Мария Магдалина

– Развяжи его и введи сюда, Когда Иисус вошел, воцарилось молчание. Его меланхолическое спокойствие, кроткое лицо, красивый очерк головы с рыжеватыми локонами и благородная осанка произвели сильное впечатление.

– Я должен признать, что мой соперник достоин меня, – заметил Муций.

– Если бы он оказался только твоим соперником, а не цезаря, дорого бы я дал за это, – вздохнул Пилат и, обращаясь к Иисусу, сказал не официальным, но искренним голосом:

– Ты ли тот, который называешься «царем иудейским»?

– От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо мне? – спокойно ответил Иисус.

– Разве я иудей, – возмутился Пилат, – твой народ и первосвященник предали тебя мне, следовательно, отвечай: царь ты или нет?

– Царство мое не от мира сего, – торжественно отвечал Иисус.

– Это не ответ, а скорее уклонение от ответа и до известной степени даже подтверждение своей вины. Значит, ты царь?..

– Ты говоришь, что я царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушается голоса моего.

– Истина, что есть истина? – возмущался Пилат. – Ты отвечаешь, словно Пифия, но теперь не время забавляться гаданием. Ты разве не знаешь, что я имею власть распять тебя и власть отпустить на свободу?

– Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал меня тебе, – проговорил Иисус серьезно, пристально глядя ему в глаза.

– Слышишь? Он отпускает мне грехи, – обратился Пилат к Муцию. – Да ты с ума сошел? – напал он на Иисуса и засыпал его градом вопросов.

Но Иисус молчал.

– Выведи его, – гневно приказал он Сервию и, разведя руками, добавил:

– Трудно спасать человека, который сам просит смерти.

Когда Иисуса вывели, Мария попыталась прорваться сквозь цепь солдат.

– Сервий, и ты решаешься преграждать мне путь? – заговорила она умоляюще.

– Пустите ее, – распорядился трибун.

– Иисус, – обняла она его. – Учитель мой, они осмелились заключить тебя в тюрьму, связать твои руки, – она стала целовать его руки. – Подлые! Они лгали, но я сказала все – освободят тебя, должны освободить, – рыдала Мария.

– Мария, вскоре я буду освобожден от всяких уз, – упавшим голосом ответил ей Иисус. – Я знал, что ты не покинешь меня, ты сделала все, что могла, а теперь, ради любви ко мне, заклинаю тебя, вернись в Вифанию. Там они в тревоге, ты уже не мне, а им нужна… Иди… я не хочу, чтобы чужие люди видели твои слезы.

– Я уже не плачу, видишь… – защищалась она, подавляя свои слезы.

– Ну, так иди, а как ты сегодня красиво одета, – говорил Иисус. Возвращайся к себе, там они, вероятно, беспокоятся… Приветствуй от меня Марфу, – придумывал он разные доводы, чтобы удалить ее отсюда, где скоро будет произнесен приговор и начнется позорная мука бичевания, предшествующая всегда распятию.

– Я пойду, – глухо ответила Мария, пристально и долго всматриваясь в Иисуса.

Иисус напряг всю свою волю, вызвал улыбку на уста, и только тогда, когда Мария ушла, глаза его снова погасли и взгляд снова стал неподвижным и тупым, А во дворе продолжался ожесточенный спор между Пилатом, Муцием и Прокулой.

– Это мечтатель, невинный мечтатель. И если ты полагаешь, что для меня важна эта ночь с Марией, то ты ошибаешься. Я даже и не напомню ей об этом обещании, разве только в том случае, если она придет добровольно, по своей собственной охоте. Мне просто жаль этого человека и их романа. Ты знаешь, что я человек вовсе не чувствительный, равнодушно разрубал людей пополам своим мечом, но не могу давить птицу и топтать цветы.

– Ты прекрасно говоришь, словно мои собственные слова повторяешь, увлекалась Прокула.

– Да вы с ума сошли, – возмущался Пилат, – вы хотите уверить меня, что я желаю смерти этого человека. Да я готов провести три дня на хлебе и воде, чтобы спасти его, хотя бы уже назло священникам. Мечтатель, я согласен, но как вам кажется? Удовлетворится цезарь этим словом, когда я буду давать ему отчет о деле Иисуса? Нет, и справедливо. Все начинается мечтами, мечты быстро превращаются в колосья, и их надо срезать вовремя. Так скажет Тиверий: Сеян тоже мечтает… Вы хотите, чтобы ради романтической истории я пожертвовал своей карьерой, подставляя под меч свою голову ради прекрасных глаз Марии…

– Неужели нет исхода? – огорчилась Прокула, – Исход один, чтобы эти бестии отказались от своего требования, тогда они не смогут меня обвинять. Но они не откажутся. Им вовсе не важен этот царь, напротив, они давно мечтают о том, чтобы иметь свою собственную власть, Это обвинение нужно им для меня; они горят жаждой убийства, ибо Иисус нарушил их закон; попытаюсь сделать еще одну вещь, – он вздохнул и взошел на возвышение.

– Священники, – начал он серьезно. – Я беру солнце в свидетели, что я неповинен в смерти этого человека. Кровь его пусть падет на головы ваши. Я умываю руки и вам предоставляю решение: отпустить его или распять.

– Распять, – хором ответили священники.

– Слушайте, – возвысил голос Пилат, обращаясь к толпе, – в фортах Антония ожидают смерти два преступника: Тит и Дамазия, а также атаман целой шайки разбойников Варавва. Желая почтить ваши праздники, я решил помиловать одного из них, кого из них вы желаете видеть на свободе: Иисуса из Назарета, мужа истинного и справедливого, или разбойника Варавву?

– Варавву! – крикнули священники. – Варавву! – прокричали левиты и фарисеи.

– Варавву! – завыла толпа, и крик несся дальше, повторяемый, как эхо, собравшейся чернью, которая даже не понимала, в чем дело.

– Скоты, паршивые собаки, – ворчал Пилат, посидел некоторое время, понурившись, и вдруг просиял, придумав новый выход.

– Хорошо, – процедил он сквозь зубы, насмешливо глядя в лицо священникам, – Иисус будет распят вместе с разбойником, но чтобы не было никаких сомнений относительно того, кто и за что умирает, над крестом будет прибита надпись на языке вашего народа, моем и арамейском, дабы было известно всем, как позорно погибает царь еврейский.

Пилат громко продиктовал центуриону надпись и сделал распоряжения относительно предстоящей казни. Вернувшись во дворец, он с торжеством рассказал Муцию, как он написал священникам; заметив, что Муций и Прокула продолжают огорченно молчать, Пилат отвернулся к окну и воскликнул с раздражением:

– Клянусь Геркулесом, что эти священники собираются стоять тут у дворца до вечера.

Трибун Сервий вернулся с извещением, что священники просят его не делать надписи.

– Ну, уж это нет. Надпись останется, а они пусть убираются прочь. Не так легко проглотят они теперь смерть Иисуса, как им казалось. Пойдем завтракать, Муций, ты останешься с нами.

– Могу, хотя, правду сказать, я лишился всякого аппетита благодаря этой несчастной истории. Бедная Мария, хотел бы я знать, что она делает сейчас.

А Мария была в Вифании, где она действительно застала всех в большой тревоге и в приготовлениях к бегству. Поводом к панике были известия, что чернь, науськиваемая фарисеями, намеревается вырезать всех сторонников Иисуса.

И когда Мария рассказала о своем публичном выступлении в защиту Иисуса, Симон схватился за голову.

– Мы погибли. Как ты могла, не посоветовавшись ни с кем, легкомысленная и, как всегда, распущенная, ты, ты… – он искал выражения.

– Симон, – Мария с презрением взглянула на старика, – и это говоришь ты, имевший счастье неоднократно принимать у себя Иисуса в гостях? Если бы не твои седые волосы, то я бы ответила тебе надлежащим образом. Вы все позорно отреклись от учителя как раз тогда, когда ваша помощь была нужнее всего. Пусть, когда он вернется, придет кто-нибудь сюда из храма. У меня теперь есть оружие. Изрублю каждого, хотя бы то был сам первосвященник в торжественном одеянии.

И выпрямившись во весь рост, с пылающими глазами, она стала размахивать мечом, угрожая им городу, и застыла в этой позе, увидав бегущих под гору женщин: Саломею и Веронику.

– Приговорен к распятию, учитель приговорен к смерти, – рыдали и плакали они.

Мария зашаталась, из ее онемевших рук упал меч и со звоном упал на песок. Лицо ее побелело, глаза стали мутными, неподвижными, и она без чувств упала на землю, словно сраженная молнией.

Глава 11

В северной стороне Иерусалима, за городом, на расстоянии восьми стадий от городской стены, между долиной Кедрон и Гинном, в пустынной и безводной местности находился холм, называемый Голгофа [Лобное место]. Обнаженный пригорок, покрытый только кое-где иссохшей травой и увядшими кустиками иссопа, полный расщелин и ям, он действительно напоминал лысый череп; называли его Голгофой еще потому, что он обыкновенно служил местом казни.

Вот к этому-то месту с шумом и гиканьем, смешанным с воплями и рыданиями женщин, шла огромная толпа, чтобы видеть казнь двух разбойников: Тита и Дамазии, а также и «царя еврейского», как гласила таблица, написанная по приказанию Пилата.