Заговаривай

и она ему рада прислуживать-угождать,

у нее, мол, сильнее в нем, чем у него, нужда —

так елозит и ластится, счастливая под замком.

А любовь? Не поклялся б король ведьме в твердом уме в таком!

Просто был похитрей и сам ведьму околдовал,

взгляд его васильковый на шею хомутом стал,

и, куда б ни ушла, возвращается. Вот трофей!

И слова эти были, как град молодой траве,

и слова эти были яд, он очистил ум.

И придумала ведьма месть, да и не одну.

Что любовной истории лучше? Сказочка о зле.

Пусть затопит все царство преданной ведьмы гнев!

Не бывает у ведьмы счастье простым, земным,

счастье в ведьминой жизни с иным счастьем не равны.

И не манят с тех пор ведьм глаз чьих-то васильки,

не спешат ведьмы в эти снова попасть силки.

Знай живут на отшибе: над красной трубой дымок,

кот, другими нелюбый, раз черный, играет лежит у ног,

ворон – птица с погоста другим – им болтун-сосед.

И не знают с тех пор ведьмы зла и бед,

ни объятий железных дев, ни сапог стальных.

Не идут на войну больше ведьмы ради чужих

лживых черных сердец. А что пусто в груди своей,

это плата пустячная. Ну да и черт бы с ней!

К ведьме сунешься если, то жабой рискуешь стать —

пусть такая история ходит из уст в уста.

Говорила, что каюсь

Говорила, что каюсь, с ладоней смывая кровь,

говорила, что святость – тот храм, куда я иду.

Все, что делала, – мимо, меня не хотел мой князь,

потому что несла лишь разруху, несла ему лишь беду.

Колдовала над мертвыми, силы его гася,

ворожила над девками – бегали от него.

На пруду белой парой все плавали птицы две,

а потом мертвым лебедь нашелся у берегов,

и тогда поняла: это знак мне, что на убой

увожу что люблю. И решила с тех пор: не тронь,

моя сила, жалей, уходи, обойди его!

Только сто долгих дней меня держат в сетях погонь.

Не живется ему одному там, так он привык,

что, как кошка, ластится и трется у ног беда.

То не я его к смерти толкала рукой своей,

от крови моей собственной стала красна вода.

До зимы пара слов твоих

До зимы пара слов твоих, льющих в меня мороз.

Посмотри на серебяность страшную этих кос,

что вчера еще вниз по ключицам стекали, как черный шелк.

Побелели в тот миг, когда ты на рассвет ушел.

Когда несколько слов медяками – Иуда кто? —

раскидал по подушке не дрогнувшею рукой,