Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

Фрау Даллманн засмеялась и покачала головой.

– Для того, кто привык к постоянным упрекам, это не такая уж большая беда! – сказала она и открыла дверь в свою квартиру, где ее дочь, милая брюнетка такого же возраста как Марта лежала на старомодном диване и листала самый последний бульварный роман.

Хотя фрау фон Нордхайм в целом, возможно, была права в своих суждениях о соседях, одно оставалось правдой, они проявили необыкновенное радушие по отношению к ее внучке. Фрау Даллманн никогда не делала различий между собственной дочерью и красивой маленькой аристократкой, общение с которой она явно предпочитала общению со старой дамой, несмотря на всю ее доброжелательность.

– Ах, мама, – сказала Ленa, выпрямляясь и откидывая в сторону спутанные волосы. – Закрой дверь, что случилось?

Фрау Даллманн достала из тонкого бумажника две цветные полоски бумаги и триумфально положила их на стол.

– Смотрите, вот что мне сегодня подарилa моя фройляйн! – она явно очень гордилась билетами. – Завтра будет большой костюмированный праздник и вы непременно должны туда пойти и увидеть это.

Мгновенно две девушки посмотрели друг на друга сияющими глазами, но вслед за этим глаза Марты наполнились слезами.

– Но как же я смогу? Как же я смогу? – жалобно запричитала она. – Бабушка скорее привяжет меня к своему креслу, чем разрешит.

– Да, Марточка, она ничего Вам не разрешает, – сказала фрау Даллманн с состраданием. – Как будто Вы не ее собственная плоть и кровь! Но я уже размышляла о том, как мы все это можем устроить. Когда бабушка заснет, Вы потихоньку в одних чулках проберетесь к нам, и она ничего не услышит!

– А если она позвонит? – спросила Марта с сомнением в голосе. Неуважение, с которым только что говорили о фрау фон Нордхайм, ее не волновало, поскольку она и ее бабушка не имели ничего общего ни в чувствах, ни в образе мыслей.

– Не беспокойтесь об этом! Что она может сделать, если Вы не услышите звонок? Ведь в молодости очень крепкий сон! Вы должны пойти, Марточка, вряд ли Вам снова представится такой случай. – Фрау Даллманн переложила билеты в безопасное место. – Там должно быть действительно необыкновенно весело. Моя фройляйн будет в костюме турчанки. Вы обе непременно должны это увидеть!

И трое уселись рядом, чтобы обсудить свой план. У Марты все еще были сомнения, но фрау Даллманн знала, как ее уговорить.

– Будет разумно, если Альтен не узнает об этом. Он захочет следовать правилам, но, в конце концов, только все испортит! Никто не должен об этом знать, ни одна живая душа, слышите меня, дитя мое?

– Конечно, я не скажу ему об этом! – ответила Марта со смехом. – О, дорогая фрау Даллманн, если бы Вы были моей матерью!

Фрау Даллманн польщенно засмеялась.

– Я тоже была бы не против! – сказала она добродушно и шутливо толкнула Марту в бок.

– Марта! Марта! – все это время кричала из своей комнаты фрау фон Нордхайм. На кухне кипел чайник, она услышала шипение, но была не в состоянии что-либо сделать – ее ноги парализованы, а глаза слепы.

Прошло больше часа, прежде чем девушка вспомнила о своих обязанностях. Она тихонько прокралась обратно в свою комнату. В душе Марта чувствовала угрызения совести, но предвкушение предстоящего удовольствия занимало все ее мысли. Она выслушала молча, хотя и с выражением упрямства на лице, обвинения бабушки.

– Из всех бед на земле самая ужасная – быть беспомощной, – с горечью сказала слепая женщина, – особенно когда тот, кто тебе обязан, не признает никаких обязанностей. Я запрещаю тебе с сегодняшнего дня ходить к Даллманнам.

– Ты не можешь этого сделать, бабушка, – зло возразила Марта. – Лена – моя подруга, и я буду к ним ходить!

Впервые фрау фон Нордхайм столкнулась с открытым неповиновением внучки.

– В тебе заговорила кровь твоей матери, дурная кровь! – пренебрежительно бросила она девушке. – Тогда иди! Иди к тем, к кому тебя тянет; я не желаю тебя знать! – И Марта ушла. В тот же вечер она торжественно объявила о своей победе Даллманнам, и она ни разу не подумала о беспомощной старой женщине, когда на следующий вечер пробиралась через холодный коридор со своими туфлями в руках в их комнату.

Через полчаса они втроем отправились в центр города. Хотя пригласительные билеты были только для девушек, фрау Даллманн все-таки проводила их до самых дверей дорогого отеля, в котором проходил фестиваль.

– Тебе не кажется, что это Марта? – воскликнул Виктор. Он внезапно остановился и крепко схватил за руку Грегора, идущего рядом с ним.

– Ты, наверное, видишь Марту во сне и наяву. Как она могла попасть сюда в это время? – усмехнулся тот.

– Ты прав, Хьюго, я вижу ее во сне и наяву, – признался Виктор, – но откуда ты это знаешь?

– Я же не слепой.

– Тогда позвольте мне сказать тебе больше, я…

– Я никогда не был хорошим исповедником, – грустно отозвался Грегор, – а жаль! На исповеди можно услышать самую изысканную чушь, настоящий букет глупостей и безумия, но люди никогда не испытывали ко мне доверия.

– Возможно… но я… но я тебе доверяю, я знаю тебя достаточно давно, Грегор. Поэтому я хочу открыть тебе, что люблю Марту…

– Вдруг?

– Да! Видишь ли, со мной происходит нечто удивительное, я знаю ее уже давно, и несмотря на это, я постоянно нахожу столько нового и в ней, и во мне! Как я мог так долго оставаться слепым, и какая молния открылa мне глаза?

– Молнии ослепляют, – сказал Грегор, направляясь в кафе. – Кстати, в одном ты прав! Писателю необходима любовь, чтобы творить. В молодости это любовь женщин, в преклонном возрасте любовь своих читателей. Между тем, ты еще очень молод!

– Ты рассуждаешь так, словно я решил завести интрижку, – возмутился Виктор, – но я об этом вовсе не думаю. Я люблю Марту, и эта любовь для меня священна.

– Рассматривай это как тебе угодно, я не буду тебя переубеждать. Однако, мне всегда казалось, что любовь стоит ногами в грязи, даже если мечты возносят ее к звездам.

Тесно прижавшись друг к другу, девушки сидели в маленькой ложе и с широко открытыми глазами смотрели на чудеса, происходившие внизу в зале.

Огромные люстры, висевшие почти на той же высоте, что и они, освещали оживленную, красочную картину, походившую на восточный базар с его роем турок, персов, армян и китайцев. На роскошных костюмах переливались драгоценные камни, сверкающие золотые монеты обрамляли темные локоны и оголенные руки.

– Вот там! – Вот где я хочу быть, там внизу, среди этих людей! – прошептала Марта сдавленным голосом и сжала руку Лены. Реакция ее подруги была более сдержанной.

– Это было бы прекрасно, – сказала она, – но без того восторга, который сиял в глазах Марты. – О, как тут жарко!

За ними послышались шаги, затем голоса.

– Ну, теперь посмотрим на это с высоты птичьего полета, – проговорил кто-то за дверью ложи, – я готов поспорить, Брескоу, отсюда это выглядит значительно красивее, чем снизу.

Вошли два господина в паломнических рясах, которые они выбрали в качестве костюмов для карнавала.

– О Боже, что за жара!

Тот, кто произнес это, в это время поднес к глазам свой монокль и посмотрел на молодых девушек, которые смущенно потупили головы. Он что-то сказал своему спутнику по-французски.

Незнакомец был уже не молод, его скромная, но элегантная внешность и поведение выдавали человека из общества, то, что подразумевают под неопределенным понятием светского человека. Без лишних слов он пододвинул стул, сел рядом с Мартой и начал разговор. Покраснев от смущения до корней волос, девушка отвечала.

– О, как это прекрасно, – вздохнула она, наконец. – Как счастливы должны быть все эти люди!

– Счастливы? – Он рассмеялся от ее наивного восхищения внешним блеском. – Может быть, они подумают то же самое о Вас, когда услышат Ваше мнение о них.

Марта с удивлением спросила:

– Я должна быть счастлива? – и детское лицо с широко открытыми глазами впервые повернулось к нему. – Как это возможно? Кто я такая?

– Да, кто Вы такая? – спросил он, наклонившись к ней. – Я не знаю этого, я только знаю, что Вы – очень – очень – очень красивы!