигенции. И русские мастера, собранные со всей России, исполнители их идей – те, без чьего труда ничего бы не состоялось…

Вот почему наш город с момента своего рождения был и навсегда останется морской столицей страны, столицей Флота Российского.

Спуск корабля

В 1696 году началось новое в России дело строение кораблей. И дабы то вечно утвердилось в России, умыслил искусство дела того весть в народ свой.

    Пётр I. Вступление к «Уставу морскому». 1720 год

В январе 1707 года Пётр писал директору Олонецкой верфи Ивану Яковлеву: «Сперва на Олонецком верфу флот зачинался»… Первые военные корабли для Балтики строились на берегах Свири, но серьезные трудности лишали этот район оснований претендовать на то, чтобы стать главным судостроительным центром. Верфи в Воронеже и Таврове для Балтики оказались бесперспективными, недавняя кораблестроительная горячка здесь кончилась, верфи эти были обречены. На первое место выдвигался Петербург, расположенный на балтийском берегу, в непосредственной близости от театра военных действий.

Вспомним пушкинское уподобление России спущенному на воду кораблю. Кораблестроение, сопровождающееся «стуком топора», стало одним из главных дел нового города, определяющих его рост, развитие, самую его жизнь. Оно началось здесь с первых недель и месяцев его истории.

Еще летом 1703 года, за полтора года до основания Адмиралтейства, на правом берегу Невы, на Городском острове, у протоки, отделявшей Заячий остров, под защитой строящейся крепости, была основана первая в Петербурге верфь, предназначенная для постройки и ремонта небольших морских судов. Позднее, когда рядом возвели Кронверк, верфь эта, как и сама протока, получила название Кронверкской. В июле 1704 года появляется указ о строительстве в Петербурге 34 двухмачтовых бригантин, а в начале мая вице-адмирал Корнелиус Крюйс сообщает Петру «которой флот в Питербурхе в строении плотничном готов будет, и тогда флоту вон в малое море итти».

Сохранилось немало документов о работе этой верфи: о нехватке плотников и материалов для ремонта кораблей – плотников присылали с Олонецкой верфи; недостаток материалов восполняли, разбирая избы и заборы в городе; после нападения на Кронштадт в начале июля 1705 года шведской эскадры на Кронверкской верфи ремонтировался поврежденный в этом бою фрегат «Нарва»…

Петербургский историк Игорь Богатырев подсчитал, что с 1704 по 1724 год было построено и отремонтировано 137 кораблей, в том числе в 1707 году – 17, в 1719 – 25, в 1724 – 35…

Работали в Петербурге в петровское время и другие верфи: Галерная (на левом берегу Невы, там, где начинается Английская набережная), Партикулярная, на которой строились парусные и гребные суда разных классов по заказам частных лиц (она находилась на берегу Фонтанки, против Летнего сада), Охтенская… Но главной была Адмиралтейская крепость-верфь – огромное промышленное предприятие «градообразующего», как теперь принято говорить, значения (недаром же вся освоенная левобережная часть города называлась «Адмиралтейским островом», «Адмиралтейской стороной»)… Здесь строились только крупные корабли, и в их создании принимали участие тысячи людей десятков специальностей; они собирались со всей России, составляя важную часть населения нового города. Они участвовали в одном огромном общем деле – и могли видеть реальные плоды своего нелегкого труда. И, несмотря на все трудности и невзгоды, гордились своим трудом и его результатами.

К. Беггров. Адмиралтейская верфь. Литография

О масштабах и общероссийском значении этого гигантского по тем временам промышленного предприятия можно судить по составленной Петром 18 сентября 1718 года «росписи» числа работников, необходимых для строительства семи заложенных в Адмиралтействе кораблей. На 90-пушечный корабль требуется 500 работников разных специальностей, на четыре 80-пушечных – 300, на три 66-пушечных – 700. Всего 2400 человек.

Впрочем, пора уже рассказать о самой церемонии спуска.

Вот что читаем мы в записках Христиана Вебера, ганноверского резидента в Петербурге, о спуске в конце июня 1718 года в Адмиралтействе корабля «Лесное»: «Богатейший военный корабль в 90 пушек, построенный самим Его Величеством и одними русскими мастерами, без пособия иноземцев, спущен был на воду и все дивились отличной работе этого корабля. Он пошел в воду так легко и благополучно, что Его Величество сам махал шляпою и восклицал обычное «Ура!» вместе с возгласами более 20 человек, бывших на борту, и затем позволил пройти на борт корабля всем желающим…»

Подобные рассказы встречаем мы на страницах многих сочинений современников-иностранцев: офицеров, моряков, дипломатов, путешественников. Спуск корабля в Адмиралтействе был всегда важнейшем событием городской жизни и большим праздником – не только для строителей и «морских служителей», но и для всех горожан.

Постройка корабля. С гравюры времен Петра

Накануне спуска о предстоящей церемонии широко, непременно с барабанным боем, оповещалось все петербургское население. В день спуска сигналом собираться на торжество были выстрелы из крепостных орудий; а в самый момент спуска, когда корпус корабля входил в воду, крепость приветствовала его 13 пушечными выстрелами – это был торжественный сигнал о рождении новой боевой единицы флота российского.

Иногда спуск корабля сопровождался обстоятельствами особенными. Так, при спуске 80-пушечного трехпалубного корабля «Фридемакер» 5 марта 1721 года пришлось специально разбивать лед на Неве против Адмиралтейства; а после спуска состоялся «маскарад», в котором участвовали, как говорится в документе, «восемь «маленьких матросов»… Огромный корабль «Лесное» («трудов Его Величества» и корабельного мастера Федосея Скляева) был спущен 29 июня 1718 года – через два дня после смерти царевича Алексея Петровича и накануне его похорон, а год спустя, 28 апреля 1719 года, спускался «Гангут» – через день после похорон любимого сына Петра царевича Петра Петровича…Это свидетельствует не только о некоем «своеобразии» тогдашних нравов, но и о том, что спуск нового корабля представлялся царю «нужнейшим делом», более важным, чем личные беды и несчастья. «Рождение» корабля словно противопоставлялось факту смерти…

Присутствие на церемонии спуска, участие в общем торжестве было для Петра чрезвычайно важным, обязательным. Давая в мае 1707 года указание адмиралу Апраксину о спуске на воду новых бригантин, царь разрешает ему, если позволят обстоятельства, «обождать, дабы и нам причастниками того дела быть». 21 октября 1717 года, возвратившись из-за границы, где он пробыл почти полтора года, и торжественно встреченный в столице, Пётр «по приезде изволил, немного мешкав во дворце, пойти в Адмиралтейство, где довольно по работам изволил ходить, – пишет В. Нащекин, – за ним мастера корабельные, а из Адмиралтейства при самой ночи изволил идти во дворец».

«Юрналы» Петра сообщают о его визитах в Адмиралтейство весьма аккуратно. И вот результаты наших подсчетов этих сведений: в 1715 году Пётр посетил Адмиралтейство 13 раз, в 1714 – 27 раз (в ноябре и декабре по 12 посещений), в 1720 – 44 раза, а в следующем году– 21 раз!.. Это были чаще всего деловые визиты: наблюдение за ходом работ, контроль, решение возникших вопросов…

А церемонии спуска кораблей обычно завершались банкетом: «веселились изрядно» (или «веселились довольно»). И во время банкетов этих Пётр непременно провозглашал тосты за «новорожденный» корабль и за «детей» («сыновей») обер-сервайера Ивана Михайловича Головина – руководителя всех кораблестроительных работ: его «дети» – это и созданные его подчиненными корабли, и сами эти подчиненные, мастера-корабелы, создатели всех этих кораблей, среди которых многие носили славные, победные имена («Полтава», «Лесное», «Гангут», «Нарва» и другие) или имена «со значением», подобно уже упоминавшемуся «Фридемакеру» (миротворцу)…

С корабелами Петра связывали особые отношения. Они были не просто мастерами, специалистами, они были соратниками царя по важнейшему общему делу, непременными членами его ближайшего не только делового, но и личного окружения. Многочисленные письма Петра к ним, уважительное обращение, многократные частые визиты в дом красноречиво свидетельствуют об этом.

Следует отметить, что кораблестроение было одной из тех областей, где русские и иностранные специалисты трудились в теснейшем сотрудничестве. Между опытными иностранцами Ричардом Козенцем, Ричардом Брауном, Осипом Наем, Робертом Девенпортом и русскими мастерами Феодосием Скляевым, Иваном Немцовым, Гаврилой Меншиковым Пётр не делал различий. Гаврила Меншиков участвовал в «Великом посольстве» в Европу (из которого Пётр привез в Россию мастера Осипа Ная), потом долгие годы был учеником у корабельных мастеров, а сам получил высокое звание лишь в 1726 году. Филипп Пальчиков вышел из матросов, учился в Голландии, а потом 14 лет трудился «корабельным подмастерьем» и, как говорит документ, «в сем художестве обретался от начала радетельно, в оном градус по градусу всходил»…

Кораблестроение – одна из самых «энциклопедических» отраслей техники: в нем слились, сплавились ремесло (десятки разных ремесел), наука (множество ее областей) и искусство. Замечательно сказал в 1716 году о кораблях Феофан Прокопович: «Сии ковчего, сии крылаты и бег пространный любящие палаты», которым нужно «место и поле, течении их подобающее». Пётр владел и ремеслом (царь-плотник), и наукой кораблестроения, и искусством. «Царь, как говорят, знает это дело едва ли не лучше всех русских», – читаем мы в дневнике Берхгольца. В Российском государственном архиве древних актов в Москве в огромном документальном фонде «Кабинета Петра Великого» хранится 50-й том, весь состоящий из собственноручных кораблестроительных чертежей и рисунков Петра. Рассматривая в конце 1710 года чертежи, выполненные мастерами Наем и Козенцем, царь замечает: «Кажется, оные в двух местах исправления требуют… к носу остры… и то в стоянии на якоре недобро, ибо, не имея довольной толстоты напереди, корабль ныряет в воду». В мае 1721 года, будучи в Риге, Пётр «рисовал корабль линейной в 90 пушек», записи об этом сделаны в «Юрнале» 28,29,30 мая, 2,4 и 6 июня… В марте 1723 года обер-полицеймейстер Антон Девиер пишет Александру Меншикову, что царь «ныне тому дней с пять изволит ездить в Адмиралтейство в модель-камору и рисовать корабль пропорциею свыше 100 пушек».

Нет, не «царь-плотник» он был, а царь-инженер, технически хорошо подготовленный, системно мыслящий, видящий будущее творение не фрагментарно, не отдельными частями и узлами, а в целом. Корабль был для него подобен живому существу – и относился он к каждому кораблю российского флота как к живому организму, сложному, в чем-то капризному, но прекрасному.

Крупнейший историк русского флота Феодосий Веселаго еще 125 лет назад опубликовал итоги своего подсчета числа кораблей, сооруженных при Петре. Всего – 895, из них построенных в Петербурге – 541. В их числе 52 крупных корабля и 489 малых (галеры, бригантины и пр.). Количество заложенных и спущенных на воду кораблей по годам очень различно: закладывалось от 8 (1716 год) и 7 (1721 год) до 1 (1717 год), а спускалось от 5 (1719 год) и 4 (1713, 1714, 1720, 1721 и 1724 годы) до 1 небольшого (в 1716 году). Сроки строительства от закладки до спуска колебались от 1 года 5 месяцев до 5,5 лет; средний же срок (по 30 позициям) составлял 3 года 3 месяца. Таковы наши подсчеты.

Следует отметить, что были случаи сооружения «серии» однотипных кораблей. И у каждого из построенных кораблей – своя биография, своя боевая история, своя судьба. К сожалению, уже к середине XVIII века почти все они обветшали настолько, что оказались списанными, обреченными на смерть и были разобраны. Сохранились только их модели, изображения в гравюрах и множество документов об их биографии. История их не только увлекательна и разнообразна (иногда печальна, даже трагична), но внушает гордость за них. И за город, где они были задуманы и построены руками простых русских мастеров. И за наше Адмиралтейство…

В заключении, еще один рассказ о спуске корабля, извлеченный из дневниковых записей Фридриха Берхгольца за 23 июня 1723 года, когда в Адмиралтействе спускался 36-пушечный фрегат. «Мы отправились в Адмиралтейство и на корабль, который был уже совсем готов к спуску. По приезде императора фрегат освятили… После этой церемонии приступили к окончательным работам, и корабль еще до 6-ти часов благополучно сошел на воду… Он на сей раз был спущен кормою. Вероятно, это новый способ, придуманный кораблестроителем. Когда корабль отошел от берега, брошен был якорь, отчего он развернулся носом. И все наперебой спешили поздравить на нем его величество с благополучным спуском…» Столица флота отмечала рождение еще одного своего «сына».

Новый город для нового времени

Этот день и происходившие в нем события никогда, ни разу не отмечались и даже не вспоминались в нашем городе за все три с лишним века его существования. Нам даже неизвестно, было ли это событие связано с какой-то официальной церемонией, или прошло совершенно незамеченным (подобно тому, как незамеченной осталась происходившая ровно за 45 дней до этого скромная церемония закладки крепости на Заячьем острове). Но совершенно бесспорно, что именно 29 июня 1703 года (по современному календарю – 10 июля) крепость и будущий город рядом с ней получили свое имя. Имя города – не только обозначение его места на карте; оно и своеобразный прогноз его истории, и «заявка» на ту роль, на то место в жизнь страны, которое этот город мог бы занимать. Бывают похожие названия городов, но редко бывают похожими их судьбы – любой город всегда своеобразен, самобытен, уникален.

Вряд ли у Петербурга найдутся в мире соперники. Уже не говоря о том, что город трижды менял свое название, он самобытен с первого дня. Расположенный на архипелаге из нескольких десятков островов в невской дельте, среди невыразительного, однообразного ландшафта, на низменной плоскости, город был заложен не только дни войны, охватившей этот край, но буквально на переднем крае боевых действий, в ходе проведения широко задуманной военной операции. Он располагался в малонаселенной местности, которая издавна была пограничной между двумя могучими соседними государствами – Россией и Швецией. Он нес на себе с первых своих дней нелегкий груз сомнений и поисков, связанных с тем, что Россия веками не могла окончательно определиться, к какой цивилизации, в какую сторону ее «тянут» и история, и природа – на Запад, к Европе, или на Восток, к Азии. А Петербург возник не только у морского берега, но в том меридиональном поясе, в котором находятся и многие другие исторические и энергетические центры континента.

И вся дальнейшая история Петербурга насыщена событиями и размышлениями, смысл которых – в том сложнейшем процессе самоидентификации, не только под знаком, но и в поисках которого происходило историческое движение той эпохи, которую мы не случайно называем «петербургской» (иногда «императорской» или «имперской») эпохой нашей национальной истории. Именно в этот период на протяжении XVIII–XIX столетий напряженно шел сложнейший и важнейший процесс самоутверждения России в ее национальной самобытности и национальном достоинстве – процесс, во главе которого неизменно находился Петербург. И не только как столица империи, но и как символ, знак, главный носитель смысла и суть этого процесса.

Мы обычно отмечаем день рождения нашего города в конце мая. Традиция эта возникла в начале XIX века, через два года после вступления на престол Александра I – в то время, которое Пушкин позднее обозначил как «дней Александровых прекрасное начало». Российскому императору нужно было утвердить свой престиж в глазах Европы, нужен был повод для пропаганды своих либеральных мечтаний и идеи всеевропейского величия России. Столетие Петербурга (в праздновании которого, кстати, приняли участие несколько стариков-ветеранов, служивших еще в петровской армии) было для этого пропагандистского натиска на Европу прекрасным поводом.

(Нередки укоризны историков в адрес императрицы Елизаветы Петровны за то, что она никак не отметила первый, пятидесятилетний, юбилей своего родного города и своей столицы; более того, и сама императрица, и весь двор с осени 1752 до весны 1754 года находились в Москве… Однако обвинения эти не совсем справедливы: ведь именно в юбилейный год императрица из Москвы шлет начальствующему в Петербурге генералу Фермору указ о срочном проектировании «обер-архитектором де Растрелием» нового, четвертого по счету, доныне существующего Зимнего дворца.)

Очень жаль, что мы редко видим в основании Петербурга тот громадного, всеевропейского значения факт, что наш город – ровесник XVIII века, что с основания Петербурга начинает отсчет своей истории это «столетье безумно и мудро» (Александр Радищев) – век могучего прорыва, век Просвещения. Пройдя насквозь, «ворвавшись» в европейское политическое и культурное пространство, буквально пронзив его, Петербург стал носителем и передовых идей, и выдающихся культурных достижений, и мучительных, часто безвыходных противоречий этого нового времени. Слишком велик был объем накопленного к этому времени реального знания о мире, слишком значительными – философские постижения и технологические достижения, чтобы именно XVIII веку пришлось в них разбираться. Англичанин Ньютон и его законы классической механики, француз Декарт с его философскими обобщениями и немец Лейбниц с новыми методами математического анализа сформулировали те фундаментальные основы человеческого знания, на которых до сегодняшнего дня базируется современная наука. Восемнадцатый век не только обозначил роль человека в обществе и людского сообщества в государстве, но и сформулировал основные принципы гуманизма; он объединил три мира, в которых живет человек: мир природы, мир человеческого духа и рукотворный, вещный мир, создаваемый самим человеком.

Век Просвещения начался основанием Петербурга и превращением еще не существующего, не «состоявшегося» города в столицу огромного Российского государства (ас 1741 года – Российской империи). В том же веке жили и творили Руссо, Вольтер, энциклопедисты и Ломоносов, а к концу его произошли свержение британского колониального господства в Америке, Декларация независимости и конституция Соединенных Штатов, а немного позднее – Великая Французская буржуазная революция, и также Термидор и Бонапарт.

И все это, как бы далеко, «в стороне» от Петербурга, ни происходило, отражалось в процессе развития нашего города, в формировании его образа и его умонастроения. Чуткость Невской столицы к тому, что определяло момент, всегда была очень высока, и основные события, покорявшие или тревожившие мир, непременно на Петербурге отражались. Лицо города несет явственный отпечаток всех эпох, всех главных достижений и потрясений, пережитых Россией и миром за три последние столетия.

Иначе и быть не могло. Ведь Петербург собирал в своих пределах все лучшие, наиболее яркие, молодые, энергичные, честолюбивые силы России. Город был аккумулятором лучшей части потенциала нации. Те, кто приходил сюда, приносили в столицу вековые традиции народного быта, местной культуры, отношение к миру и людям.

И в то же время шел мощный встречный поток. Из всех стран Европы в Петербург съезжались в огромном количестве представители не только художественной элиты, военные и моряки, но и, как бы сейчас сказали, «представители массовых профессий»: учителя, лекари, ремесленники, купцы.

Петербург находился на стыке важнейших цивилизационных потоков и был предназначен играть роль своеобразного «котла», в котором эти потоки перемешивались и переплавлялись в «продукт», который мы не просто называем феноменом петербургской культуры, но и относим к числу самых выдающихся явлений мирового культурного процесса.

В жизни Петербурга, в его развитии выдающуюся роль всегда играли те, кого мы сегодня несколько свысока называем мигрантами. Приехавшие с разных концов страны и из разных уголков Европы представители самых различных этносов и религий, они строили этот город, сооружали в нем великолепные корабли и огромные заводы, возводили здания и ансамбли, навсегда включенные в разряд мировых архитектурных шедевров, создали и усовершенствовали первоклассные учебные заведения и культурные сокровищницы, формировали то, что мы привыкли с гордостью называть петербургским стилем. Город был с первого своего дня проникнут духом интернационализма, толерантности. Немецкая, Французская, Татарская и другие слободы, поселки, обжитые выходцами из разных местностей России, слободы, заселенные представителями определенной профессии, и тому подобное – такова была изначальная структура молодой столицы, существовавшей как город еще не в реальности, а в мечтах и снах его создателя и в архитектурных проектах.

Да, значительная часть населения переезжала сюда подневольно, по строгим царским указам, часто под конвоем. Но, приехав, люди начинали здесь трудиться, быстро ассимилируясь в этом новом для них мире и не пытаясь навязать ему свои взгляды и правила жизни.

А иностранцев привлекало сюда небывалое и недостижимое нигде больше в пределах «старушки Европы» ощущение простора, воздушности, внутренней свободы. Город строился «на чистом месте», по продуманной, четкой и системной программе, в соответствии с общим замыслом и планом – и это было его главным признаком, самым привлекательным и перспективным. И неповторимым в масштабах всей Европы. Пётр был очень озабочен тем, чтобы будущий город был заселен людьми умелыми и добрыми, настоящими профессионалами, обладающими чувством профессионального достоинства и гордости, людьми «пожиточными» (владеющими имуществом, пожитками). Личное расположение царя именно к людям такого сорта накладывало на город сильнейший отпечаток: здесь формировались замечательные профессиональные (например, корабелы) и культурные «гнезда», где выращивались и собирались «птенцы гнезда Петрова» – чаще всего именно «умельцы», настоящие мастера, истинная «соль» будущей России.

Выбрав западный, европейский вектор развития страны (при сохранении интереса к азиатским проблемам и влияниям), Пётр жестко и даже жестоко боролся против традиционного московского консерватизма, против политики самоизоляции от окружающего мира, против подозрительности и недоверия ко всем «инаким». Понимая, насколько Россия отстала от передовых европейских стран, что догнать их невозможно как без помощи с их стороны, так и без создания собственных национальных кадров, Пётр отлично осознавал, что решение грандиозных задач «вхождения в европейское пространство» сводится в конечном счете к реформам в области образования и культуры. Именно поэтому царь избирает генеральным направлением, главной перспективой, стратегической установкой для своей новой столицы вопросы культуры. Культура становится доминантной гранью всей программы развития Петербурга. Основой идеи развития этого города. К сожалению, мы и сейчас не очень задумываемся об этом и не очень четко представляем себе, в каком массиве культурных ценностей, задач и достижений лежит будущее нашего города.

Новый город не просто находился в зависимости от нового времени, выражал его. Обращенный в будущее, он не развивался стихийно, его программа рассчитывалась надолго вперед. Мне не хотелось бы упреков читателя в злоупотреблении суперсовременных терминов, но я глубоко убежден, что строительство Петербурга, его замысел и программу, динамику его развития можно смело назвать первым в истории России национальным проектом, успешно осуществленным для блага не только нашей страны, но и мира. Последнюю строку пушкинской поэмы «Полтава» о Петре Великом, воздвигнувшем «огромный памятник себе», я всегда воспринимал как выражение восторга перед русским народом, в истории которого создание Петербурга было одним из величайших подвигов.

В таком ключе «крещение» Петербурга воспринимается как факт более значительный, чем скромная, немноголюдная, проходившая как-то буднично (и к тому же в отсутствии Петра), очень кратко и сухо изложенная в немногочисленных документах церемония закладки крепости на Заячьем острове. Там была заложена только крепость, а состоявшееся ровно полтора месяца спустя «крещение» нового города означало его рождение.

На Городском острове

О! Прежде дебрь, се коль населена!