Красная перчатка

Захаров с улыбкой приподнимает густые седые брови:

– Сколько интересного я сегодня узнал о твоем брате.

Я встаю. Может, я и не могу ничего хорошего сказать о покойном и прощения у него просить не собираюсь, но кое-что сделать все-таки могу. Самую малость. Врезать его убийце.

Захаров, наверное, увидел выражение моего лица: он примирительно поднимает руки в перчатках. Плевать. Подняв кулак, я наступаю на него.

– Мы же заключили сделку.

– Я не убивал твоего брата, – он на шаг отступает. – Я пришел сюда, чтобы выразить соболезнования твоей семье и сказать тебе, что я его не убивал.

Я не опускаю кулак. Приятно смотреть, как он пятится.

– Не надо. Я не имею отношения к убийству, остановись и подумай – это же совершенно очевидно. Ты для меня гораздо более ценен, чем месть какой-то мелкой сошке. Ты хорошо понимаешь, насколько важен твой дар, ты же умный парень.

– Правда?

Вспоминаю, как Филип сказал тогда, несколько месяцев назад: «Перерос или не перерос, идиотом ты так и остался».

– Почему твоя мать меня не обвиняет? И Баррон, и дедушка. Думаешь, они бы позволили мне прийти, если бы правда думали, что я организовал убийство Филипа?

Старик так сильно стиснул зубы, что вздулись желваки. Если ударить сейчас, когда он напряжен, будет еще больнее. Да, Захаров явно давненько не дрался.

Как же хочется врезать, прямо руку сводит. Я обрушиваю кулак на вазу, которая стоит возле входа в зал. На ковер летят осколки, водопадом льется вода вперемешку с цветами.

– Вы нисколечко не жалеете о его смерти, – я тяжело дышу, но ярость слегка отступает.

Непонятно, что и думать.

– Так и ты не жалеешь, – в голосе Захарова звенит металл. – Признайся, после его смерти тебе стало спокойнее спать по ночам.

В этот миг я ненавижу его, как никогда раньше.

– Вы прямо напрашиваетесь, чтобы я вас ударил.

– Я хочу, чтобы ты на меня работал. По-настоящему.

– Сделка отменяется.

И тут до меня доходит: после гибели Филипа я наполовину высвободился из хватки Захарова. И даже больше, чем наполовину, ведь теперь я не верю его обещаниям, а значит, и угрозы не смогу воспринимать всерьез. Если тебе говорят: «Сделай это, а иначе», и ты делаешь, а потом все равно случается «а иначе»… Какой мне резон его слушаться? Вместе с Филипом Захаров потерял и средство давления. Да, пожалуй, он действительно ни при чем. Я представляю для него ценность: редко, когда мастер трансформации практически сам приходит к главе преступного клана.

Захаров кивает на занавешенную нишу – там скорбящие родственники могут уединиться и поплакать. Неуверенными шагами я иду следом за ним. Старик усаживается на длинную скамейку, а я остаюсь стоять.

– Ты жесток по натуре и нисколько меня не боишься, – тихо начинает он. – Мне нравится в тебе и то и другое, хотя чуть больше уважения бы не помешало. Из тебя, Кассель Шарп, получился бы превосходный убийца – убийца, которому нет нужды марать руки кровью, которому не придется содрогаться при виде содеянного, который никогда слишком сильно не увлекается.

От его слов у меня мороз по коже.

– Кассель, соглашайся работать на меня, и я обеспечу тебе защиту. Тебе и брату. Матери. Деду, хотя его я и так считаю своим. Защиту и весьма приятный образ жизни.

– Так вы хотите…

– Филип не должен был погибнуть, – перебивает Захаров. – Если бы мои люди присматривали за ним, ничего бы не случилось. Позволь мне позаботиться о тебе. Пусть твои враги станут моими врагами.

– Ну да, и наоборот. Нет, спасибо, – качаю головой. – Я не хочу быть убийцей.

Захаров улыбается.

– Можешь превращать жертв в живые существа, если от этого тебе легче спится по ночам. Главное – убрать их со сцены.

– Нет, не буду.

Я вспоминаю, как смотрела на меня сияющими глазами белая кошка.

– Ты уже так делал. Может, Баррон стирал тебе память, но теперь-то ты помнишь. И доказательство тому – проклятие, которое ты сам же и снял.

– Это проклятие было наложено на вашу дочь.

Захаров резко втягивает воздух, а потом медленно выдыхает.

– Что было, то было, Кассель. Ты теперь мастер. И однажды магия тебя поманит. Ты не сможешь устоять перед соблазном, у тебя просто не останется другого выхода. Очнись. Ты один из нас.

– Еще нет. Не совсем.

Только за это и остается цепляться.

– Ты вспомнишь о моем предложении. Вспомнишь рано или поздно, когда придет пора разобраться с кое-кем из близких тебе людей.

– Вы про Баррона? – Удивленно спрашиваю я. – Ну и сукин же вы сын – предлагаете мне на похоронах одного брата распланировать убийство другого.

Захаров встает и с улыбкой отряхивает штаны.

– Заметь, ты это сказал – не я. Да, я сукин сын. Но однажды я буду тебе нужен.

И он уходит обратно в зал.

А потом появляется Лила. Я сижу, уставившись на занавеску. Сколько людей, интересно знать, здесь рыдало? Может, на ткани осели маленькие кристаллики соли, как на пляжной подстилке, которую намочили в морской воде. По-моему, я схожу с ума.

– Эй, – она протягивает мне чашку кофе; на губах по-прежнему яркая кроваво-красная помада. – Сейчас произносит речь один из друзей Филипа. Кажется, вспоминает, как они впервые ограбили винный магазин.

Я беру чашку. За последние три дня я, по-моему, вообще ничего не ел, только пил кофе. Должен уже, по идее, по стенам бегать. Наверное, именно поэтому я чуть не набросился на Захарова.

– Лила, иди обратно в зал. Я не… Не могу… – я качаю головой.

Я столько всего не могу. Например, рассказать ей правду о своих чувствах. Но и убедительно соврать сейчас тоже не получится.

Я так тебя хочу, сделал бы что угодно, чтобы тебя заполучить.

Пожалуйста, не позволяй мне.