Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

13 тысяч фунтов хватило ненадолго, и в 1810 году Эмма обратилась к Абрахаму за очередным займом. Он как раз занимался ее делом, когда его постиг крах. Она услышала о его невзгодах. «Надеюсь, все устроится лучше, чем он думает, – писала она 27 сентября. – Он хороший человек, жаль, что ему пришлось страдать».

На следующий день его нашли мертвым с пулей в горле.

Братья Голдсмид были первыми из евреев, кто проник в королевский круг, и в пятницу 14 апреля 1809 года Абрахам Голдсмид принимал у себя в городском доме на Финсбери-сквер трех сыновей Георга III – герцогов Кембриджского, Кумбрелендского и Сассекского – и сводил их на вечернюю службу в Большую синагогу на Дьюкс-Плейс.

Ради такого случая дело обставили особыми церемониями. Дорогу до синагоги усыпали цветами, а у дверей их встретил молодой Натан Ротшильд, один из попечителей. Это произвело такое впечатление на герцога Сассекского, что он заинтересовался еврейской историей. Впоследствии он выучил иврит и выступал за эмансипацию евреев.

Как-то раз у себя в Мордене Абрахам принимал и самого короля.

Георг III и королева Шарлотта однажды прогуливались вдоль Темзы, как вдруг заметили великолепный особняк посреди красивого парка. Узнав, что он принадлежит Абрахаму Голдсмиду, король пришел в возбуждение. «Как, моему другу Абрахаму! Я должен немедленно его увидеть. Пойдите и скажите мистеру Голдсмиду, пусть приготовит нам какой-нибудь легкий завтрак, а мы сейчас же к нему поедем».

Сначала трапеза проходила весьма неловко, ведь король сидел за столом, а Абрахаму и его семье пришлось стоять. Через некоторое время король не стерпел. «Бросьте, Голдсмид, – проворчал он, – если вы не сядете за стол, я сам встану».

Нельсон, леди Гамильтон и разные члены королевской семьи часто наведывались в Морден, но не все ценили тамошнее гостеприимство. «Не понравился мне их обед – еврейский, – написал у себя в дневнике один из почетных гостей. – Главный зал в доме очень пестрый, как и все комнаты, но безвкусный».

Лорд Нельсон как-то раз оказался за одним столом с Мозесом Монтефиоре, дальним родственником и близким деловым партнером хозяина дома, и по своему обыкновению богобоязненный Монтефиоре, невзирая ни на каких адмиралов, закончил вечер благодарственной молитвой на иврите и тянул ее строчка за строчкой, пока Нельсон сидел, потупясь, и думал, кончится это когда-нибудь или нет.

Обоих братьев Голдсмид обвиняли в неумеренных социальных амбициях. Возможно, им льстило внимание короля и они упивались своими связями со знаменитостями, но не столько пробивали себе путь к вершине, сколько их поднимал туда сам масштаб их успехов. Их щедрость вошла в поговорку, но не золотом они вымостили себе дорогу наверх. Абрахам в особенности сочетал великодушие с рассудительностью, и многие его так называемые займы – включая те, что получила леди Гамильтон, – фактически были подарками. После его смерти среди его бумаг нашли неоплаченных обязательств более чем на 100 тысяч фунтов.

Абрахам Голдсмид, по словам его знакомого, «сочетал в себе редкие качества честности, великодушия и активного благодеяния». Но богатство, как бы щедро его ни раздавали, всегда вызывает злобу, и Уильям Коббет[10 - Коббет Уильям – английский публицист и историк.] (который легко горячился по подобным поводам) писал: «Человек, скопивший такое безмерное богатство, не мог не понимать, что, чтобы не вызывать неудовольствия публики, он должен ей что-то давать и потому бросал нам жалкие крохи от своих сокровищ как милостыню, какую-то долю пенса на громадные суммы денег, нажитые им на торговле займами, казначейскими билетами и акциями».

Но, пожалуй, последнее слово можно предоставить автору некролога в «Таймс»: «На свете не так много людей, которые когда-либо совершали больше благодеяний для общества, и более либеральных в том, что можно считать их общественной деятельностью, чем мистер Абрахам Голдсмид; в самом деле, стоило кому угодно из какого угодно мыслимого класса едва познакомиться с ним, как его положение так или иначе улучшалось благодаря этому знакомству; так что список тех, кто обязан и кому следует быть обязанным ему из чувств благодарности или доброты за те или иные щедроты, практически бесконечен».

13 апреля 1808 года «Таймс» опубликовала такой же лестный отклик на смерть Бенджамина, но 19 апреля вышла с пояснением, должно быть уникальным в истории журналистики, которое гласило, что некролог напечатан по ошибке без ведома автора, и отрицало всякую ответственность газеты за него.

Братья Голдсмид быстро поднялись, прожили блестящую жизнь и трагически умерли. Было поистине нечто апокалиптическое в их кончине, и она породила слухи, что на них, да и на всем семействе Голдсмид, лежит проклятие, и этой уверенности, возможно, способствовала связь между старшим Голдсмидом и мрачной, загадочной фигурой рабби Шмуэля Яакова Хаима Фалька.

Фальк изучал Каббалу, великий кодекс еврейской мистической мысли, и многие последователи наделяли своего учителя сверхъестественными силами. Говорили, что в Германии его приговорили к смерти за колдовство, а когда он поселился в Лондоне во второй половине XVIII века, вокруг него образовалась оккультная группа евреев и неевреев, видевших в нем нового пророка и поклонявшихся ему с трепетом благоговения. Он стал источником легенд: «Его комната освещена серебряными подсвечниками на стенах и лампой с семью разветвлениями посередине… и хотя масла в ней налито столько, чтобы гореть одни сутки, она не потухала уже три недели. Как-то раз он шесть недель прожил в уединении своего дома без еды и питья. Когда же по завершении этого срока десятеро человек были призваны зайти, они нашли его сидящим на троне, его голову увенчивал золотой тюрбан, на шее висела золотая цепь с подвеской и серебряной звездой с начертанными сакральными именами. Поистине нет других подобных ему в его поколении благодаря знаниям священных таинств».

У него был кучер и экипаж с четверкой лошадей, на которых он частенько ездил в Эппинг глубокой ночью проводить какой-то неизвестный ритуал. Однажды, по слухам, у него отлетело колесо, но кучер продолжал править, как будто ничего не случилось, и колесо следовало за экипажем всю дорогу до леса.

Аарон Голдсмид был, пожалуй, слишком здравомыслящим человеком, чтобы стать приверженцем Фалька, но он был его родственником и другом, давал ему финансовые советы и был назначен его душеприказчиком. Фальк умер 14 апреля 1782 года, перед этим он оставил у Аарона небольшой пакет со строгим наказом никогда его не вскрывать. Аарон, по крайней мере так гласит легенда, поддался любопытству, сломал печать, раскрыл пакет, и потом его нашли мертвым – со скомканным листком бумаги с каббалистическими письменами в руке.

Глава 4

Стрела в неизвестность – Натан Майер Ротшильд

Один американский путешественник, шагая по узким лондонским улочкам в 1835 году, заметил толпу людей, которая окружала какую-то фигуру во дворе. Его поразила и сама сцена, и эта фигура: «Это был человек непримечательного вида, с тяжелыми чертами лица, отвислыми губами и по-рыбьи выпуклыми глазами. Его фигуру, коренастую, нескладную и неуклюжую, облекали свободные складки просторного сюртука. Однако было что-то властное в его наружности и манере, и то почтительное уважение, которое, как казалось, добровольно оказывают ему, свидетельствовало о том, что это человек не простой. „Кто же это?“ – возник естественный вопрос. „Король евреев“, – отвечали мне. Толпясь вокруг него, люди совали ему в руки переводные векселя. Он бросал на бумажку один короткий взгляд, возвращал ее владельцу и, кивнув, поворачивался к новому просителю. Рядом с ним стояли два привлекательного вида молодых человека, весьма похожих на денди, и вели записи, чтобы не позабыть ни одной сделки дня, управляющей всеми биржами континента. Но и без их помощи он, как мне сказали, наизусть помнил каждую заключенную им сделку. Так что в этом деле его действительно можно было считать Королем».

Этим «королем» был Натан Майер Ротшильд, который уже приближался к концу своего жизненного пути.

Натан происходил из франкфуртского Юденгассе – еврейского квартала, где его предки жили поколениями, и все еще нес на себе его следы. Само имя Rot Schild – «красный щит» – указывало на место жительства семьи. Его отец Майер Амшель родился в 1744 году, потерял обоих родителей в возрасте двенадцати лет, и рано возникшая необходимость находить себе пропитание отточила его и без того предприимчивый ум. Еврею приходилось как следует вертеться, чтобы просто выжить в тех обстоятельствах, а чтобы добиться успеха, требовался настоящий гений. И молодой Майер добился успеха.

В то время Германия являла собой беспорядочное скопление мелких княжеств, у каждого свой правитель, таможенные барьеры и валюта, так что нельзя было далеко уехать, не прибегая к услугам денежных менял. Майеру еще не исполнилось двадцати, когда он, возможно унаследовав кое-что после смерти родителей, начал предоставлять эти самые услуги и обнаружил, что от случая к случаю ему в руки попадают монеты, антикварная ценность которых значительно превышает номинальную стоимость. Он стал торговать монетами и связался со страстным нумизматом князем Вильгельмом Ганауским. После того как князь получил от него немало редких монет, Майер попросил назначить его княжеским агентом. Чтобы отважиться на такую просьбу при столь скромных основаниях, требовалась большое нахальство и самоуверенность, а Майеру и того и другого было не занимать: «Осмеливаюсь просить вас об этом с тем большей уверенностью, что, ручаюсь, не причиню вам никаких хлопот; в то же время что касается меня, то эта честь позволит мне занять более высокое коммерческое положение и всемерно поможет мне, и я совершенно убежден, что таким образом выйду в люди и разбогатею здесь, в городе Франкфурте».

Его желание исполнилось, и 21 сентября 1769 года новая табличка у его двери огласила, что М.А. Ротшильд является «агентом Короны княжества Гессен-Ганауского».

От него не требовалось ни платить пошлин за эту привилегию, ни выполнять каких-то обязанностей, однако она подняла его до такого положения, которое занимал мало кто из обитателей Юденгассе. Он вел дела с гоями, да не с простыми, а княжеского звания.

Еще раньше он начал ухаживать за Гутеле Шнаппер, семнадцатилетней дочерью респектабельного еврейского купца, и теперь почувствовал, что его положение достаточно прочно, чтобы сделать ей официальное предложение. Они поженились в августе 1770 года, и после свадьбы с небольшими перерывами последовали дети: в 1771 году дочь, в 1773 Амшель, в 1774 Соломон, а в 1777-м Натан. Дальше целая череда дочерей, а потом еще два сына: Карл в 1788-м и, наконец, Якоб в 1792-м.

В 1785 году Вильгельм Ганауский унаследовал трон княжества Гессен-Кассель. К тому времени Майер, как видно, значительно увеличил свое состояние, тем более что и Гутеле принесла ему немалое приданое, и в 1789 году обратился князю с предложением своих услуг в переговорах по финансовым делам. Князь навел справки относительно честности Майера, а также его средств, и сведения, по крайней мере в отношении честности, его полностью удовлетворили, поэтому время от времени давал ему подзаработать. Еврей проявил энергичность и оборотливость, и поток сделок вырос.

Войны, начавшиеся после Французской революции, повысили стоимость услуг гессенских наемников – главной княжеской статьи экспорта – и расширили деловые возможности для дома Ротшильда. Вторжение в Голландию позволило Франкфурту на время перехватить у Амстердама роль главного денежного рынка Западной Европы, и это тоже благоприятствовало Ротшильду. Доход Майера за два десятилетия после брака оценивался в размере от 2 до 3 тысяч гульденов в год – по тем временам значительная сумма. В 1795 году – когда пала Голландия – доход подскочил до 4 тысяч, а в следующем году взлетел до 15 тысяч и даже больше. К концу века его состояние уже приближалось к миллиону марок.

Однако он по-прежнему жил в еврейском квартале и все так же переносил все беды и невзгоды обычного еврея из гетто. Он должен был, как и прежде, платить подушную подать. Выезжая за город, должен был уплатить еще один налог, а если оставался в другом месте на ночь, то снова платил налог. У него было двадцать детей, из которых выжило десять, и, когда и его семья, и состояние увеличились, он перебрался из ветхого жилья, в котором начиналась его семейная жизнь, в дом посолиднее на той же улице. Это было каменное строение, высокое и узкое, в четыре этажа, с чердаком наверху и небольшим садиком на крыше, и, куда бы тебе ни требовалось пойти, ты непременно должен был подниматься или спускаться по лестнице. Комнаты были обставлены скромно и забиты вещами и людьми; использовался каждый дюйм пространства, под каждой лестницей, в каждом уголочке и закутке стояли шкафы и буфеты. Родители занимали небольшую спальню, а в двух остальных комнатах ютился целый выводок детей. Садик на крыше кому-то может показаться роскошью, но евреям во Франкфурте не разрешалось иметь сады, и этот садик на крыше позволял детям выбраться и подышать свежим воздухом. Более того, ортодоксальному иудею полагается иметь открытое место, чтобы ставить на нем палатку в Суккот, Праздник кущей, а Ротшильды были глубоко религиозны. Майер получил образование в ешиве, талмудической школе, и тщательно соблюдал все еврейские традиции. Его жена Гутеле являла собой классическую еврейскую мать семейства. Как и другие замужние ортодоксальные еврейки, она обрезала волосы и носила объемистый парик, поверх которого надевала еще более объемистую шляпу. Это была женщина простых вкусов, но проницательная и прямая, и ее беспокоило, как бы деньги не принесли вреда ее родным. Никакая сила не могла заставить ее переехать из темного старого дома в Юденгассе, даже после того как умер ее муж, а дети поселились во дворцах. Она боялась, что, как только вся ее семья уедет из Юденгассе, от них отвернется удача.

Майер и Гутеле, быть может, и не сумели воспитать детей набожными иудеями, но все же внушили им один главный принцип – семья должна быть едина. «Все братья во всем должны стоять друг за друга, – наставлял Майер, – все должны отвечать друг за друга». Это был, можно сказать, семейный девиз, и он не потерял силы даже после того, как семью разбросало по всей Европе.

Ротшильды занимались не только займами и старыми монетами, но к тому времени торговали широким ассортиментом товаров – вином, мукой, тканями и уймой прочих готовых изделий. Кризис европейских экономик из-за наступления французских армий позволил английским производителям сбывать едва ли не всю свою продукцию, и их посредники из-за этого стали вести себя довольно грубо и бесцеремонно. Натана раздражало их поведение, и он предложил отцу отпустить его в Англию, чтобы оттуда вести дела с производителями напрямую. Отец согласился, и в 1798 году Натан приехал в Манчестер, имея в кармане 20 тысяч фунтов, несколько рекомендательных писем и не зная ни слова по-английски.

Манчестер переживал военный бум. Амбициозные планы Наполеона вынудили Британию держать большую армию и военный флот, а кроме того, субсидии, которые она выплачивала своим союзникам на континенте, также поддерживали спрос на британские товары, особенно текстильные. Натан, который раньше занимался сбытом тканей, увидел, что можно сделать хорошую прибыль и на разных этапах производственного процесса. Поэтому он начал скупать полуфабрикаты, отдавал их в покраску и дальнейшую обработку, а потом продавал уже законченный продукт. Кроме того, он занимался красками и прочими товарами, например сахаром, кофе и вином. За пять лет он удвоил или утроил свой первоначальный капитал и обратил свое внимание на юг – Лондон.

Именно тогда он и свел знакомство с Леви Барентом Коэном, который, среди прочего, торговал льном.

Леви родился в Голландии в 1747 году, где его семья прочно обосновалась уже почти как век назад, выращивала табак, торговала зерном и множеством других товаров, имея широкие связи в Германии и Вест-Индии. В 1770 году он переплыл через Ла-Манш, чтобы наладить контакты с Лондоном, и открыл контору в Энджел-Корте на Трогмортон-стрит. Там он не был совсем чужим человеком. Несколько сестер Коэна вышли за братьев Голдсмид, и он смог обратиться к Абрахаму и Бенджамину не только как к единоверцам, но и как к родственникам. К концу века он уже поселился в большой вилле в Ричмонде. Он сохранил свою квартиру над счетной конторой в Энджел-Корте, и молодой Натан Ротшильд прожил некоторое время у него.

Леви был дважды женат, и у него хватало дочерей для любых поклонников, но, когда в 1806 году Натан попросил руки Ханны, он взял время подумать. У Натана была не та внешность, которая встретила бы одобрение даже отца с избытком дочерей. У него было умное лицо, голубые и добродушные глаза, но выпученные, и по временам они даже приобретали какое-то диковатое выражение. Курчавые волосы с рыжиной и оттопыренная нижняя губа довершали портрет. Но самое главное, фамилия Ротшильд ничего не значила. Однако молодой человек умел располагать к себе и обладал огромным упорством и в конце концов заполучил и Ханну, и приданое в 10 тысяч фунтов. Благодаря браку он также навел мосты с некоторыми из ведущих брокеров на бирже и попал в первые ряды маленькой, но растущей англоеврейской элиты.

По совету Майера Ротшильда Вильгельм Гессенский сделал значительное вложение в английские ценные бумаги. Транзакции вел в Лондоне Натан, и, так как между датами покупки и завершением сделки был разрыв, он использовал средства для краткосрочных займов и покупки драгоценных слитков, цена на которые росла ежедневно. Однажды он выкупил целый корабль со слитками у Ост-Индской компании, которые тут же перепродал правительству с солидной прибылью.

Для того чтобы вести кампанию против Наполеона, нужно было постоянно вывозить драгоценные металлы, которые было трудно раздобыть и опасно перевозить, и поэтому канцлер казначейства Ванситарт обратился к Ротшильду, который, как было известно, имел связи на континенте, чтобы организовать их транспортировку. Операция, писал Ванситарт Джону Чарльзу Херрису, начальнику финансовой службы армии, представляла «чрезвычайную важность для государства», и ввиду «настоятельной срочности и секретности, а также влекомых ею рисков было бы разумно согласиться на два процента комиссии для мистера Ротшильда…».

Херрис сразу же вооружил Натана официальным письмом, датированным 11 января 1814 года:

«В случае если гражданские или военные власти станут чинить вам препятствия или какие-либо утеснения. вы вправе показать это письмо в доказательство того, что действуете от имени британского правительства.

Подписано: Дж. Ч. Херрис».

Так начались взаимовыгодные отношения между Ротшильдом и правительством, в ходе которых он перевез не менее 11 миллионов фунтов.

Натан разработал разные способы доставки и в качестве своего главного агента использовал младшего брата Якоба, жившего в Париже, которому тогда было всего 18 лет. Иногда это была тщательно подготовленная контрабандная операция, когда переодетый женщиной Якоб переправлял монеты через французский фронт, спрятав их под одеждой. Чаще он со скидкой покупал у Веллингтона векселя ниже номинальной стоимости, которые погашал в казначействе по номиналу, обычно получая наличные гинеи, а затем перевозил через Ла-Манш Якобу. Затем Якоб эти деньги передавал в обеспечение французским банкирам в испанских, сицилийских и мальтийских банках, которые, в свою очередь, снабжали Веллингтона наличными. Эти транзакции в процессе обогатили немало банков, а больше всего – Ротшильдов.

Правительство не осталось неблагодарным. «В связи с деятельностью мистера Ротшильда, – писал Херрис, – я не хотел бы упустить эту возможность засвидетельствовать искусность и пыл, с которыми он оказал нам эту услугу, и в то же время настолько незаметно, что, по-видимому, это никак не сказалось на обстановке на бирже».

Ротшильд и Херрис вынуждены были работать над этой операцией в тесной связке и строгой тайне, что неизбежно породило многочисленные слухи о том, что Херрис неплохо на ней нажился. Сплетни снова поползли в 1827 году, когда премьер-министр Годрич предложил сделать Херриса канцлером казначейства. По причине своих связей «с неким выдающимся капиталистом, – писала одна газета, – он непригоден для занятия официальных постов». «Некий выдающийся капиталист», которого также называли «главным спекулянтом на денежных рынках Европы», нигде не назывался по имени, но все понимали, о ком идет речь. Возможно, что Ротшильд действительно помог Херрису с частным займом, как помогал и многим другим, в том числе и самому принцу-регенту[11 - Будущий король Георг IV, возглавивший страну в период недееспособности его психически нездорового отца с 1811 по 1820 год. Этот период называется эпохой Регентства.], и что Херрис имел причины быть ему благодарным, однако нет никаких доказательств того, что он брал взятки у Ротшильда. Годрич заверил Херриса, что не верит ни слову из инсинуаций, и в должное время назначил его на пост.

В основе кредитной системы Ротшильда лежала тщательнейшим образом разработанная сеть информаторов. В первую очередь это были сами братья, разбросанные по Европе. Натан располагал агентами и курьерами по всему южному побережью и напротив голландских портов, и его служащими кишели поля боев в Европе. Кроме того, у него на плате состояли многие капитаны пакетботов, и зачастую он был лучше осведомлен о событиях на континенте, чем само правительство.

По одной легенде, Натан присутствовал в битве при Ватерлоо, предположительно чтобы быть поблизости на случай каких-то важных изменений. Другая молва гласит, что он первым получил известие о победе с почтовым голубем. И все сходятся в том, что потом он бегом бросился на биржу, чтобы обратить в деньги свое знание, опередив других; но вместо того, чтобы просто скупить все, что можно, он поначалу начал продавать и уже потом, когда цены упали, он совершил резкий разворот и стал скупать. Цены действительно упали, но не из-за махинаций Натана, а из-за новостей о задержке Веллингтона у Катр-Бра.

Сражение при Ватерлоо произошло 18 июня. Известия дошли до Натана через одного из его агентов в Дюнкерке 20 июня. Он сразу же сообщил обо всем премьер-министру лорду Ливерпулу, но тот считал, что новость слишком хороша, чтобы быть правдой, пока ее не подтвердила депеша от Веллингтона примерно тридцать часов спустя.

Натан же особенно не сомневался, радостно накинулся на рынок и скупил огромный пакет акций. Через несколько часов разлетелись новости из Ватерлоо, и цены взмыли вверх.

Натан был вовсе не прочь совершить удачный маневр за счет других игроков на бирже и, более того, испытывал некий озорной восторг, когда обманул ожидания рынка, но его блестящий ход после Ватерлоо объяснялся не дьявольской хитростью, а эффективной работой созданной им разведывательной сети. Отныне в Сити на Натана взирали с благоговением, как на какого-то чудотворца. И в сфере финансов, где так сильно полагаются на веру, сама уверенность в том, что человек умеет творить чудеса, дает ему возможность их сотворить.

После Ватерлоо Ротшильды стали банкирами Священного союза христианских государей, образованного Александром I для защиты политической стабильности в Европе; в Союз вошли Россия, Австрия, Пруссия и Британия[12 - Великобритания не входила в Священный союз.]. Династия рассредоточилась по разным столицам, чтобы управлять денежными потоками. Якоб поселился в Париже, Соломон отправился в Вену, Карл – в Неаполь, Амшель остался дома во Франкфурте; но главным центром операций был лондонский Нью-Корт во главе с Натаном.