Маневр был исполнен с необычайной точностью и похвальной быстротой.
В несколько минут «Задорный» покрылся парусами и вскоре рассекал носом волны со стремительностью морской чайки.
Удостоверившись, что приказание его было правильно понято и исполнено, командир вернулся в свою каюту в сопровождении Польтэ и Олоне.
«Задорный» был едва ли не лучшим из всех французских, английских, голландских и испанских судов, которые в ту эпоху бороздили Атлантический океан по всем направлениям.
И в этот раз он не изменил себе. Как ни хитрил, как ни менял галс, как ни уворачивался несчастный бриг, за которым гнался фрегат Медвежонка, ничто не помогло: он был вынужден признать себя побежденным.
Сначала он маячил на небосклоне белым пятнышком величиной с крыло чайки. Потом пятно начало расти, стали различимы паруса, затем корпус, и часам к шести вечера бриг находился не более чем в полумиле от грозного корсара.
Впрочем, сознавая невозможность увернуться от когтей хищника, бриг покорился своей участи с тем героическим спокойствием, которым во все времена отличались испанцы, фаталисты по природе, пропитанные восточным духом покорности судьбе – наследием восьмивекового мавританского ига.
Бриг убрал почти все паруса и храбро продолжал свой путь под малыми парусами.
Медвежонок опять появился на палубе и, поднявшись на шканцы, взял в руки рупор.
– По местам! К бою! – скомандовал он.
– Готовься к бою! – повторил Олоне.
Немедленно на палубе и на батареях все пришло в движение, гренадеры и самые искусные стрелки взобрались на мачты. Потом все стихло, мертвое молчание водворилось на фрегате.
– Командир! – сказал Олоне. – Все готово, каждый на своем месте.
Пьер Легран с фитилем в руках неподвижно стоял на баке возле пушки, устремив взгляд на командира.
Тот подал знак. Пьер Легран поднес фитиль.
Грянул выстрел, и в то же мгновение флибустьерский флаг величественно взвился над фрегатом. Флаг этот, как удостоверяют все сочинения о флибустьерстве, голубой, белый и красный, имел в точности такое же расположение полос, как на нынешнем национальном флаге Франции.
Только на белой полосе командир «Задорного» велел изобразить черную медвежью голову в натуральную величину, пользуясь преимуществом флибустьеров помещать, если им заблагорассудится, герб, разъясняющий их имя, на флаге собственного судна.
Холостой пушечный выстрел был только угрозой. Однако эту угрозу вполне правильно оценили на бриге: большой испанский флаг мгновенно поднялся на корме, и радостное «ура!» экипажа «Задорного» погребальным звоном отдалось в ушах испанцев.
Между тем погоня все продолжалась. Вскоре «Задорный» поймал в паруса свежий порыв ветра и очутился рядом с бригом, на расстоянии слышимости голоса.
– Эй, на судне! – крикнул Медвежонок в рупор.
– Эй! – тотчас отозвались с брига.
– Ложись в дрейф или потоплю!
Приказание флибустьера на бриге исполнили с волшебной быстротой.
Фрегат шел вперед еще несколько минут, потом также лег в дрейф.
Два судна находились на расстоянии ружейного выстрела.
Тут Медвежонок приступил к продолжению на минуту прерванного разговора.
– Название и водоизмещение брига? – спросил он.
– «Сан-Хуан-Батиста», триста пятьдесят тонн.
– С каким грузом?
– Индиго, кофе, слитки серебра и сплющенная серебряная посуда.
При этом впечатляющем перечислении богатств, заключавшихся в трюмах брига, радостный трепет пробежал по рядам флибустьеров.
– Откуда и куда идете? – продолжал спрашивать Медвежонок.
– Из Картахены в Кадис прямым путем.
При упоминании о Картахене командир едва удержался от удивленного жеста.
– Сколько времени вы в пути?
– Мы вышли из Картахены одиннадцать дней назад.
– Пришлите лодку с капитаном.
Этот маневр был исполнен гораздо медленнее первого. Испанцы страшно боялись флибустьеров, считая их форменными исчадиями ада. Однако приходилось покоряться.
На воду спустили шлюпку, в нее сошли несколько человек, хотя и с очевидным неудовольствием. Шлюпка отчалила от брига и медленно направилась к корсару, отдаляя насколько возможно страшную минуту встречи с противниками.
Командир «Задорного» обратился к своему экипажу:
– Пусть каждый остается на своем месте. Ни криков, ни ропота: я хочу, чтобы величайший порядок и глубокая тишина царили на фрегате в течение всего времени, пока на нем будет оставаться испанский капитан. Боцман, – продолжал Медвежонок, – поставьте четырех человек у трапа на штирборте. Покажем этим гордым испанцам, что и мы знаем морские обычаи. И бросить канат, как только подойдет шлюпка.
Несмотря на преднамеренную медлительность, за которую всякий другой флибустьерский предводитель заставил бы дорого поплатиться, испанская шлюпка в конце концов достигла фрегата.
Капитан, который сидел на руле, был человек лет сорока, с мелкими и ничем особенным не приметными чертами лица, которое теперь имело выражение глубочайшего уныния.
Он один взошел на фрегат. Ему были отданы воинские почести. Испанец ответил улыбкой, исполненной горечи, и направился к командиру фрегата, который спустился со шканцев и шел к нему навстречу.
– Э-э! – вскричал Медвежонок с движением дружеского удивления. – Да это, кажется, дон Рамон де Ла Крус, если не ошибаюсь.
– Увы, благородный командир, – ответил тот со смиренным поклоном, – опять я.
– Опять? Уж не укор ли это, капитан?
– Он относится лично ко мне, командир. Видно, судьбой так определено, что я не могу совершить ни одного перехода, не будучи захваченным вами в плен. Я сетую на судьбу, а не на вас.
– Действительно, мы встречались уже чуть ли не три раза.
– Четыре, командир.