Ромовый дневник

Она с улыбкой помотала головой.

– Нет-нет, мне и тут хорошо.

– Ты сам садись давай, – скомандовал Йимон. – И вообще, Кемп, ты как-то чудно себя ведешь… Должно быть, ранний подъем тебе противопоказан.

Я что-то пробормотал насчет этикета и уткнулся в тарелку. Из-за ее ободка выглядывали коленки и бедра Шено, стройные, упругие и загорелые. Она была почти что голой, но до такой степени этого не осознавала, что я почувствовал себя вконец беспомощным.

После завтрака под фляжку рома Йимон предложил отправиться к рифу и поохотиться там на лангустов. Я тут же согласился, понимая, что любое занятие будет в сотню раз лучше, нежели тупо сидеть здесь и вариться в соку собственной похоти.

У него был припасен первый комплект[12 - «Первый комплект» (жарг.) – маска, трубка и ласты.], дополненный солидным подводным ружьем со сдвоенной резиной, а мне пришлось довольствоваться маской и шноркелем, которые Йимон купил для Шено. Мы доплыли до рифа, и я следил с поверхности, как он обшаривает дно в поисках лангустов. Он вынырнул, вручил ружье мне, но без ласт маневрировать было неудобно, так что я в конце концов сдался и все ныряние оставил ему. Да и нравилось мне больше на поверхности, где я мог качаться на мягкой зыби, поглядывая на белый пляж с пальмами и время от времени засовывая голову в воду, чтобы проверить, как там Йимон – он плавал подо мной в совсем ином мире, скользя вдоль дна подобно морскому чудищу.

Так мы обработали где-то сотню ярдов рифа, и тогда он заявил, что следует попытать счастья на противоположной стороне.

– Только там надо быть повнимательнее, – добавил он, идя на ластах в сторону мелкого проливчика в рифовой стенке. – Можем нарваться на акулу, так что ты смотри в оба, пока я…

Йимон внезапно перегнулся в поясе и ушел вертикально вниз. Через несколько секунд вынырнул с огромным зеленым лангустом, махавшим клешнями на острие его гарпуна.

Вскоре он достал еще одного, и мы поплыли обратно. Шено поджидала нас на дворике.

– Вот и чудный обед, – сказал Йимон, швыряя лангустов в ведро подле двери.

– А что с ними делают?

– Да ничего не делают. Просто отрывают ноги и варят, – пожал плечами Йимон.

– Эх, – сказал я. – Жаль, мне пора.

– Тебе к которому часу в контору? – спросил он.

– Да прямо сейчас. Они ждут мой отчет про мэра Майами.

– Да пошли ты их на фиг! Посиди с нами, выпьем хорошенько, за цыплятами погоняемся.

– За цыплятами? – переспросил я.

– Ну да, все мои соседи держат кур, а те разбредаются, как хотят. На прошлой неделе, когда кончилось мясо, я убил нам одного цыпленочка. – Йимон рассмеялся. – Отличный вид спорта: с гарпуном на птицу.

– Господи, – пробормотал я. – Смотри, как бы хозяева на тебя с гарпуном не вышли, когда узнают, что ты их цыплят стреляешь…

Приехав в редакцию, я зашел в фотокомнату и сказал Сале, что вернул машину на место.

– Хорошо. Нам еще надо в университет заскочить. Лоттерман хочет, чтобы ты познакомился с местными шишками.

Мы еще поговорили, а потом он спросил, как долго я планирую жить в гостинице.

– Да надо бы уже сваливать оттуда, – ответил я. – Лоттерман сказал, что я могу снимать номер, пока не найду себе подходящее жилье, но при этом добавил, что одной недели за глаза хватит.

Сала кивнул.

– Да уж, конечно… раз он все равно перестанет за тебя платить. Если хочешь, остановись у меня, по крайней мере, пока не подберешь квартирку по вкусу.

Я задумался. Сала жил в громадной, пещероподобной комнате где-то в Старом городе на первом этаже. Высоченные потолки, окна со ставнями, а вместо кухни – одна-единственная электроплитка.

– Да, пожалуй. Ты за сколько ее снимаешь?

– Шестьдесят.

– Неплохо, – оценил я. – А я тебе на нервы действовать не буду?

– Да брось, – сказал он. – Я там почти и не бываю. Слишком уныло.

Я улыбнулся.

– Ладно. Когда этим займемся?

Сала пожал плечами.

– Да когда хочешь. Или вообще можешь сидеть в гостинице до упора. А когда он спросит, скажи ему, что переезжаешь-де завтра.

Он собрал свои фотоштучки, и мы вышли через заднюю дверь, чтобы не угодить в толпу на входе. Жара стояла такая, что я начинал обливаться потом при каждой остановке на светофоре. Лишь когда машина трогалась вновь, меня охлаждал ветерок. Сала вилял по авениде Понс-де-Леон, продираясь сквозь трафик в сторону пригорода.

Где-то в районе Сантурсы мы тормознули, пропуская стайку школьников на переходе, и они принялись над нами насмехаться. «Ла кукарача! – кричали дети. – Кукарача! Кукарача!».

Сала смущенно заерзал.

– Чего это они? – спросил я.

– Шпана малолетняя. Обзывают мою машину «тараканом», – буркнул он. – Так бы и передавил парочку-другую…

Я ухмыльнулся, откинувшись на спинку кресла. Машина мчалась вперед, и меня окружал странный, полуреальный мир. Чувство было забавным и в то же время обескураживающим. Вот он я, обитатель номера в люксовой гостинице, разъезжаю по псевдолатиноамериканскому городу в игрушечной машинке, напоминающей таракана и ревущей под стать реактивному самолету; выскальзываю из домов через задворки, трахаюсь на пляже, рыскаю в поисках пропитания в лагуне с акулами; на меня охотится местная банда, орущая на иностранном языке, – и все это творится в причудливом, старинном, испанском Пуэрто-Рико, где все поголовно платят американскими долларами, раскатывают в американских автомобилях или сидят за рулеткой, делая вид, будто находятся в Касабланке. Одна часть города напоминает Тампу, а другая – средневековый сумасшедший дом. И при этом мне платили до нелепости огромную зарплату, чтобы я слонялся туда-сюда, знакомясь с обстановкой.

Захотелось разослать письма друзьям и пригласить их сюда, всех до единого. Я подумал о Филе Роллинзе, который, высунув язык, рыщет по Нью-Йорку в поисках новостей, от заваленного снегами сабвея до бандитских разборок в Бруклине; о Дюке Петерсоне, сидящем в «Белой лошади» и ломающего голову над тем, что делать дальше; о лондонском Карле Брауни, вечно ноющем насчет климата и нехватки заказов; о Билле Миннише, который медленно, но верно спивается в Риме… Вот бы им направить телеграмму: «Скорей все сюда полно места ромовой бочке тчк работа не бей лежачего тчк денег куча тчк пей не хочу тчк трахайся до упаду тчк быстрей пока не кончилось».

Я раздумывал над этой мыслью, рассеянно следя за проносившимися мимо пальмами, чувствуя палящее солнце на лице – как вдруг меня швырнуло на лобовое стекло под дикий визг тормозов. В тот же миг поперек дороги шмыгнуло розовое такси, разминувшись с нами на каких-то шесть футов.

У Салы вылезли глаза из орбит, а на шеи вздулись вены.

– Мать честная! Нет, ты видел?! Ведь прет на красный, сволочь!

Он злобно включил передачу, и мы с ревом тронулись с места.

– Господи! – бормотал он. – Как это все уже достало!.. Нет, пора уносить ноги, пока местные скоты меня не прикончили…

Он весь трясся, и я предложил подменить его за рулем. Он даже не обратил внимания.

– Точно тебе говорю, – не успокаивался Сала. – Пора, пора сваливать… мое везенье вот-вот кончится…

Такое я от него уже слышал; думаю, он сам в это искренне верил. Сала вообще постоянно говорил про удачу и фортуну, хотя по сути дела имел в виду своеобразно упорядоченный жизненный жребий. Он его как бы чувствовал: верил в то, что на него и против него работают какие-то громадные и неподконтрольные вещи, что они растекаются и происходят ежеминутно по всему миру. Его беспокоило распространение коммунизма, потому как это означало, что люди становятся слепы к его человеческим чувствам. Его беспокоили «наезды» на евреев, потому что это означало, что людям требуются козлы отпущения и что рано или поздно они начнут срывать зло и на нем. А еще он вечно нервничал по поводу жестокости капитализма, коль скоро его таланты подвергались эксплуатации; ему действовала на нервы идиотская вульгарность американских туристов, от которой страдала его репутация; он бесился из-за безрассудной глупости пуэрториканцев, делавшей его жизнь опасной и трудной; а еще – по непонятной для меня причине – его выводили из себя сотни бродячих собак, заполонивших Сан-Хуан.