С окончанием войн приток английских денег в Европу не прекратился. В 1817 году Пруссия отчаянно нуждалась в 5-миллионом займе. Вильгельм фон Гумбольдт, прусский посол при Сент-Джеймсском дворе, призывал обратиться в Нью-Корт. «Ротшильд – самый предприимчивый делец в стране, – писал он. – Более того, это человек надежный, и здешнее правительство ведет с ним большие дела. Кроме того, насколько мне известно, он справедлив, безупречно честен и умен». Христиан фон Ротер, глава прусского казначейства, подтвердил это мнение: «В этой стране Ротшильд – самый уважаемый человек и здесь, в Лондоне, обладает громаднейшим влиянием на все финансовые дела. Кругом говорят, и, надо признаться, это небольшое преувеличение, что он всецело распоряжается обменным курсом в Сити. Его могущество как банкира неизмеримо».
Натан взял на себя дело с займом и обеспечил его под 72 процента. По словам Натана, это была «великолепная сделка», поскольку акции ни разу не упали ниже начальной цены в 1824 году и, более того, повысились до 100 процентов.
Это был первый крупный государственный заем, осуществленный Ротшильдами. За ним быстро последовали и другие. В 1819 году он от имени британского правительства открыл заем в 12 миллионов фунтов под 3 процента. Списки желающих на него подписаться были заполнены еще до того, как казначейство официально огласило свое намерение, и к открытию торгов намеченная сумма подписки была превышена на 40 миллионов. В 1821 году он организовал заем в 2 миллиона фунтов для правительства Неаполя; в 1823-м – полтора миллиона для Португалии, в 1824-м – 300 тысяч для Австрии, и так далее год за годом, иногда вместе с такими банкирскими домами, как «Бэрингс банк», но обычно в одиночку. Не все займы приносили прибыль, некоторые заканчивались крахом, но отныне иностранные казначейства, которые обращались за деньгами на лондонский рынок, практически неизбежно обращались к Ротшильду. Натан сделал кредит более мобильным и международным. До него в Лондоне недоверчиво смотрели на иностранные займы, так как к обычным рискам вложений прибавляли риски политических неурядиц. Более того, дивиденды обычно выплачивались за границей, в иностранной валюте, и на них воздействовали колебания валютного курса. Натан устроил так, что дивиденды выплачивались в Лондоне, в фунтах стерлингов, и само его имя служило гарантией. В 1823 году, например, он организовал заем в 2,5 миллиона фунтов для Неаполитанского королевства, которое считалось очень ненадежным должником, так как было охвачено сильными внутренними беспорядками и в нем стояла большая австрийская армия. Торги открылись на уровне 89,8 фунтов стерлингов. За несколько месяцев цена выросла до 96,75, а в какой-то момент даже достигла 108. Мало что в положении самого Неаполя могло объяснить этот взлет, и, по-видимому, им он был в большой степени обязан поддержке Натана.
К 1848 году Нью-Корт в одиночку привлек займов на 200 миллионов фунтов для иностранных клиентов. Система европейского порядка, который тщательно поддерживали Александр I и Меттерних[13 - Клеменс фон Меттерних – австрийский дипломат, министр иностранных дел, отличался крайне консервативными взглядами.], едва ли могла бы функционировать без финансов Ротшильда. Куда бы ни направлялись армии, будь то на подавление восстания в Неаполе или беспорядков в Испании, будь то на борьбу с национальными выступлениями в Ломбардии или либерализмом во Франции, делегации казначейств той или иной страны непременно оказывались в Нью-Корте со своими расчетами и надеждами.
Таким образом, Ротшильды прочно встали на сторону реакции, но разные филиалы имели полное право действовать независимо друг от друга, и после смерти Каслри[14 - Роберт Стюарт, виконт Каслри, 2-й маркиз Лондондерри – консервативный британский политик ирландского происхождения, на протяжении десяти лет занимавший пост министра иностранных дел.], когда Англия стала склоняться к более либеральной политике, случилось так, что Натан пошел в одну сторону, а его братья – в другую.
В 1820 году в Испании приняли либеральную конституцию, и Фердинанд VII, оказавшийся буквально в плену у новой администрации, обратился за помощью к собратьям-государям. Общественное мнение в Англии было на стороне либералов, и пошли слухи, что якобы Ротшильды через Натана помогли им с деньгами. Соломон поспешил заверить Меттерниха, что все это вздорные выдумки: «Ваше превосходительство слишком хорошо знает взгляды и меня самого, и моих братьев, чтобы более чем на мгновение поверить в столь беспочвенные слухам. Они настолько не соответствует нашей репутации, что мне даже нет необходимости вдаваться в дальнейшие объяснения по данному вопросу».
Влияние дома Ротшильдов было поставлено на службу власти, либералы – подавлены, абсолютная монархия – восстановлена, а вместе с нею и святая инквизиция. Роль Натана в этом неясна, но в 1829 году он, к испугу братьев, помог Бразилии, которая незадолго до того восстала против португальского правления, реорганизовать ее внешний долг и добился для нее займа в 800 тысяч фунтов.
Новые государства Центральной и Южной Америки представляли собой рискованное поле для операций, которое обещало большой куш, но часто оборачивалось большими потерями, и даже Ротшильды обжигались на них. В 1824 году разгорелась спекулятивная лихорадка, похожая на пузырь Южных морей[15 - Компания Южных морей – финансовая пирамида, основанная в 1711 году. В 1720 году начался резкий рост ее акций, а уже в сентябре того же года состоялся крах, и она объявила себя банкротом. Парламентское расследование выявило мошенничество.] веком раньше. Казалось, не было идей слишком нелепых, прожектов слишком туманных для инвесторов, страстно желавших обратить наличные в ценные бумаги. В конце года пузырь лопнул. Крупные дома зашатались, мелкие рухнули, и какое-то время опасность как будто грозила самому Банку Англии. Натана, который собирался ехать на континент, правительство уговорило остаться в Лондоне, и в канун Рождества при помощи брата Якоба он организовал аварийное вливание золота в Англию из Франции.
Среди многих выдающихся родственников, которых Натан приобрел благодаря женитьбе на дочери Коэна, был Бенджамин Гомперц, действительный член британского Королевского научного общества, президент Астрономического общества и знаменитый математик, но который по причине своего вероисповедания не мог даже устроиться актуарием в страховую компанию. В то время евреи вообще считались слишком рискованными для страхования, особенно с точки зрения пожара, и зачастую им было очень трудно заключить договор на полис. По словам одного историка, считалось, что «иудеи испытывают какую-то особую склонность к поджогам». В 1824 году Натан вместе с Мозесом Монтефиоре, еще одним выдающимся родственником, открыл фирму Alliance, которая быстро росла и превратилась одну из крупнейших страховых компаний в стране. И Гомперц, разумеется, получил в ней место актуария, хотя, конечно, едва ли она создавалась специально для того, чтобы подыскать для него работу. Натан обладал достаточным влиянием, чтобы находить рабочие места и для не таких талантливых евреев, как Гомперц, и вдобавок уже был директором страховой компании Guardian Assurance.
Своим местом в европейской системе, ролью в качестве пособников реакции, умением сохранять и даже увеличивать состояние в тех предприятиях, которые для других оборачивались финансовым крахом, своим влиянием, могуществом, невероятным богатством братья Ротшильды вызвали к себе антипатию левых и не вполне заслужили симпатию правых. Это были парвеню во всех смыслах. Они взлетели, подобно кометам, это были не просто евреями, а к тому же еще и иностранными и говорили с акцентом. На континенте они постоянно подвергались антисемитским нападкам, но вот Натану больше повезло с местом жительства.
В Англии положение евреев было относительно завидным. Они имели право свободно передвигаться и сравнительно свободно торговать. Они не платили особых налогов. И в первую очередь они не подвергались личным притеснениям. Наряду с католиками и нонконформистами они пока еще страдали от множества ограничений политических прав. Натан активно вел борьбу за их отмену, хотя и не так энергично, как его свояк Мозес Монтефиоре или дальние родственники сэр Исаак Лион Голдсмид и Дэвид Саломонс.
Натан служил старостой в Большой синагоге в 1818 году вместе с шурином Соломоном Коэном. Возможно, он был не столь религиозен, как его покойный тесть, но у него было острое деловое чутье, с которым он брался за дела синагоги, и ему удалось наладить более тесные связи между тремя лондонскими ашкеназскими синагогами и скоординировать их действия по оказанию помощи бедным. Он дал синагоге силу своего имени и уделил некоторую долю своего времени, но не очень много денег, так как не отличался особой щедростью. Его отец умер в 1812 году и незадолго до этого передал весь свой бизнес пятерым сыновьям за 190 тысяч гульденов, что ни в коей мере не соответствовало его реальной стоимости, но было способом сохранить в тайне истинную величину его состояния.
Таким образом Натан получил в руки пятую часть крупного предприятия, которую быстро увеличил. Размер его состояния, вложенного в разнообразные фонды, оценить невозможно. Примерно миллион фунтов, который он оставил по завещанию, нисколько не говорит о его истинной величине, но, судя по размаху его сделок, он, по-видимому, был одним из богатейших людей Англии. По его собственным словам, не важно, что продавать, главное – продавать побольше. Он редко игнорировал даже мелкие сделки, если они могли потянуть за собою крупные, и с первого же взгляда мог рассчитать стоимость и перспективы любой акции. В других же отношениях он обладал заурядными способностями. Возможно, в этом и состоял один из секретов его успеха. Это был во всех отношениях необычный человек. Он умел чувствовать тенденции рынка, но еще до того, как сам рынок успел почувствовать их, и таким образом начинал действовать до того, как цены начинали ползти вверх.
В 1822 году Натан и его братья стали баронами Австрийской империи, но, в отличие от них, он не испытывал особого благоговения перед титулом и никогда им не пользовался. Он чувствовал, что быть Ротшильдом, в особенности Натаном Ротшильдом, – это и так уже достаточный знак почета. Это было его искупающее достоинство. Он был самим собой и в общении с другими мог проявлять жестокую прямоту. Он сознавал, что своим общественным положением, славой и любым уважением, которое оказывали ему, он обязан не интеллектуальным способностям или умению вращаться в обществе, а деньгам. Он был неотесанный грубиян. Его нескладная фигура, толстый живот, выпуклые глаза, неряшливая одежда, сутулая спина, его поза: стоя в расстегнутом сюртуке, глубоко засунув руки в карманы брюк, – была если и не особенно красивой, то уж точно одной из самых привычных картин на бирже. Однако он сочетал все это с врожденной авторитетностью; у него были внешность торгаша и ореол короля. Будучи гением в финансах, он был неразвит в других отношениях. «Натан Майер Ротшильд, – писал его брат Соломон, – не особенно смышлен; он чрезвычайно компетентен на своем месте, но вне его, говоря между нами, едва в состоянии написать собственное имя». Иногда Натана охватывала фобия перед интеллектуалами. «Я видел много умных людей, – говорил он, – очень умных, у которых не было и башмаков. Я никогда не веду с ними дела. Может быть, их советы звучат очень разумно, но сама судьба против них; они сами не умеют добиться успеха, а если они не в состоянии помочь сами себе, какая от них польза мне?»
Композитору Шпору он сказал, что не понимает музыку. «Вот это моя музыка», – сказал он, позвякивая монетами в кармане. И ему казалось, что этот звон может быть музыкой и для других. О своих детях он говорил: «Я желал бы, чтобы они весь свой ум, душу, сердце и тело посвятили своему бизнесу; вот способ достичь счастья».
Однако его собственная преданность бизнесу не принесла ему большого счастья. «Счастлив! Я – счастлив?! – как-то раз возмутился он. – Как так?! Как тут будешь счастливым, если ты пошел пообедать, а тебе в руки суют записку, а там говорится: „Если не пришлешь мне пятьсот фунтов, я тебе вышибу мозги?“ Это я-то счастлив?!» Он повсюду видел угрозы, реальные и воображаемые. Став старше, он спал с заряженным пистолетом под подушкой.
Лесть и подхалимство, окружавшие его со всех сторон, внушили ему презрение к человеческому роду. Он прекрасно понимал, в чем причина такого отношения, и не так уж сторонился льстецов и подхалимов. В качестве последнего прибежища он знал, на чем все это основано, и не настолько забросил Библию, чтобы забыть слова Екклесиаста: «Суета сует, все суета».
Он был резок с подчиненными, хотя, надо сказать, был резок со всем человечеством и не уважал людей.
Как-то раз к нему проводили одного сиятельного князя. Натан был занят, предложил ему сесть и продолжил работать.
– Боюсь, вы не расслышали, кто я такой, – сказал посетитель. – Я князь Пюклер-Мускау.
Натан поднял глаза от письменного стола.
– Ах вот как, – сказал он, – ну, тогда возьмите два стула.
Некоторое удовлетворение, которого ему не хватало в делах, Натан находил в семейном кругу. Его жена Ханна, милое, приветливое создание, была центром большого и любящего родственного круга. То и дело приезжали и уезжали братья, сестры, тетушки, дядюшки, Коэны, Сэмюэлы, Монтефиоре, Гомперцы. Сначала его семья жила «над лавкой» в доме номер 2 в Нью-Корте, но когда прибавилось и дел, и детей, они переехали западнее, на Пикадилли, 107. Они купили сельский дом, сначала в Хайгейте, потом в Стэмфорд-Хилл. Наконец, в 1835 году Натан за 20 тысяч фунтов купил Ганнерсбери, бывшее имение принцессы Амалии, дочери Георга II. Он так и не дожил до переезда.
У Натана Ротшильда было четыре сына и три дочери. Ниже мы еще подробнее расскажем о Лайонеле, Энтони и Майере. Четвертый сын Натаниэль, с детства охромевший из-за падения с лошади, женился на дочери Якоба и переехал в Париж, где тратил свои небольшие силы и значительное состояние, собирая богатую коллекцию предметов искусства. Он также купил виноградники Шато-Мутон возле Бордо, где потом стали производиться знаменитые вина Ротшильдов.
Старшая из его дочерей, Шарлотта, вышла за двоюродного брата Ансельма, сына Соломона Ротшильда из Вены. Младшая, Луиза, – за другого кузена, Майера Карла из Франкфурта. Третья дочь, Ханна, первой из семьи связала свою жизнь с человеком не из иудейских кругов. После нее были и другие, но, в отличие от них, она приняла христианство и обвенчалась в церкви. Ее мужем был достопочтенный Генри Фицрой, сын лорда Саутгемптона. Она никогда не испытывала ни особых симпатий, ни интереса к евреям и иудаизму, что беспокоило семью, но ей пришлось ждать смерти отца, прежде чем она почувствовала, что в силах оторваться от паствы.
Натан относился к иудаизму серьезно, и не только из соображений веры, но и по причине той роли, которую играл в жизни еврейской общины. «Я не хуже вас, – как-то раз сказал он герцогу де Монморанси. – Вы зовете себя первым христианским бароном, а я первый еврейский барон».
В 1836 году наследник Натана Лайонел обручился с Шарлоттой, единственной дочерью своего дяди Карла из Неаполя. Свадьба состоялась в июне во Франкфурте, чтобы на ней смогла побывать бабушка, которой тогда было уже за восемьдесят. В городе собрался широкий круг родственников: Соломон из Вены, Якоб из Парижа, двоюродные и троюродные братья и сестры, Голдсмиды и Голдшмидты, Монтефиоре и Коэны, Оппенгеймеры и Штерны. Среди всех них несколько выделялся Россини, друг Якоба, который таращил глаза и дивился пышности и церемонности свадьбы. При виде стольких гостей Гутеле не смогла сдержать волнения.
Натан явился с большой свитой, но вел себя не так шумно и развязно, как обычно. Его самочувствие ухудшилось из-за крупного карбункула. Он дотянул до 15 июня, дня свадьбы, но по окончании празднеств слег в постель. Череда немецких докторов только усугубила его состояние, и встревоженная Ханна привезла к нему хирурга Бенджамина Треверса, их соседа по Нью-Корту. Но было уже слишком поздно. Началось общее заражение крови, и 28 июля он испустил дух. Ему было пятьдесят девять лет.
В последние часы Натан собрался с силами и сел в кровати в окружении плачущих родных. Раввин пришел выслушать его покаяние, и Натан начал читать: «Исповедаю, Господь Бог мой, Бог моих отцов, что мое исцеление и смерть в твоих руках. Да будет воля твоя…» Он мгновение помолчал и отложил книгу. «Мне необязательно столько молиться, – сказал он, – ведь, уверяю вас, по моим убеждениям, я не грешил».
Глава 5
Великан – сэр Мозес Монтефиоре
Любой, кто много путешествовал по Восточной Европе до войны, увидел бы во многих еврейских домах, порой среди семейных портретов, но часто на отдельном почетном месте, словно святой образ, лицо, которое совсем не вписывалось в обстановку. Это был бородач патриархального вида, но он больше походил на вельможу, чем на еврейского мудреца, а высокий воротничок и сорочка с рюшами напоминала об Англии эпохи Регентства. Портрет излучал властность. Массивная голова, крепко сжатые губы, решительный, даже агрессивный подбородок, большой нос, глаза добрые и измученные заботами. Это был портрет сэра Мозеса Монтефиоре, несомненно самого любимого и почитаемого еврея, который когда-либо жил в Англии, и, может быть, даже самого великого.
В истории евреев XIX века сэр Мозес выступает словно колосс, и в кои-то веки это слово – не вполне метафора. Было в нем что-то исполинское: и продолжительность его жизни, и широта интересов, и безмерность состояния, и размах его щедрости, и сама его физическая величина. Его рост составлял 6 футов 3 дюйма (192 см), он был широкоплеч, седобород и громогласен, и с такой внешностью становился центром любой компании. Он родился в 1784 году в правление Георга III и умер на сто первом году жизни уже при Виктории. Происходил он из очень состоятельной семьи и жену взял из такой же, увеличил свое богатство упорным трудом и необыкновенной предприимчивостью и удалился от дел в возрасте сорока лет, чтобы посвятить остаток жизни и средства заботе о благе общества. Едва ли было какое-то важное событие в истории евреев того времени, в котором он бы не участвовал.
В первую очередь его огромное влияние объяснялось тем, что век Монтефиоре в еврейской истории совпал с владычеством Британии в мировых делах. Это была эпоха Палмерстона, Рассела и Гладстона[16 - Перечислены знаменитые премьер-министры Великобритании второй половины XIX века.], когда угнетенные многих стран, будь то Греции, Польши, Италии или Испании, с надеждой обращали взоры к Лондону – и редко случалось такое, чтобы среди пострадавших не оказывалось евреев. А часто страдали только они.
Британские евреи в то время не были многочисленной и влиятельной группой – по количеству и богатству они значительно уступали своим единоверцам в Германии, Австрии и Франции. Однако проблемы гуманности легче находили сочувственный отклик в душе британцев. Британия имела силы не останавливаться на одних намеках, а если нужно, идти дальше слов. Именно это и позволяло британским евреям оказывать влияние, а Монтефиоре – играть роль правителя народа в рассеянии.
Впервые семейство Монтефиоре появляется в мавританской Испании. После изгнания они перебрались в Италию, где одна ветвь сначала поселилась в Анконе, а потом переехала в Ливорно. В Ливорно благодаря терпимому отношению Медичи еврейское предпринимательство развернулось во всю ширь, и в 1656 году Манассе бен-Израиль в своем прошении снова впустить евреев в Англию приписывает процветание Ливорно именно им. Предки Мозеса Монтефиоре числились среди виднейших купцов города, но его дед, хотя и женился на дочери состоятельного мавританского торговца Масхуда Ракаха, не сумел сильно разбогатеть и в 1758 году эмигрировал в Англию. Имея в своем распоряжении некоторый капитал, он вскоре занялся ввозом в страну различных итальянских товаров. У него было семнадцать детей – восемь сыновей и девять дочерей. Один сын умер в младенчестве. Старший сын, который родился в Ливорно, остался там, трое сыновей эмигрировали. Четвертый, Джошуа, повзрослев, сделался адвокатом, но поступил в пехоту и стал первым – по крайней мере, если верить ему самому – евреем, который получил офицерское звание в британской армии. Он также утверждал, что был первым евреем, окончившим Оксфорд, и первым английским евреем, который стал адвокатом, и еще много чего – но все эти заявления невозможно чем-либо подкрепить. По сути дела, он был кем-то вроде барона Мюнхгаузена, и, так как подробности послужного списка Джошуа почти целиком взяты из его собственного дневника, трудно отличить факты от вымысла, однако его офицерское звание – это один из фактов, вызывающих наибольшую уверенность.
В 1782 году он, по собственным словам, был одним из лидеров экспедиции, отправленной с целью основать новую британскую колонию в Западной Африке. Из-за плохого планирования и организации она потерпела крах почти сразу же после основания. Монтефиоре уцелел и, как он пытается представить, вышел из ситуации с почетом: по возвращении в Лондон был представлен Георгу III, который предложил сделать его рыцарем, от чего тот отказался. Это самая неправдоподобная история из всех. Глава экспедиции опубликовал отчет, из которого следует, что Джошуа был одним из второстепенных участников группы и к тому же не отличался дисциплинированностью. Таким образом, невероятно, чтобы его представили ко двору, и невозможно, чтобы ему предложили рыцарское звание. А если бы и предложили, он, разумеется, не стал бы воротить нос.
В дальнейшем он составил несколько полезных справочников, включая «Коммерческий словарь» и «Краткий обзор торгового права». Другой труд «Коммерческие и нотариальные прецеденты» с посвящением верховному судье лорду Элленборо выдержал два английских и три американских издания.
Он поселился в Америке и сбывал свою книгу в главных коммерческих центрах Восточного побережья. В то же время он продолжал неглубоко заниматься юридической практикой и журналистикой, но без особых результатов и в смысле дохода, и в смысле репутации. Он был женат дважды. Первой его женой была Эстер Супино, дочь одного из ведущих прихожан синагоги на Бевис-Маркс. Вторая жена Элизабет Меерс, католичка, была горничной Эстер. Ему было уже семьдесят три, когда он женился во второй раз, и он поселился на ферме на окраине Сент-Олбанса в штате Вермонт. Он дожил до восьмидесяти одного года и в последние восемь лет жизни успел зачать восемь детей. Последние свои годы Джошуа жил практически в нищете и, как и другие члены семьи в подобных обстоятельствах, попросил помощи у своего племянника Мозеса Монтефиоре. Сэр Мозес отправлял ему пособие в 20 фунтов, но неизвестно, как часто и как долго.
Джошуа Монтефиоре оставался иудеем, но своих детей, быть может чтобы в будущем избавить их от лишних тревог, вырастил протестантами. Летом 1843 года, уже находясь при смерти, он сказал родным, что не хочет быть похоронен на христианском кладбище, и записал слова из еврейской поминальной молитвы, какие смог вспомнить, чтобы они прочли их у него на могиле. Его похоронили на ферме. В семейной Библии есть надпись: «После моей смерти я желаю и прошу, чтобы мои дети прибавили [к своим молитвам] следующие слова: „Милостивый Господь, смиренно молю Тебя и прошу простить грехи нашего покойного оплакиваемого отца и принять его душу с милосердием и заботой“».
Горацио, один из восьмерых детей, в 1863 году приехал в Лондон, оказался на мели и в конце концов обратился за помощью в американскую дипломатическую миссию. Мистер Бенджамин М. Моран, в то время секретарь миссии, отметил у себя в дневнике: «Высокий, приятного вида вермонтец по имени Д. Монтефиоре явился сюда сегодня утром, жалуясь на отчаянное положение и желая, чтобы его отправили домой. Он воображает, что состоит в родстве с однофамильцем, евреем рыцарского звания, и прибыл в Лондон просить у него милостыни. Я сделал ему выговор за такую глупость и вручил несколько шиллингов, чтобы не дать умереть с голоду. Видимо, он писал сэру Мозесу и ходил к нему в контору, но с ним обошлись нелюбезно. Будучи печатником, он пробовал найти себе работу, но напрасно, и я посоветовал ему отправляться домой, так как мы ему помочь не можем. От роду ему всего двадцать лет».
Двоюродный брат Горацио сэр Мозес к тому времени был уже почти легендарной фигурой и, скорее всего, окружен целой армией клерков, старавшихся не подпускать к нему просителей и авантюристов – особенно если те заявляли, что приходятся ему родственниками, как случалось нередко. Однако вероятно, что, если бы Горацио все же добрался до сэра Мозеса, он встретил бы гораздо более приветливый прием и не ушел бы с пустыми руками. Сэр Мозес с нежностью вспоминал отца Горацио как энергичного и очень незаурядного человека.
Другие дядья удачно женились, занялись надежным делом и устроились в жизни, завели дома в зеленых пригородах и населили окрестности своими бесчисленными отпрысками. Сэмюэл и Джозеф Монтефиоре женились на дочерях Абрахама Мокатты. Джозефа отец сделал импортером каррарского мрамора и итальянских соломенных шляп. Приданое жены еще больше увеличило его состояние. Он находился в Ливорно по делам, когда родился его старший сын Мозес. У них было еще два сына – Абрахам и Горацио – и пять дочерей – Эстер, Сара, Абигайль, Ребекка и Джастина.
В этот период ни один иудей не мог и надеяться получить образование в университете. Поэтому все мальчики рано ушли из школы и были отданы в ученичество в разные профессии. Абрахам стал работать у мистера Флауэра, известного торговца шелком на Уотлинг-стрит, и постепенно нажил на шелковой торговле небольшое состояние. Потом он попробовал себя на бирже – но там ему повезло меньше. Он женился на дочери брокера Джорджа Холла, христианина, чем буквально разорвал свои семейные связи. Так как почти все еврейские биржевики были из числа Родни и все они полагались на взаимопомощь, переживая трудные времена, он разорился. Мозеса, пожалуй самого ортодоксального иудея из всех родственников, особенно огорчил его брак, но он не мог позволить брату нищенствовать. Помог Абрахаму снова встать на ноги, а в 1812 году взял его в партнеры.
После смерти жены Абрахам женился на Генриетте, младшей дочери старого Майера Ротшильда из Франкфурта и сестре Натана. Теперь его состояние было обеспечено, но годы бедности подорвали его здоровье и жизненные силы. Он заболел чахоткой и умер в 1824 году.
Монтефиоре жили в большом доме с террасой на Кеннингтон-Плейс, Воксхолл. У детей были ограниченные возможности получить школьное образование. Мозес пытался восполнить пробелы самостоятельно, читая все подряд, и в результате превратился в кладезь разрозненных обрывков несвязанных и запутанных фактов. Он завел привычку записывать отрывки, поучения, строчки из стихов, эпиграммы, мудрые изречения – как бы составляя импровизированное руководство по образу и смыслу жизни.
Его первым местом работы была фирма торговцев чаем – Messrs Johnson, McCulloch, Cons & Co. из Истчипа, куда его взяли клерком. Работа была тяжелая, часы – долгими, и контора находилась далеко от дома. Тем не менее он отказывался ездить в экипаже даже в разгар зимы и ходил на работу и с работы пешком. Порой он задерживался в Истчипе до полуночи и потом плелся домой по слякоти и сугробам, утешаясь мыслью о таким образом сэкономленных деньгах. Позднее, став уже очень богатым человеком, он все так же внимательно следил за каждым потраченным пенсом и, проявляя щедрость к другим, в личных расходах избегал всякой расточительности.
В 1803 году при помощи своих дядьев из семьи Мокатта, уплатив 1200 фунтов, он стал одним из евреев-брокеров на бирже. «Лучше заработать один фунт, чем гоняться за двумя» – таков был его основной принцип. Другой, взятый из Талмуда, гласил: «Мудрецу нужно не больше того, что он может законно заработать, разумно применить, с радостью потратить и жить с довольством». Он руководствовался этими принципами всю свою жизнь. Таким образом, его первые годы на бирже не были отмечены какими-то сногсшибательными триумфами. Он был среди первых, кто начал издавать еженедельный бюллетень с ценами на ценные бумаги, и постепенно создал значительную клиентуру.
Затем, в 1806 году, он понес колоссальные убытки – потерял 30 тысяч фунтов из-за аферы некого Дэниэлса. Неизвестно, в чем именно состояло это мошенничество и каким образом столь проницательный человек, как Монтефиоре, попался на удочку жулика. Он вспоминал это почти каждый год как черный день своей жизни, но, как видно, это не подорвало его веру в человечество.
В 1812 году он женился на Джудит, дочери Леви Барента Коэна, которая принесла ему значительное приданое и улучшила и финансовое, и общественное положение, но еще важнее приданого был тот факт, что ее сестра Ханна была замужем за Натаном Майером Ротшильдом. Через несколько лет Абрахам Монтефиоре женился на сестре Натана Генриетте. Когда с одной стороны у него были финансовые тузы Коэны, а с другой – сказочные нувориши Ротшильды, Монтефиоре было бы трудно и самому не разбогатеть.