Черное сердце

– Чем это ты тут занимался?

– Да вот купил на eBay, – ухмыляется сосед. – Целый набор ручек с исчезающими чернилами. Круто? Такие в КГБ использовали. Серьезные шпионские штучки.

– И что же ты будешь с ними делать?

– Варианта два. Во-первых, можно замутить крутой розыгрыш, а во-вторых, они пригодятся в наших букмекерских делах.

– Сэм, мы уже это обсуждали. Если хочешь, будь букмекером, а я пас.

Сразу после поступления в Веллингфорд я открыл здесь подпольную букмекерскую контору и принимал разные идиотские ставки. Хотите поставить на результат матча по американскому футболу – вам ко мне. Хотите поставить на то, что нас три раза в неделю будут пичкать котлетами, – вам ко мне. На то, что у директрисы Норткатт и завуча Уортона роман или что Харви Сильверман откинет копыта, отравившись спиртным, еще до выпускного, – вам опять ко мне. Я высчитывал процент, собирал наличку и брал комиссию. В нашей школе учатся, в основном, скучающие дети богатеньких родителей, так что это был хороший способ набивать карманы. И довольно безобидный. Вплоть до недавнего времени. С недавнего времени ставить стали на то, кто мастер, а кто нет. А предполагаемых мастеров преследовали.

И я начал чувствовать себя не букмекером, а Иудой.

– Ну ладно, – Сэм вздыхает. – Зато уж розыгрышей можно провернуть сколько! Представь, все строчат тест, а потом через сутки работы превращаются в чистые листы. Или можно одну такую ручку учителю подсунуть, когда он оценки будет выставлять. Вот получится бардак.

– И какой вариант ты выберешь? – спрашиваю я с улыбкой. Бардак – это прекрасно. – Готов ради тебя полазать по чужим карманам.

– Смотри – не перепутай и не напиши такой домашку, – Сэм швыряет в меня ручкой.

Она летит прямо в мою настольную лампу, но я успеваю вовремя ее поймать.

– Эй, осторожнее! А что там у тебя была за нелепая просьба?

– Кассель, – шепчет вмиг посерьезневший сосед, – можешь поговорить обо мне с Даникой?

Я молча кручу в пальцах ручку с невидимыми чернилами, а потом поднимаю взгляд.

– О чем?

– Я извинялся. Много раз. Не понимаю, чего ей надо.

– Что у вас случилось?

– Встретились в кафе, а потом опять все по новой, – Сэм качает головой. – Не понимаю. Это же она наврала. Скрыла от меня, что мастер. Я б и не узнал никогда, если бы ее братишка не проболтался. Так почему это я должен извиняться?

В любых отношениях важна расстановка сил. Иногда оба постоянно выясняют, кто главнее. Иногда всем заправляет кто-то один (хотя не обязательно тот, кто думает, что он главный). Наверное, бывает и так, что оба равны и никто ни с кем не сражается за власть. Я про такие случаи не знаю. Зато знаю, что соотношение сил может измениться в одно мгновение. Когда Сэм только начал встречаться с Даникой, он во всем ей уступал. А потом разозлился и никак не мог успокоиться.

А когда поостыл и готов был выслушать ее извинения, она расхотела извиняться. В последний месяц они так и скачут туда-сюда: ни один по-настоящему не раскаивается и потому не может задобрить второго. Когда кто-то дозревает до извинений, момент оказывается неудачный. И оба уверены в собственной правоте.

Непонятно, разбежались они или нет. Сосед, видимо, и сам не знает.

– Если не понимаешь, зачем извиняться, то извинения выходят паршивые.

– Знаю, – Сэм качает головой. – Просто я хочу, чтобы все было как раньше.

Хорошо знакомое чувство.

– Что ей сказать?

– Просто разузнай, как мне все исправить.

Сосед в таком отчаянии, что приходится согласиться. Попробую. Если уж он обратился за помощью в любовных делах ко мне, то все совсем плохо. Но какой смысл это объяснять?

Утром, шагая через двор, я все жду, когда же выпитый с утра в общей комнате кофе наконец меня разбудит. Навстречу попадается моя бывшая, Одри Долан, да не одна – с подружками. Ее медные кудряшки ярко сияют в солнечных лучах. Одна из девчонок что-то тихонько говорит, остальные смеются.

– Эй, Кассель! Ставки еще принимаешь?

Я нехотя оборачиваюсь.

– Нет.

Вот видите: я изо всех сил стараюсь стать законопослушным гражданином. Честно стараюсь.

– Жаль, – кричит девчонка. – А я хотела сотню баксов поставить на то, что ты сдохнешь в одиночестве.

Иногда я сам не понимаю, почему так упорно пытаюсь не вылететь из Веллингфорда. Оценки у меня посредственные, были и есть, а в прошлом году успеваемость вообще скатилась ниже некуда. И в колледж я не собираюсь. Мне вспоминаются Юликова и программа, в которой участвует брат. Всего-то и нужно бросить школу. Я просто оттягиваю неизбежное.

Девчонка снова смеется, а Одри и остальные ей вторят.

Я иду и не оглядываюсь.

На этике развивающихся стран обсуждают журналистские предубеждения и то, как они влияют на наше мнение. Преподаватель просит привести пример, и тут Кевин Браун вспоминает одну статейку, в которой писали о моей матери. С его точки зрения, журналисты чересчур часто пытаются повесить всех собак на Пэттона, обвиняя его в легковерности.

– Она же преступница, – разглагольствует Кевин. – Зачем выставлять все так, будто губернатор Пэттон должен был каким-то образом предвидеть, что его девушка нашлет на него проклятие? Вот вам хороший пример: журналист пытается дискредитировать жертву. Не удивлюсь, если эта Шандра Сингер и над ним самим поработала.

В классе кто-то хихикает.

Я, не отрываясь, смотрю на ручку в руках, сосредоточенно вслушиваюсь в царапающие звуки – это мистер Льюис быстро пишет на доске о каком-то примере из недавних новостей про Боснию. На меня находит странная гиперконцентрация, когда весь зацикливаешься на настоящем, а прошлое и будущее отходят на второй план. Есть только здесь и сейчас. Медленно ползут минуты, и вот наконец звенит звонок, мы выскакиваем в коридор.

– Кевин? – тихонько говорю я.

Кевин разворачивается, ухмыляясь. Вокруг нас торопятся куда-то ученики, зажав под мышками книги и рюкзаки. Я их толком не вижу – все вокруг смазалось.

Ударяю Кевина в челюсть с такой силой, что в руке отдается.

– Драка! – вопит кто-то.

Выскочившие из классов учителя пытаются оттащить меня от лежащего на полу противника.

Я не сопротивляюсь. Будто онемел весь. В крови кипит адреналин. Страшно хочется еще кому-нибудь вмазать.

Меня отводят к завучу, вкладывают в руку бумажку. Сминаю ее и кидаю в стену. Приглашают в кабинет.

Внутри все завалено документами. Удивленный Уортон убирает со стула кипы папок и кроссвордов и машет рукой – мол, садись. Обычно, если уж у меня неприятности, то сразу отправляют к директору.

– Драка? – уточняет Уортон, поглядев на мятую бумажку. – Два дисциплинарных взыскания, если вы первый начали.

Молча киваю, голос меня вряд ли сейчас послушается.