Необратимые искажения

Пятьдесят восемь лет назад, когда по Нириону бродили орды выродков, и сама природа сходила с ума, небеса вдруг вспыхнули, превратив ночь в нестерпимо яркий день. Нет, Гвин не видел – он родился позже – но эту историю знали все без исключения, потому что с неё начался новый отсчёт. Именно тогда, если верить старожилам, всё сдвинулось. Долгое время никто не замечал изменений, потому что сначала все были заняты кровавой войной с выродками, а после победы – восстановлением городов и оплакиванием павших. Но спустя пару десятилетий жизнь снова вошла в обычное русло. И тут вдруг тысячи мелочей, которые раньше не бросались в глаза, выплыли на поверхность.

Гвин был всегда в дороге, а потому наслушался и навидался всякого. Ему уже давно были не в диковинку самые разные чудовища и небылицы. Вот только чистильщики болтали, что раньше, например, не было такого понятия, как «сильная химера». И не было божеств помимо тех, которым поклонялись в церквях. И не было немагов – только обычные чародеи, которые имели большое влияние, а не прятались по углам, как сейчас. Зато якобы существовали так называемые элементали, которые теперь все куда-то подевались. Охотники говорят, что многие животные и птицы ушли с насиженных мест и переселились в другие. Моряки жаловались, что сезоны штормов сдвинулись почти на месяц вперёд, да и многие течения изменили направление. Одна старуха на эту тему изрекла: «Боги веселятся, людишки хоронятся», и на взгляд Гвина попала прямо в точку.

Складывалось впечатление, что у всех этих странностей один корень, но Гвину как-то было не досуг копаться в людских пересудах. Мало ли кому чего показалось? Все эти россказни путешествуют по миру как зараза. Один услышал, десятеро повторят; сегодня скажут – икнул, завтра – обгадился. Верить можно только тому, что сам наблюдаешь, а Гвин наблюдал за миром в основном в разрезе своего Голода. И он знал, что пища как минимум делится на вкусную и невкусную. Люди и зверьё – что сырая капуста: съедобно, но толком не наешься. Обычные химеры и мутанты уже интереснее, но их тоже надолго не хватает, дней на пять-семь в лучшем случае. А вот сильная химера или, например, тролль, умеющий делиться надвое, которого в прошлом месяце Гвин прикончил – ну чистый деликатес. По какой-то причине чем необычнее монстр, тем лучше от него насыщение, и это кантернец уже давно заметил.

Гвин спустился в лог между склонов и теперь брёл к темнеющему впереди спуску в Острый Серп.

– Это что же получается, – продолжил он размышления вслух. – По идее, можно этим воспользоваться. По идее. Если выяснить, откуда берутся все эти необычности, вдруг… получится? Вдруг-вдруг-вдруг… Да только как именно? Ну узнаю я это. Неужто начну сам сильных химер клепать? Нет, тут чародей нужен. Человек разбирающийся. Да. Да… Только я их терпеть не могу. Ну да ладно, предположим, наступлю себе на горло… И что? Где взять такого чародея, который и не испугается, и помочь согласится? Где? Ну где? Да у лешего в бороде! Гадство, а какая хорошая идея была… Придумать, как не тратить время на всю эту охоту и всегда быть сытым. М-м-мечта, а не жизнь!..

Тут Гвина снова скрутил приступ Голода, и пришлось стиснуть челюсти, чтобы не зареветь на всю округу диким зверем. Впрочем, он сам бы этого крика толком не услышал – потому что мир бы перекричал, перекрыл его, сделавшись громче и ярче стократ. Каждый раз в таком приступе Гвин превращался в одну большую болевую точку, на которую Нирион падал всем своим весом. И вести сторонние рассуждения после такого уже не очень-то получалось.

К счастью, уже и не надо было. Гвин дошёл до спуска в ущелье и дальше побежал.

Чутьё подсказывало: впереди что-то есть. Ещё непонятно что именно, но что-то особенное, выпуклое, выделяющееся на общем фоне. Гвин напрягся, пытаясь различить больше деталей, но только сбился с шага, споткнулся о спрятавшийся под снегом камень и полетел кубарем по крутому склону. Сначала он юзом ехал по накатанной дорожке оползня, а когда она кончилась, кантернца как куклу стало бить о лежащие на спуске булыжники. Гвин сначала пытался остановиться, но потом решил, что так спустится быстрее и просто сгруппировался. Боль падения не пугала его ни капли – она ничто по сравнению с болью, сочащейся из Бездны.

Внизу Гвина ждал гостеприимный сугроб. Будь на месте кантернца тот же Валлис, он бы после такого спуска костей не собрал, а Гвин просто вправил рывком выбитое плечо и пошёл себе дальше.

Темень здесь, на дне ущелья, была уже непроглядная, и ориентироваться приходилось шестым чувством. Гвин был не против – он давно привык к подобного рода местам, и если бы вдруг оказался в теле обычного человека, непременно бы растерялся, ощутив себя настолько слепым и глухим. Сейчас же он хоть и не видел глазами, но чувствовал всё. Тонкую вибрацию камня. Напряжение и текучесть воздуха. Лёгкость и оцепенение воды, ставшей снегом. Сон растений, спящих под ним. Сердцебиение химеры, спящей в своём логове… два сердцебиения.

Гвин даже остановился, принюхиваясь. Да, он уже чувствовал добычу, и да, она была вкусна. Но или у этой химеры было два разных вкуса, или поблизости находился кто-то ещё.

Нетерпение не позволило Гвину разобраться в ситуации – он уже видел цель, и ничто не могло его остановить на пути к ней.

Ущелье изогнулось сильнее, обе его стены накренились в одну сторону, и одна стала менее отвесной, а другая теперь нависала над дном, по которому пробирался напряжённый, как сжатая пружина, кантернец. Звёздное небо еле проглядывало в разломе, Нира совсем не было видно. Снег здесь лежал неровно – глубокие сугробы сменялись прогалинами, покрытыми галькой. И как в любом логове чудовища, здесь пахло смертью. Не в буквальном смысле – всё позамерзало и гнить ничто не могло – но тяжёлый дух мучений и гибели отчетливо различался.

Смешно, но за десятилетия охоты этот запах стал для Гвина чем-то вроде предвестника скорого насыщения, так что от вони, которая у обычных людей вызывала отвращение, у кантернца, наоборот, слюнки текли. И как тут поспоришь с теми, кто называл его выродком?

Химера впереди отдыхала, лёжа в скальном углублении. Сильной она была во всех смыслах: даже на расстоянии ощущались толстые жгуты жизненной силы, переплетённые внутри чудища. Как же восхитительно эта сила пахла! То, что нужно, чтобы набить утробу и на какое-то время забыть о еде. Проблема только одна – одолеть такую тушу будет непросто. Но Голод – не тётка…

Кисти рук разбухали, покрывались костяными наростами и зверски чесались. Из-под ногтей лезли острые, словно заточенные, когти. Глотка и нижняя челюсть перестраивались, и дыхание стало звучать совсем по-звериному. Гвин больше не мог всё это контролировать – чтобы сожрать химеру, Твари необходимо было выйти наружу, превратить неудобный мешок с мясом и костями в оружие. А как иначе завалить здоровенную химеру?

Добыча была уже в паре десятков шагов и всё ещё не заметила подкрадывающуюся опасность. Вот так ирония – чудовище, наводящее ужас на всю округу, сейчас играло роль овечки, на которую охотился хищник более высокого порядка.

В десяти шагах от химеры разум Гвина окончательно заволокло кровавой пеленой. Спящее чудище наконец почуяло чужака, встрепенулось, но поздно: одним рывком Тварь оказалась сверху, и когтистые лапы вцепились в свалявшуюся грязную шерсть. Под толстой шкурой, точно артерии, пульсировали потоки вкуснейшей энергии, которая встречалась не так уж часто; Тварь замахнулась, чтобы пробить плоть химеры и вырвать средоточие этой энергии с корнем, а потом жрать её, жрать, заполняя невыносимую пустоту внутри…

… но прямо перед глазами её вдруг возник магический огонёк. После кромешной темноты он казался таким ярким, что Тварь на мгновение отпрянула, прикрывая лицо. Химере этого мгновения хватило с лихвой, чтобы вскочить и отшвырнуть нападающего к противоположной стене ущелья.

Гвина от души приложило о камень, но он тут же снова оказался на ногах. Треклятый огонёк вспорхнул наверх; со стороны, противоположной той, откуда пришёл кантернец, мелькнула человеческая фигура. Взбешённая химера на неё не обратила ни малейшего внимания. Она издала такой пронзительный вопль, что даже скалам стало плохо, и бросилась на обидчика.

Здоровенная мохнатая туша с по меньшей мере тремя парами мощных лап налетела на Гвина, как таран. Тот ловко увернулся от одного удара, другого, но третий пропустил и под хруст собственных рёбер отлетел на добрый десяток саженей. Не ахти какая травма для Твари, но всё же пришлось замешкаться, выбираясь из сугроба. Тогда-то Гвин и замер в изумлении.

Фигура, которую он прежде заметил лишь краем глаза, оказалась у химеры за спиной. Кантернец вдруг понял, что чувствовал присутствие постороннего всё это время, но так увлёкся охотой, что и не подумал обратить внимание на что-то кроме добычи. А теперь этот посторонний, коротко разбежавшись, взмыл в высоком прыжке и воткнул в хребет химеры три пяди стали, утопив клинок по самую рукоять.

Химера грузно осела и попыталась отмахнуться, но незнакомец ушёл от удара. Опасаясь, что его добычу сейчас заграбастает другой, Гвин снова бросился в атаку.

Химера встала на две лапы, намереваясь раздавить незнакомца, но тот с нечеловеческой быстротой отпрыгнул на безопасное расстояние и выкинул руку в направлении чудовища.

Грянул взрыв.

Ударной волной Гвина швырнуло в сторону, и следующее, что он запомнил, это как по воздуху летит, разбрызгивая кровь, оторванная лапа химеры, а сверху прямо на него несётся огромная белая волна.

Тело не слушалось, голова не соображала, поэтому уйти из-под лавины Гвин не успел. Его мгновенно придавило, а потом продолжало придавливать ещё сильнее, пока совсем не обездвижило, похоронив заживо под холодной толщей.

Глава 2

Когда Гвина впервые проткнули насквозь костяным шипом, он подумал: «Наконец-то всё кончится». Но не кончилось – рана, которая наверняка убила бы любого человека, поболела и затянулась, словно царапина, за пару дней. После этого он стал намного меньше бояться столкновений с кем бы то ни было и выбросил кинжал, которым всё равно владел плохо. Затем на другой охоте слишком уж прыткий тролль оторвал кантернцу руку по самое плечо. Боль была кошмарная, почти такая же, как от Голода, но обозлённая Тварь всё же сумела справиться с противником и одной оставшейся рукой. На следующий день Гвин заметил, что из культи что-то торчит – оказалось, это отросла утраченная кость. За пару недель рука восстановилась полностью без каких-либо последствий, будто никуда и не девалась. И Гвин перестал бояться смерти и урона своему здоровью вовсе.

О, далеко не каждая охота для него заканчивалась бескровно. Его резали, рвали, ломали, кусали, жгли столько раз, что и не упомнить. Но в итоге на нём не оставалось ни царапины. Только шрам на груди – от магической фигуры, которая навек сплавила воедино человека и Тварь из энергетического пространства.

Поначалу Гвина ужаснула мысль о том, кем или чем он стал. Он носил в себе то, во что сам боялся заглянуть. Но однажды он случайно спас незнакомого мальчишку из лап тигра-людоеда и понял, что заглядывать в себя вовсе не обязательно. Лишнее это. «Если я настолько живуч, – подумал он, – надо просто этим пользоваться!» И начал пользоваться.

Бессмертие оказалось штукой весёлой. Оно было козырем, который бил любую карту противника. Нет, Гвин понимал, что его живучесть имеет пределы, но при должной осторожности её с лихвой хватало на то, чтобы побеждать даже самых страшных тварей. Быть неубиваемым чудовищем оказалось не так уж плохо, а местами даже полезно.

Но точно не в ситуации, когда ты лежишь под завалом и не можешь пошевелиться.

Гвин даже не потерял сознание, когда его накрыло лавиной. Снег в считанные минуты проморозил одежду, поэтому холод вскоре убил все телесные ощущения кроме ломоты. Голод всё крепчал, разливался повсюду; его волны стократно умножали удушье и онемение. Хотелось выть, но тяжесть снежной массы не давала даже вдохнуть. Обездвиженный в ледяной темноте, кантернец медленно сходил с ума.

Время словно замёрзло вместе с ним. Где-то снаружи, в нескольких саженях, жизнь продолжалась, но в тесной снежной могиле были только холод и боль. Сначала Гвин на всех известных языках проклинал того, кто сорвал ему охоту. Спустя какое-то время он мог думать только о том, что хочет умереть. Казалось, он лежит так уже вечность, но Гвин понимал, что это не так – ведь снег должен был растаять по весне. Вопрос – сможет ли он вынести эту пытку до того времени?

Потом Голод стал ещё сильнее, и Тварь милосердно вытеснила Гвина из сознания. Он продолжал чувствовать, но больше не осознавал себя. В этом было его преимущество – человеческий разум способен выдерживать боль только до определённого порога, после чего просто сворачивается в комочек и перестаёт воспринимать что бы то ни было. А вот у Твари такой лазейки не было.

Она страдала с каждым часом всё сильнее – ей не требовался ни воздух, ни свет, но позарез нужна была еда. Намертво прикованной к треклятому мешку с потрохами, Твари оставалось только терпеть и ждать, пока Бездна поглотит её.

И та наступала.

Безликая, бездонная, бесформенная – наступала.

Вгрызалась.

Заглядывала внутрь того, у кого нет глаз.

Терзала демона, который вынужден был её кормить.

Ей всегда недостаточно. Всегда нужно ещё.

Поэтому она не убивает – лишь медленно пытает своего раба, своего пса, заставляя его искать любые способы хотя бы на время откупиться от жестокой хозяйки. Ведь убежать от неё невозможно. Как бы ты ни был страшен, каких бы чудовищ ни пожирал – она страшнее. И если она захочет, ты пожрёшь себя сам, лишь бы доставить ей мимолётное удовлетворение.

В какой-то миг демон так озверел от боли, что едва не выскочил из собственной шкуры. Гвин не запомнил как, но Тварь выбралась из-под завала. Она пробежала мимо окоченевшего трупа химеры и буквально взлетела по отвесному склону ущелья, а потом начала убивать.

Первым ей попался горный козёл. Затем медведица с медвежонком, спящие в берлоге. Следом – голодный волколак, на свою беду тоже вышедший на охоту. Всего этого было слишком мало, чтобы наесться – Голод немного уменьшился, но и только. Поэтому, побегав так какое-то время, Тварь покинула горы и вышла на дорогу, вьющуюся меж холмов. Гвин к тому времени уже вышел из комы и худо-бедно соображал, так что при виде первого же человека увёл Тварь в сторону – скорее подсознательно, чем намеренно.

Но демон всё ещё жестоко страдал от Голода, поэтому продолжил истреблять зверьё – словно надеялся наесться крошками со стола. Дважды темнело, дважды занимался рассвет, а бешеная Тварь всё носилась в глуши, распугивая всё живое.

Потом её вынесло на окраину деревни. И снова Гвин направил демона в обход; там-то, недалеко от охотничьей избушки, они оба и почуяли еду.

Пахло очень вкусно, но направление угадывалось с трудом: нюх настолько обострился, что нужный энергетический след тонул в сотнях других. Тварь аккуратно двинулась вперёд, непрестанно принюхиваясь. Так она вышла на старую, явно заброшенную тропу, по которой добралась до спрятавшихся меж крутобоких склонов древних развалин. Вокруг них по какой-то причине совершенно ничего не росло.

Здесь пахло сильнее, и след точно вёл к руинам, а потом под них. На подходе на Гвина решила напасть стайка гарпий – совершенно напрасно, разумеется. Наскоро перекусив ими, он вошёл в некогда большой замок и довольно долго искал спуск в подземелья среди обрушенных стен. За это время погода сильно испортилась и началась нешуточная вьюга; по счастью, заваленный снегом проход обнаружился в одном из залов главного здания.