Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок. Выпуск 3

опускаться от бессилья,
когда не можешь, вместе с состраданьем,

подать просящему
любви и уваженья,
а вместе с тем, простого подаянья.

Я не могу ходить —
натерли ноги
напрасные усилья и старанья.

Немеет разум
от одной лишь мысли,
что не объять мне необъятного познанья.

И мечется душа
усталой птицей,
не зная, где присесть и отдохнуть,

Она больна,
ей по ночам не спится,
утерян ею самый верный путь

к  Источнику покоя и порядка.
Гляжу сквозь слезы,
подводя итог:

ведь, если я —
вершина Мирозданья,
то кто подножие его? Помилуй Бог!

SOS!

Встречало утро серостью небес.
На этом фоне рыжими мазками
размазал ветер волосы и влез
ей под одежду мокрыми руками.

То обнимал ее колени, как  хмельной,
подолом платья, что сорвать пытался,
то бил наотмашь по лицу, то, как  шальной
взбешенный старый пес, за нею мчался,

лизал ей руку  мокрым языком
прилипшего  осеннего листочка.
А по асфальту звонко каблучком —
три точки, три тире, еще три точки.

И от кого спасения она
с утра искала, боль превозмогая?
Бледна и одинока, как луна,
ее Душа, и изгнана из Рая
за то, что сочный плод добра и зла
сама сорвать посмела и отведать
ему дала. Не сразу поняла,
каким открыла нынче двери бедам.

И Ева, и Пандора – две в одном
объединились в образе фатально,
как ящик – жизнь перевернув вверх дном,
лишилась и надежды моментально.

И разглядев при девственном рассвете
своих поступков необдуманных чреду,
решила, что одна она в ответе,
за в мир их принесенную беду.

А потому, достойна наказанья.
Сама себе безжалостный судья.
Себя сама отправила в изгнанье,
ни слова в оправданье не найдя,

приговорив себя навечно к непрощенью.
Шалаш и милого оставила в Раю,
чтоб не обречь на вечные мученья,
шепнув ему: «За все благодарю»…

Он не проснулся, сон его был светел,
и светом этим для него она была…
А поутру он сразу не приметил
на стуле два оставленных крыла.

Анна Фуксон

Новигод в израильском колледже

Долго и трудно я привыкала к своим новым студентам. Меня поражали их раскованность, открытость, их способность прервать меня посередине фразы, задать любой вопрос, даже самый личный. Между нами не было никаких барьеров. Да и о каких барьерах могла идти речь, если они обращались ко мне «Анна» и на «ты»? В лучшем случае я могла услышать от них обращение «мора» – учительница. Поначалу меня это задевало, Даже не задевало, а привлекало внимание, но постепенно я привыкла, ведь их бесцеремонность не означала презрения ко мне – это была общепринятая форма обращения к преподавателю. А с другой стороны, меня радовало, что мы общаемся на равных, они смотрят на меня, не отводя взгляда, изучают меня так же, как изучаю их и я. Так я надеялась.

Что уж говорить о самих студентах и их привыкании ко мне? Перед ними стояло неведомое существо в непривычной для израильского глаза одежде, с тяжелым для их уха акцентом на иврите, с британским английским произношением. А они преклонялись перед американским английским, с рокочущим RRR! И это существо обучало их пониманию прочитанного – именно на английском языке! Темы их вопросов ко мне были так разнообразны, что не было смысла заранее готовиться к их граду – он сыпался на меня непрерывно. Единственной моей домашней заготовкой был огромный научный текст, который я досконально изучала дома, обложившись толстенными словарями. Разумеется, я изучала не только сам текст и незнакомые лексические единицы. Мой пассивный запас слов был очень велик. За годы учебы в Ленинградском университете, преподавания в вузах и особенно работы над литературоведческой диссертацией я прочитала столько англоязычных томов, что мне было легко справляться со статьями. Но их даже близко нельзя было поставить рядом с теми коротенькими текстами, которые мы преподавали в Ленинграде. Самым главным было то, что в этих статьях выражалась новая западная философия, от которой моя бедная голова шла кругом. Вот эту-то философию я и усваивала или, скорее, заглатывала бешеными темпами. Но об этом мои студенты не догадывались.

Однако мою добросовестность при подготовке к урокам они были вынуждены признать. Поругивая мое «русское» происхождение, они мне же и ябедничали на других преподавателей. Особенно доставалось одному бывшему американцу из соседней аудитории, который регулярно опаздывал на урок и не готовился к занятиям. Рассказывали, что, войдя в класс, он открывал свой бездонный портфель, извлекал из него учебник, долго листал его в поисках подходящего текста, а потом велел им читать его самостоятельно до конца урока. Заняв студентов, он садился на стол, съедал огромный длинный сэндвич и после этого закуривал. Отдавая должное некоторым моим преимуществам перед соседом, мои студенты делали все, чтобы я не зазнавалась, и преподносили мне свою похвалу в стертой форме: «Ты хоть и русская, но…»

Надо отдать должное другим преподавателям, которые приходили на занятия вовремя, отлично готовились к ним, от рождения обладали американским произношением или, на худой конец, местным, израильским. Они любили опекать меня, поправлять мои разговорные «ошибки», критиковать мою излишне европейскую одежду и проявлять всяческую заботу старшего о младшем по рангу.

Ближе к Новому 1995 году я почувствовала и в своей студенческой группе, и в преподавательской среде возрастающий интерес к теме Сильвестра. Имя Сильвестр было мне незнакомо, но мои студенты все явственнее давали мне понять, что празднование дня Сильвестра завезли в Израиль «русские». Я начала спрашивать своих родных и друзей об этом самом Сильвестре, но ни у кого из них не было о нем ни малейшего представления. А личных компьютеров в ту раннюю пору нашего «олимства»[1 - Олим – новые репатрианты] у них тоже не наблюдалось. Наконец, кто-то из самых продвинутых родственников догадался поискать это имя в своем рабочем компьютере. И вот что он узнал.

Сам Сильвестр Первый, согласно легенде, оказался Папой Римским, который в 314 году нашей эры поймал ветхозаветное чудовище – змея Левиафана. Этим самым он оказал человечеству большую услугу – спустя семь веков этот страшный зверь должен был вырваться на волю и уничтожить мир. И только благодаря Папе Сильвестру Первому эта трагедия не произошла. Когда Папа умер, 31 декабря 335 года, благодарное человечество начало почитать этот день как день Святого Сильвестра. Тем не менее, это красивое, но чужое название обошло стороной православных христиан и всех евреев. Выяснилось, что празднование Сильвестра было католическим обычаем. Но такая уж была каша в головах моих бедных студентов. В моей же «пост-совковой» голове на эту тему был просто вакуум. И это было стыдно.

Надо сказать, что и до приезда в Израиль и, конечно, находясь в самой Стране, я себя всесторонне развивала. В России я изучала иврит и еврейские науки. В Израиле я ходила на всевозможные курсы повышения квалификации и изучала на иврите все, что могли знать мои студенты с младенческого возраста: песни, музыку, историю, израильскую литературу. Для себя лично, для души, я изучала иудаизм.