Слушай песню ветра. Пинбол 1973

Читал давно. Помню немного, да тут как бы ничего помнить и не надо. Могу только сказать, что тогда я ничего не знал об авторе. Тогда эти две повести стали самыми первыми прочитанными у него произведениями. И он мне не особо понравился.
Понравилось то настроение, которое создают книги. Несколько меланхоличное такое, они будто погружают читателя в приятную истому безделья. Укутывают как одеяльцем. И фраз тут много красивых. И близняшки из Пинбола меня здорово забавляли, вообще от их диалогов впадал в дикий восторг!
Но вот к чему он всё это, о чём? И где тут сюжет? - это вот мне и не понравилось.В общем, парадокс – несмотря на то, что повести “так себе”, я перечитывал их раз по пять каждую. А потом и другими произведениями автора заинтересовался, в которых, на мой взгляд, он значительно вырос. Обрёл прицельность, конкретику, мудрость. А тут лишь зачатки. Но тоже приятные.

"Колодец, в который ты спустился,
прорыт вдоль искривленного времени.
Мы можем путешествовать по нему.
От зарождения Вселенной - и до ее конца.
Поэтому для нас нет ни рождения, ни смерти.
Только ветер."
Дерек Хартфильд, "Марсианские колодцы"
По молодости хочется писать романтические до одури тексты. Такие чтобы ранним утром дорога в лужах с опавшими листьями и вечерний шорох сарафана соседки по даче. Потом со временем это проходит, хочется написать что-то конкретное и суровое. Потом наступает кризис среднего возраста и хочется лишь высмеивать чужие глупости. Поэтому для мужчины за тридцать это смелость – взять и написать текст романтический, сугубо личный и перед собой же заискивающий (я сейчас о «Норвежском лесе» и «К югу от границы»). Воспримут его понятно как: половина проглотит, не прожевывая, как и предшествующие тонны романтической жвачки, у половины начнётся неконтролируемое многословное желчеотделение насчёт постельных сцен, приедающихся самоубийств и обвинений в мягкотелости. Бог с ними. Мы сейчас об овцах. И о Крысе.У людей с плохой памятью воспоминания о молодости обычно грешат дичайшими пробелами, и тем ярче редкие моменты просветления, например: двенадцать лет назад я сижу на скамейке напротив налоговой, семь утра, в ушах кассетный плеер, играет Blood Sugar Sex Magik. Не знаю что такого особенного в этом моменте, но он запомнится на всю оставшуюся жизнь. Особую патологию представляют пьяные воспоминания. То, что казалось бы должно стереться самым первым, остаётся в подкорке навсегда: десять лет назад мы сидим на лавке у старого детского сада и заливаем пиво белой алазанкой, закусывая сухариками. Одно из самых тяжёлых алкогольных опьянений в жизни очень чётко задокументировано: какие-то оранжевые жигули, довозящие до дома, отдых у подъезда, сон в кресле в гостиной, потому что ну нет сил дойти до кровати.Самую особую, почти что магическую роль играет музыка, она как мнемонический замок: по записям иногда можно выстроить целые куски жизни. Пятнадцать лет назад, февраль, насморк, в школу не пошёл, родители на работе, с хлюпающим носом я хватаю сэкономленные 68 рублей, никому не сообщив выползаю на мороз, плюхаюсь в автобус, еду в Титаник на углу Садовой и Невского и широчайшим жестом беру на кассетах сразу четыре альбома Арии. Как у нынешнего поколения с музыкой и памятью - не знаю, всегда очень важен вербальный, физический носитель: кирпичики мнемонического замка строятся из кассет, дисков и томов, их не сложить из mp3 и doc-файлов, немного не та структура реальности. Похоже у Мураками миллионы таких вот зацепок и из них выстроен целый мнемонический город, где он любит пропадать. И рассказывать о своих зацепках он может бесконечно.Фото голых японок. 30 штук
Память памятью, но в какой-то момент жизни заканчивается то, что вспоминается нами зацепками и начинается такая взрослая рутина по типу работа – дом – семья – дети – отпуск - картошку не забудь посадить - не забудь полить помидоры. То есть такой отрезок жизни, в котором из зацепок не построить уже никакого мнемонического замка и города воспоминаний – нету их, этих зацепок. И либо остаётся пустота и so called «взрослая жизнь», наполненная лишь пережёвываниями тех, первичных воспоминаний, либо судорожные метания в попытках создать новые зацепки, которые потом, в уже преклонном возрасте на заслуженном отдыхе позволят нам восстановить моменты из рутины столь быстро протекающего среднего возраста. Кто-то коллекционирует любовные победы, кто-то татухи набивает, кто во что горазд. Особого финансового стеснения обычно тоже нету, что лишь мешает: можно разом скупить все пятнадцать симфоний Шостаковича, но так ни разу дальше четвёртой и не дослушать и никаких памятных дивидендов с этого не поиметь. А копившиеся три недели 68 рублей, на которые в болезненной лихорадке куплены четыре альбома Арии, запомнятся навсегда.Есть ещё третий вариант: пойти по второму кругу. Перечитывать старые книжки. Или вот я засунул все потом и кровью собранные триста аудиокассет в коробку и задвинул под кровать. Но потихоньку точечными ударами покупаю лучшие альбомы молодости на дисках. И происходит чудесное закрепление материала:
2004. захожу в книжный на Литейном, беру «Бессильные мира сего», моего первого в жизни Набокова – «Приглашение на казнь», ещё старый лиловый сборник Хэма. И кассету Moloko “Statues”. В 2014 году я слушаю диск Statues и испытываю катарсис. Я проживаю тот летний день 2004 года заново. В 2001 году я еду с карманными деньгами на Крупу и покупаю пару томов потихоньку собирающихся «Миров братьев Стругацких» (красный со «Стажёрами» и фиолетовый с «Хищными вещами века»). Возвращаясь, на Балтах в ларьке корпоративной звукозаписи на оставшиеся беру Dark Side Of The Moon. Отныне Стругацкие и Пинк Флойд связаны воедино крепчайшей цепью, и в 2014, слушая переиздание Dark Side, я вновь стою в давно снесённом павильоне с дисками.Позже в жиловыворачивающей «Охоте на овец» Харуки покажет, как человеку стукает по лбу тридцать лет. Заканчивается один отрезок и начинается другой, тягомотный, описанный в «Дэнс дэнс дэнс». Герой к сожалению это понимает. Но ничего уже поделать нельзя.Бонус. Офигенно доскональная экранизация «Слушай песню ветра». Такая японская «Асса». Мало того, что практически слово в слово с повестью, так ещё и с добавлением новых эпизодов. Один только фильм о копании ям в финале чего стоит: Крыса снял фильм с собой в главной роли!Субтитры к ролику:
"Фильм Крысы"
Я получил от Крысы его фильм осенью. Я хранил его у себя 10 лет. Назывался он "Яма". И в нем раскрывалась сама суть копания.
"ЯМА/КОПАТЬ"
"Копай каждый божий день!"
Однажды на этого персонажа снизошло озарение свыше. О том, что он должен был копать до конца своей жизни. И он с лопатой наперевес и неуемным рвением отправился копать ямы тут и там. Но... Он был удручен количеством выкопанных им ям. И в этом отчаянии его сознание подсказало ему верное решение: "Вскопать ту яму должен я, что под ногами у меня!"
Но затем я спросил себя: "Могу ли я вскопать землю под моими ногами?"
Мне 21 год.
Сколько ям я уже выкопал?
Так заканчивается этот фильм.
Мы не узнаем, куда он попал и во что превратился.

- Что-то тут не так. Как будто этого не было.
- Но это было. Просто время оставило свой отпечаток.
- Хотел бы ты вернуться туда?
- Нет. Потому что этот кусочек памяти уже давно где-то затерялся.
- Но воспоминания об этом времени все равно теплые?
- Да. Они тлеют, как старый уголёк

Я раньше  отдельно от цикла читала « Охоту на овец» и не думала , что эта книга завершение трилогии про Крысу. Поскольку повествование ни разу не намекало на то , что я « упустила» из своего опыта аж две книги. Но вот первые книги прочитаны и что я могу сказать после прочтения ? Имея за плечами практически все прочитанные книги данного автора , то эти книги оказались для меня слегка суховатыми и чересчур  меланхолическими и порой я думала, что усну. Нет нет они не наводят скуку смертную на читателя , но спокойный , размерный и даже в какой то степени  убаюкивающий тон повествования. Я привыкла к некому « драйву» в чтении книг и Мураками не исключение. Даже его пресловутая « Охота на овец» более  активна и  быстротекущая нежели чем  « Слушай песню ветра» и « Пинбол» Интересно было узнать историю про четырёх оленей  Троцкого. Честно говоря я была просто шокирована этой историей. Вообще практически в каждой книге Харуки Мураками есть отсылки к периоду Советской власти и много русского можно встретить на страницах его книг. Меня это радует , особенно когда наша страна переживает не самые лучшие годы своей сути. Честно говоря мне очень понравился рассказ « Слушай песню ветра» больше чем « Пинбол» может быть из за того , что не совсем понимаю смысл этой военной Игры? Но в целом Мураками остаётся верен своим писательскими традициям и от этого становится очень тепло на душе, понимая , что автор многомиллионных тиражей придерживается асексуальности своих главных героев. Оставляя « клубничку» где-то за кадром повествования , он погружает нас в мир мыслей , эмоций и чувств своих « детей» , то есть главных героев. Я  считаю , что это в принципе главное в книге , не показывая богатый сексуальный аспект , оставлять лишь его составляющую - эмоции и чувства., рассказать о том , что же гложет главных героев ( чаще всего правила героинь , но это не очень важно). Не сразу мне удалось вникнуть в смысл каждого рассказа , но когда прочитаешь , понимаешь что то важное упустил пока не открыл себе эти книги. Пусть они будут и для вас путеводной звездой в мир понимания других людей. 

Слушай песню ветра. Нет, действительно слушай: остановись, замри, выброси лишние мысли из головы и слушай. Что ты слышишь?Если взять пяток японских авторов, выдрать из их романов небольшие куски, а потом предложить угадать, кто есть кто, — Мураками будет первым (и, возможно, единственным, если в пятёрке нет Мисимы), кого узнают безошибочно. Есть что-то своеобразное в его произведениях, отличающее Мураками от прочего литературного мира. Раньше я думала, что дело в его увлечённости западным миром — американской музыкой, европейской литературой, французскими фильмами, чем-то в этом роде. Но сегодня склоняюсь к мысли, что дело не в начитанности или вкусах автора, а в том, какое мироощущение он дарит своим героям. Весьма вероятно, он делится с ними собственным, но об этом можно только гадать. Так или иначе, его персонажи всегда, даже в самый шумный день, словно обитают в некоем пузыре пустоты и тишины, они читают, слушают музыку, общаются с редкими знакомыми — и больше ничего не делают. Разве что автор подкинет им проблемку ради развития сюжета. Которого нет как такового.
Через год после публикации роман был экранизирован. Интересно, что в нём нашёл режиссёр?
Имена есть только у писателей и бармена. Лучшего друга рассказчика тоже можно отнести к писателям, хотя известно лишь его прозвище — Крыса. Пока не личность, но её зарисовка. Даже рассказчику и девушке, с которой он знакомится тем летом, достаётся больше штрихов, черт и описаний. Хотя и не достаётся имён.
Не знаю пока, что будет в следующих книгах; но эта — одновременно и самостоятельный текст, и словно прерванная на середине песня. Роман целен, потому что рассказывает о море, о коротком летнем сне, о молодости и отношениях, герой перебирает детали прошлого и настоящего, словно бы желая построить из них оправдание своей жизни. И если считать осознанность, когда чувствуешь жизнь во всей простой полноте, достаточным оправданием, то желание героя исполняется. Это действительно роман, потому что в нём события связаны временем, местом и героями, но сюжет здесь отступает на второй, нет, даже третий план, он не так важен, как мысли героев, а мысли — не так важны, как ощущения.
Но от того, что знаешь о существовании следующего романа трилогии, текст давит неопределённостью. В этой книге Крыса становится писателем. Но что будет в следующей? Автор вернётся во времени и расскажет предысторию Крысы? Или же этот парень станет серым хвостатым проводником через моменты жизни рассказчика? Не будет главным героем, но его усы будут торчать из каждой сцены и каждого эпизода? Неопределённость можно преодолеть, только продолжив чтение.Не знаю, в чем здесь причина, но каждый каждому — или, скажем так, каждый всему миру — отчаянно хочет что-то передать.Когда рассказчику было 20 лет, он был по уши влюблён в Наоко. Эти моменты были светотенью выжжены на плёнке его памяти. И спустя несколько лет он уже чувствовал себя старым, пустым и никому не нужным, потому что Наоко ушла.
В тот год Крыса бросил учёбу, и его существование превратилось в монотонный повторяющийся цикл недель. Он ничего не хотел, ни к чему не стремился — ну, разве что, стать таким маленьким и незаметным, чтобы никому не мешать. Тише ветра, прозрачней воздуха. В конце романа он превращается в едва различимую точку, но о дальнейшей его судьбе остаётся только догадываться. Если вспомнить эпилог «Слушай песню ветра», то всё у него сложилось не так уж плохо.Но между романами существует определённая грань. Да, сложив два плюс два, мы можем предположить, что Наоко — это та самая девушка из первой книги, которая повесилась на весенних каникулах 1970-го года. Но может статься и так, что это разные девушки, и Наоко просто бросила парня, а Крыса, счастливо доживший до 30 в первом романе, погибает 24-летним во втором. С рассказчиком тоже всё неоднозначно: в первой части он вроде учится на ветеринара, а во второй части зарабатывает на жизнь переводами. Конечно, с людьми случаются перемены и похлеще, но коль скоро о них не говорится напрямую, единство рассказчиков обоих романов остаётся гадательным. Тем более, что в «Пинболе 1973» между рассказчиком и Крысой не остаётся прямого общения, их жизни протекают параллельно, лишь где-то там, за линией горизонта, впадая в одно и то же море. Эта параллельность напомнила мне «Страну чудес без тормозов», только без привкуса безумия. Впрочем, когда прочитаете следующий абзац, то справедливо усомнитесь, а не лгу ли я вам?
Повествование в романе почти прозрачно, в нём не чувствуется движения, и даже развитие событий словно происходит в парадоксальной неподвижности. Кульминация романа приходится на момент, когда рассказчик находит пинбольную машиноу «Ракета», на которой играл зимой 1970-го года. Их диалог — да-да, диалог героя и машины, — похож на трогательное воссоединение бывших любовников: его сердце колотится, её улыбка очаровывает. Если Наоми всё-таки была той самой, то «Ракета» для рассказчика стала объектом вполне понятной (а вовсе не безумной) эмоциональной привязанности. Ему было 20 лет, он был по уши влюблён, но потом что-то случилось.Не могу утверждать, что это черта всех японцев, но довольно часто в их художественной литературе герои не способны на прямое и искреннее выражение чувств, поэтому прибегают к оговоркам, околичностям и недомолвкам, а некоторые — особенно молчаливые — вынуждены даже прибегать к метафорам своих чувств. Они говорят, говорят и говорят, хотят высказать себя всему миру, но словно под гнётом проклятия не могут сказать о своих переживаниях прямо. Разгадывать их метафоры можно долго — и не всегда в итоге правильно, но зато сам процесс очень увлекателен. У Мураками герои бесконечно могут рассуждать о пинболе, швыряться названиями песен, читать книги и сыпать фамилиями писателей, заострять внимание на кошках — но напиваться в хлам при первой же попытке проанализировать собственное сознание. Они кажутся бестелесными и бессознательными, но нельзя не заметить, как между строк сквозит невыразимая тоска, неидеальное отчаяние, такое знакомое, такое понятное, что прямо страшно становится.Мураками ни к чему не приводит читателя, ни к чему не призывает и даже намёка не даёт на идею или мораль. Но при этом создаёт такую уникальную атмосферу в своих романах, что из них «выходишь» каким-то другим, новым, не знакомым самому себе человеком. И не всегда этот человек лучше или счастливее себя прошлого. И это не всегда плохо.