Цефеиды. Кассиопея

Единственно возможный вариант, наверное.

– Гадство, – выплевывает он, ненавидя себя за бессилие.

Нужно сделать хоть что-нибудь. Разведать обстановку, пока его никто не стесняет в действиях, к примеру. Мингю глубоко вздыхает и быстро пробегается взглядом по гостиной. Замечает вторую дверь, которая, скорее всего, ведет в комнату Чонхо. Взвешивает все за и против и решает не лезть туда, а иначе беды точно не миновать.

На диване валяется два смятых пледа, а на журнальном столике напротив стоят две пустые бутылки из-под пива. Мингю цепляется взглядом и за первое, и за второе, подвисает немного, а после улыбается. Чем-то напоминает их совместные вечера с Тэёном. Вот только Мингю бы точно выбросил пустые бутылки, не позволив им остаться вот так на столе. Что он и делает – и пусть не он был тем, кто сидел на этом диване и пил пиво с Чонхо.

В коридоре Мингю находит чей-то рюкзак, долго стоит над ним, но все же решается и расстегивает молнию. Внутри лежат тетради, ручки, конфеты и прочая мелочь – все это пребывает в таком хаосе, что у него уходит минуты две на то, чтобы отыскать в этом бардаке чужой айди.

– Двадцать один год, – смотрит Мингю на дату рождения Мина. У них четыре года разницы. Четыре. Боже. Сколько тогда Чонхо, получается?

Чтобы чем-то занять руки, Мингю листает тетради и без особого интереса проглядывает содержимое записанных лекций: история корейской литературы, религиоведение, еще какая-то ерунда, в которой он ничего не смыслит. Ну и на кого другой он учится? Судя по всему, выбранная им профессия с рисованием не связана никак.

Расхаживая туда-сюда по гостиной, Мингю невольно поправляет вещи, забывая себя одергивать. Рассматривает книги на полках, перебирает диски с играми возле телевизора, потом даже включает сам телевизор и щелкает каналы. То расслабляется, то напрягается снова, когда понимает, что Чонхо нет уже слишком долго. Он собирает по городу армию, чтобы вернуться с вилами и ножами?

Корги скулит все громче, и Мингю тратит минут десять на то, чтобы найти собачий корм, который почему-то оказывается в холодильнике. Пока пес шуршит своей едой в миске, Мингю достает из кармана пачку сигарет и подходит к окну. Если он не покурит прямо сейчас, то просто свихнется. Балкона он не нашел – если тот и есть, то в комнате Чонхо, – поэтому придется дымить прямо в окно, что вряд ли спасет квартиру от запаха сигарет.

Мингю чиркает зажигалкой, зажимает сигарету губами, поднимает жалюзи, чтобы открыть окно. И замирает.

Небо. Сиреневое небо.

Он смотрит на небо бледно-сиреневого цвета.

В коридоре хлопает дверь, но Мингю настолько обомлел от открывшейся перед ним картины, что забывает вздрогнуть, собраться как-то, придать себе серьезный вид. Просто таращится на сиреневое небо с редкими перистыми облаками, которое было таким еще на фотографиях на стене, а он даже не осознавал до настоящего момента. В ушах звенит, звенит нещадно.

– Эй.

Он оборачивается; пепел с сигареты падает на пол возле его ног.

Чонхо стоит в паре метров позади, держа какой-то пакет. Взъерошенный немного, челка растрепана, взгляд взволнованный, хоть это и скрыть пытаются. Мингю сглатывает и перехватывает пальцами сигарету, что до этого сжимал губами, затягивается. Смотрит настороженно и молчит. Чонхо кладет пакет на стол и подходит ближе, встает рядом. Мингю с трудом давит в себе рефлексы, не позволяет себе сделать ни шага назад – только курит и разглядывает лицо напротив. Чонхо его разглядывает тоже, и в голове мелькает мысль, что сейчас у него выхватят сигарету и зашвырнут ее в окно со словами «нехуй курить в моей квартире», но к нему только тянут руку в просящем жесте. Мингю смотрит на глубоко прочерченные на чужой ладони линии сердца и жизни, на автомате достает из кармана пачку сигарет и кладет ее в раскрытую руку.

– Мингю не курит, – говорит Чонхо, чиркнув зажигалкой и открыв окно, про которое он сам уже успел забыть.

– Я – Мингю, и я курю, – фыркает в ответ.

Ему ничего не отвечают, и вот это неопределенное молчание начинает уже раздражать. Его не то разбить на осколки хочется, не то самому об него разбиться. Он кидает окурок в окно и опять смотрит на небо.

– Сиреневое, – невольно говорит вслух.

– Что?

– Небо.

– А каким еще оно должно быть? – приподнимает брови Чонхо.

– Не знаю, может, голубым? – Мингю глядит на него не то иронично, не то обиженно.

– Звучит странно. Но я бы посмотрел.

И опять повисает молчание. Мингю ждет одну минуту, другую, настырно позволяет тишине жить дальше, не хочет сдаваться первым, закуривает вторую сигарету и нервно грызет фильтр.

Он посылает все к черту на пятой минуте, потому что заебало, честно.

– Скажешь уже что-нибудь наконец? – Глядит на Чонхо предельно раздраженно, пытается взглядом уколоть, но тот от уколов неумелых только отмахивается.

– Я не знаю, что тут можно сказать.

– Давай я тебе помогу. – Мингю запрыгивает на подоконник и садится; не хочет больше видеть это сиреневое небо, которое сетчатку глаз своей неправильностью выжигает. – «Ты кто такой?», «Откуда ты, блядь, свалился?», «Где мой друг?», «Какого хрена ты куришь на моей кухне?». – Переводит взгляд на Чонхо. – Какой из вопросов выберешь?

– Последний.

– Серьезно?

Чонхо сдавленно улыбается, а после начинает беззвучно смеяться.

Что не так с этим парнем? Хоть одну из его реакций возможно предугадать или лучше сразу бросить это дело? Мингю начинает раздраженно трясти ногой.

– Ты куда ходил?

– В магазин.

– В самый дальний?

– Ага.

– Ты слишком странно ведешь себя для человека, у которого в квартире оказался совершенно посторонний чел, – не выдерживает Мингю.

– Это как посмотреть, – Чонхо отходит от окна, – будем считать, что я все еще не до конца осознал сей факт.

Он достает из пакета банку пива и сразу же открывает ее. Запрыгивает на стол, садится точно напротив, делает несколько глотков. Мингю же от нечего делать снова закуривает.

Раскрытое окно ничем не помогает – сигаретный дым заполняет комнату, закручивается в спираль над его головой. Он глядит в потолок, затягивается так сильно, будто хочет умереть от переизбытка никотина в крови, и перебирает про себя все возможные слова – которые надо сказать, которые хочется сказать. Но сказать ничего не может уже, потому что любая выстроенная внутри фраза ломается обратно на составляющие. Как он сам повел бы себя в такой ситуации? Если бы вдруг проснулся и понял, что Тэён – вовсе не Тэён, хоть и лицо абсолютно такое же.

И чем больше Мингю думает об этом, тем больше убеждается в том, что просто не знает. Потому что предугадать даже свою реакцию слишком сложно.

– Он рассказывал мне, – говорит Чонхо, громко ставя банку рядом с собой на стол; Мингю переводит на него взгляд удивленно почти – не ждал уже, что тот все-таки заговорит, – про зеркало. Что по ночам видел там другого себя. Я сначала подумал, что ерунда все это, да и зеркало стоит в квартире с тех пор, как мы сюда въехали, а то два года назад было почти. Почему именно сейчас, спрашивается. – Чонхо замолкает, отпивает пиво опять, хмурится, будто вспоминает что-то. – Я ведь даже с ним оставался, чтобы самому увидеть все, но в зеркале ничего не было.

– Я тоже просил со мной остаться, – не выдерживает Мингю.

– А потом появляешься ты, – его слова пропускают мимо ушей, – в точности таким, каким тебя описывали.

– Ты по волосам и татуировке понял? – усмехается Мингю.

Чонхо улыбается, смотрит вниз куда-то, но уже спустя секунду – прямо ему в глаза.

– Это было слишком просто. И дело вовсе не во внешности.

– А в чем? Давай, расскажи мне.