Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира

Эвелин: Я думаю, что-то около двух тысяч. Плюс-минус…

Ирина: А откуда берутся все эти инструменты? Ты их покупаешь, заказываешь, находишь?

Эвелин: Все из перечисленного правда. Когда я еще была молодым музыкантом-перкуссионистом, еще в школе, я помню, мой учитель сказал, что мне надо приобрести новые палочки для ксилофона или чего-то в этом роде. Само собой, я пошла к родителям, и, конечно, мои родители купили мне палочки для ксилофона. Затем, может быть, недели через две: «Ой, вы знаете, теперь мой учитель попросил купить мне палочки для литавр». И опять-таки мои мама и папа согласились: хорошо, купим. И еще через несколько недель – барабанные палочки! И тут уже было: «Эй, когда это прекратится?!» Это перпетуум-мобиле… А потом я уже стала более независимой, студенткой на дневном отделении, и зарабатывала свои собственные деньги, тогда я купила себе разные треугольники, тамбурин, кастаньеты, еще какие-то тарелки, кажется. Но я старалась покупать лучшее из того, что могла себе позволить в то время. И я все это храню. Всем, что я приобретаю, я хочу пользоваться долго, всю жизнь, поэтому это самого высокого качества.

Конечно, какие-то инструменты мне подарили, и это всегда приятные неожиданности. Кое-какие инструменты я приобретаю, путешествуя по миру, и это всегда очень любопытно, потому что часто есть возможность познакомиться с теми, кто изготавливает инструменты. Бывают курьезные случаи. Например, я помню свою поездку в Венесуэлу и одного прекрасного человека, который делал традиционные венесуэльские длинные барабаны. Я попала в квартиру в старом многоэтажном доме, где у него была комната, в которой ютилась вся семья, и там же он изготавливал свои барабаны. Он очень настаивал на том, чтоб мне эти барабаны подарить, но я сказала: «Ни в коем случае!» и оставила ему деньги за них. Есть чудесные истории о том, как я разыскивала инструменты в Индонезии или в Индии. Всякое бывало. Ах да, и конечно, с распространением Интернета стало можно много чего разыскать по самым разным сайтам и найти такие штуки, которые ни в одном магазине не продаются.

Ирина: Хорошо, а у тебя есть какие-нибудь русские инструменты?

Эвелин: На самом деле, нет. Впрочем… есть гусли, которые мне подарил один джентльмен, он живет в паре миль отсюда, но, правда, они неисправны. Они хранились у этого джентльмена в гараже, и когда он услышал мое выступление по радио – я рассказывала про музыкальные инструменты, он сказал: «Я знаю, кому я хочу передать этот инструмент». И он был очень любезен, связавшись со мной потом.

Ирина: А без какого инструмента ты бы не смогла прожить?

Эвелин: О, это нечестный вопрос. Что-то вроде: «Назовите своего любимого ребенка, да?» Ох, это совсем… Я не могу ответить. Нет, в самом деле, очень сложно ответить, потому что в каком-то смысле каждый из моих инструментов по-своему особенный. Ведь началось все, еще когда я училась в школе, представь себе. Каждый ребенок по-своему особенный. И здесь то же самое… Дети есть дети, знаешь, у каждого инструмента своя история, так что я… Уф, я вот смотрю на них, и я всех их люблю, да, да, в самом деле люблю. Мне было бы очень тяжело выбрать что-то одно.

Ирина: Эвелин, наверное, твоя самая многочисленная аудитория была на Олимпийских играх 2012 года?

Эвелин: Да, да, много людей, очень много! Я думаю, если считать телезрителей, наверное, 80 миллионов. Это было действительно выдающееся представление. Там была командная работа в лучшем своем проявлении. Можно было по-настоящему почувствовать человеческую мощь, в позитивном смысле. Когда люди объединены одной целью и еще действует сила музыки – это оказывает очень сильное влияние на людей. Я помню, когда меня попросили заняться этим, то задали вопрос: «Какой вид барабанов мы возьмем? Что мы дадим в руки тысяче человек, чтобы они барабанили?» Я задумалась, размышляя: «Так, малый барабан – не совсем то, что надо, или джембе, африканский барабан, или какой-нибудь еще туземный барабан, нет, это все не даст правильного звучания, соответствующего промышленной революции». Знаешь, мы должны были отразить период промышленной революции. При мысли об этом на ум приходят тяжелые удары, грубые поверхности, пот, суровые рабочие с запачканными лицами, с закатанными рукавами, – следовательно, тяжелые удары, какой-то металлический звон, суровый, настоящий звук, не какие-то легкие милые барабаны. Кроме того, если дать человеку в руки барабан и попросить сыграть какой-нибудь ритм, то чаще всего он скажет что-то вроде: «Ой, я такой немузыкальный, ой, у меня нет чувства ритма, а как надо правильно держать палочки, а как надо держать барабан?» Сразу всплывают все эти вопросы. Но вот если дать человеку железное ведро… дело пойдет! Это что-то психологическое. Ну так вот, как только люди получили свои железные или пластиковые ведра, или что-нибудь еще, связанное с образом промышленной революции, у них не возникло ни одной проблемы с тем, чтобы воссоздать этот ритм.

Ирина: И они испытали радость и восторг.

Эвелин: О, невероятно! Поразительно, как они почувствовали, что каждый из них был исключительно важен для общего дела и результата. Понимаешь? А мы не стремились к идеалу, мы хотели что-то вроде: Кхрррр, кхррр! Не тук-тук-тук, но кхррр, кхррр. Такой ощутимо тяжёлый, как бы нависающий звук. Вот чего мы хотели добиться. И у нас это получилось. А все люди, за исключением профессиональных перкуссионистов во главе каждой группы – у каждой группы был один профессиональный перкуссионист или студент старших курсов, который должен был вести, быть лидером, – все остальные, то есть 99 % всех наших барабанщиков были волонтерами. И это было потрясающе.

Ирина: Вот как музыка может объединять людей! То же происходит и с хоровым пением. А вот со скрипками труднее было бы, потому что не так уж много людей умеют играть на скрипке.

Эвелин: Совершенно верно. Перкуссия представлена инструментами самых разных форм и размеров, как ты знаешь: от маленьких до огромных, от слабого звука до сильного звука, от тонкого до толстого, от нежного до агрессивного, и так далее. То есть можно подобрать звук для каждой эмоции, в какой-то мере. Или для каждого момента дня, если понадобится. И вот итоговое звучание, и сам физический процесс извлечения этого звука производят большое впечатление.

Ирина: Да. Как мы знаем – музыкой можно прекрасно манипулировать людьми.

Эвелин: Это возможно. Если мы вспомним обо всех политических маршах или о религиозных шествиях, там часто используется очень агрессивное музыкальное сопровождение, чтобы сильнее воздействовать на людей. Думаю, с теми же целями во время войн применяли волынки. Знаешь, ведь была большая разница, использовались они или нет. В них не было никакого практического смысла – просто тревожный звук. И он сам по себе давал мощный эффект. Но в конце концов, сила музыки – это лекарство, на самом деле. И это может принести много добра огромному количеству людей, как каждому в отдельности, так и всем вместе.

Ирина: Полностью согласна. Несмотря на то, что мы живем в таком агрессивном мире, ты с оптимизмом смотришь в будущее мира и планеты?

Эвелин: По правде говоря, у нас нет иного выбора. Я хочу сказать, если нет ничего позитивного, то какова альтернатива? Не быть позитивными и через это допустить агрессию, нетерпимость, эгоизм, и, понимаешь… мне кажется, если просто прислушаться к себе и прийти в согласие с самим собой, тогда это чувство уверенности можно уже передать другому. И затем другому. И так далее. Это примерно то же самое, что сочинять музыкальное произведение: начинаешь с одной ноты, затем следующая, еще одна, и не успеваешь заметить, как уже вышла первая музыкальная фраза. Вот так, понимаешь? Вот оно начало. А дальше, имея в своем распоряжении эту музыкальную фразу, можно ее развивать и использовать и так и эдак. И точно так же можно дать себе хотя бы возможность проявить внимание к соседу, к какому-нибудь другому человеку, вместо того чтобы, едва бросив взгляд, немедленно выносить ему приговор.

Ирина: Ты получила титул Дамы-Командора. Это ведь первый случай, когда женщина-музыкант, перкуссионист, получает такой титул?

Эвелин: Да, это и правда необычно… Музыканты получают рыцарские титулы, конечно, но обычно это певцы, дирижеры или пианисты. Среди музыкантов достаточно много сэров, конечно, но что касается присвоения почетных титулов женщинам, то обычно рассматривают певиц, как в случае с Кири Те Канава, например. Так что из перкуссионистов я была первой, что стало полной неожиданностью, я на это вовсе не рассчитывала, никак не ожидала. Но всегда интересно, когда с тобой происходят такие события, потому что сразу вслед за этим случились две вещи. Во-первых: все решили, что я отправлюсь на пенсию, сразу и немедленно. Потому что обычно так и происходит. А этого и близко не было на тот момент. И второе: то, что вместе с титулом приходит и огромная ответственность. Вдруг в один момент на тебя все обрушиваются: можете ли вы сделать это, можете ли вы сделать то, можете ли вы поддержать это, приехать на такое-то мероприятие, можно ли использовать ваше имя… И остается только сделать глубокий вдох и крепко подумать: «Так, что это значит, что означают эти слова? Что значит быть кавалерственной дамой Ордена Британской империи? Как это влияет на то, что я делаю?» Так что я с большой трепетностью отношусь к этому званию и использую его только в том случае, если это кому-то может помочь как ходатайство или рекомендация.

Ирина: Как правило, ударника, будь то даже группа «Битлз» и их ударник Ринго Старр, всегда упоминают в конце. В первую очередь рассказывают о Поле Маккартни, о Ленноне. Подобно тому, как барабаны на сцене всегда на заднем плане. Приходилось ли тебе сталкиваться с таким отношением?

Эвелин: О, я понимаю, почему ты спрашиваешь. Мне кажется, что лично мой опыт в этом вопросе чуть-чуть отличается. Когда я только начинала давать сольные концерты – а во время сольного концерта обычно находишься на первом плане, перед оркестром, – я помню, как договаривалась с оркестрами об этом. Мне говорили: «Вы можете расположиться со своими ударными сзади?» Даже при том, что это был сольный концерт для перкуссии! Чрезвычайно странно! Я отвечала: «Что ж, я с большим удовольствием поступлю именно так, при условии, что, когда вы будете давать следующий фортепьянный концерт, рояль вы тоже поставите позади оркестра. Или, если это скрипичный концерт, то скрипач разместится позади оркестра. Если вы собираетесь так поступать со всеми другими сольными концертами, которые у вас в программе, то я непременно поставлю перкуссию сзади». И конечно, они представляли себе, как бы смотрелся рояль позади оркестра. Просто нелепо!.. Так что, пойми, с ударными то же самое – ни при каких обстоятельствах я не буду играть на заднем плане.

Ирина: Но подобные ситуации, наверное, уже в прошлом. Или сейчас тоже такое случается?

Эвелин: Нет, совсем нет. За исключением тех случаев, когда композитор намеренно располагает инструменты на площадке каким-то особым образом. Тогда, конечно, это справедливо. Вообще-то свой последний сольный концерт в первом и третьем отделениях я играла, как раз стоя позади, но на возвышении, а во втором отделении – впереди. Но надо отдавать себе отчет в том, что это зачем-то нужно, а не просто потому, что дирижер тебе приказал отодвинуться назад. Это некоторый психологический барьер, который, мне кажется, мы уже преодолели. И в отношении дирижеров кое-что изменилось. Раньше они смотрели на партитуру концерта для перкуссии и, независимо от того, какие именно инструменты задействованы, следили только за ритмом, исключительно за ритмом. А ведь это то же самое, что взять фортепьянный концерт…

Ирина: Без мелодии?

Эвелин: Без мелодии! Без динамики, без всего! И просто следить за та-та-та-та, только ритмический рисунок. Они совершенно не могли понять, что там используется либо тэмпл-блок, либо маримба, или что-то еще. Но сегодня, поскольку уже многие дирижеры не раз давали концерты для перкуссии, они стали больше разбираться в звуковых оттенках, у них есть опыт работы с маримбой, или вибрафоном, или ударной установкой, или литаврами, и так далее. Так что звучание перкуссии в сольном режиме им уже лучше знакомо, и они гораздо успешнее подстраиваются под него, не просто следят за ритмом, а обращают внимание: «так, вот здесь сустейн, звук дольше затухает, тарелка дает сустейн, здесь кротали дают сустейн, а вот здесь отрывистый звук». Это определяет то, как они дирижируют остальными инструментами. Произошли большие изменения в хорошую сторону.

Ирина: И все благодаря тебе!

Эвелин: Это, наверное, просто эволюция.

Ирина: Эволюция с революцией?

Эвелин: Отчасти.

Ирина: Хантингдон – здесь родился Кромвель и живет Эвелин Гленни! Революционный город! Революция в музыке, произведенная с помощью перкуссии. А что ты думаешь по поводу названия нашей программы – «Энигма»?

Эвелин: Мне очень нравится это название. В нем есть какая-то загадочность, его можно отнести к любому нашему переживанию, жизненному опыту. И это слово с очень широким смыслом. Понимаешь? Никогда не знаешь, куда оно тебя приведет. И мне это нравится. Кроме того, Э-ниг-ма – просто звучит красиво.

Ирина: Ты просто фантастический гость нашей программы. Мы так много от тебя узнали. Желаем тебе огромных успехов.

Эвелин: Спасибо большое!

Теодор Курентзис

Теодор Курентзис на редкость неординарный человек и любитель нестандартных решений. Наверно, поэтому стало возможным преодолеть трудности в организации Новогоднего концерта телеканала «Культура» в Большом зале Московской консерватории в 2017 году. Началось с того, что в единственно возможный для приезда Теодора и оркестра MusicAeterna день в зале был давно назначен абонементный концерт, который никак не сдвинуть. Тогда я предложила сделать концерт в неформальное время в 23.00, он же предновогодний! Согласились, но вот опять загвоздка! Для прямой телетрансляции концерт должен идти без антракта, да и закончиться должен так, чтобы слушатели могли добраться домой. Но Теодору и оркестру трудно выступать без перерыва. Что ж! Передо мной стояла задача уговорить Теодора. Надев немыслимо прекрасную широкополую шляпу с пером, я пришла к нему на репетицию: «Теодор, понимаю, что оркестру и вам тяжело, но надо играть насквозь. Это телевизионный концерт, прямая трансляция, а это миллионы зрителей, нам нельзя их растерять». Видимо, этот довод на него подействовал. Было очевидно, что ему не очень удобно, но он осознанно пошел на эту уступку. Концерт состоялся с колоссальным успехом! Теодор сиял! В программе была «Золушка» Прокофьева! После концерта Теодор спросил меня, оценила ли я, как точно, ровно в полночь, ударили знаменитые куранты, когда Золушка теряет туфельку. Еще бы! Он потрясающий мастер на выдумки, и даже крохотные детали играют для него огромную роль! С той ночи и началась традиция Ночных концертов Курентзиса в Большом зале консерватории Москвы.

А этот разговор мы записали годом раньше.

Ноябрь 2016 года

Ирина: Теодор Курентзис – практически культовая фигура музыкального мира, главный дирижер Пермского театра оперы и балета, он настоящий гость «Энигмы»: загадочный, мистический, в чем-то совершенно необыкновенный.

Теодор: Во-первых, я не главный дирижер. Я мыслитель этого театра, то есть художественный руководитель. А Пермь для меня – это место, где ещё возможно жить в том романтичном мире, который представлялся нам, когда мы были подростками.

Ирина: А в каком времени вы больше живете? С древности греки разделяли время на Хронос и Кайрос? Какое время для вас важнее?

Теодор: …Кайрос.

Ирина: Для меня это время тоже главное. Кайрос фиксирует ключевой момент поворота судьбы, а хронология – только данность. А насколько на ваше сознание и образ жизни влияет ваше греческое происхождение?

Теодор: Греческое происхождение дало мне возможность мыслить, какой-то философ говорил: «Я думаю, потому что не знаю». Греческий язык – очень важный инструмент, чтобы точно мыслить. Естественно, я стараюсь ощущать и воспринимать мир объективно, но всегда присутствует какой-то субъективный образ, как аромат, как дежавю, ощущение. Вот это моя эфирная часть, мой дух, если хотите, она так воспринимает мир.

Ирина: А как вы воспринимаете Петербург? Сам город.

Теодор: Санкт-Петербург меня поражает. Это лучшее хранилище, декорация, когда-либо построенная для какого-то спектакля, который до сих пор играется.

Ирина: Да, пару раз здесь он состоялся самым роковым образом.

Теодор: Это длинный спектакль. Вчера, гуляя по набережной, я сказал: что было бы, если бы не было Петербурга?! И как хорошо, что есть Петербург! Это от сердца. А то, что декорация – построить такой город при таких погодных условиях уже несовместимо. Это русские, которые через «не могу» устанавливали европейский дух. Я приезжаю сюда очень редко, и я люблю, как это сказать… удивляться. Сколько я спектаклей ни играл, всегда в декорациях есть какая-то деталь, которую еще не видел.

Ирина: Есть ли что-то общее между Петербургом и Афинами? Ведь Афины – тоже декорация, город, выросший из деревни вокруг Акрополя.

Теодор: Афины и Петербург, два города, которые, по-моему, ничего общего не имеют с остальными городами. Афины – это очень большая энергия. Я знаю места, которые просто меняют человека. Сядешь там на полчаса и выходишь другим. Афины – не только история, в Афинах чувствуется, что именно там начались и театр, и философия, и поэзия.