Дом на задворках вселенной

Помню как-то, когда как раз в восьмом классе и учился, я случайно услышал их разговор. В тот день я пришел раньше обычного: мы с ребятами собирались кутнуть, и до вечера предстояло раздобыть еще необходимую сумму.

И вот как раз в то время, когда я, стоя посередине гостиной, напряженно размышлял над тем, откуда бы мне ее достать, из спальни послышались голоса. Я не ожидал застать мать с отчимом дома и прислушался.

– И все-таки, Александр, ты чересчур с ним холоден, – донеслось оттуда. Если не дословно, то по крайней мере что-то в этом роде; я сейчас слабо помню и привожу поэтому только смысл.

Чтобы лучше слышать, я на цыпочках подошел к двери спальни. Она была приоткрыта, и я увидел мать, которая подводила перед зеркалом ресницы.

– С чего ты взяла? Я так не считаю, – кисло отозвался с кровати отчим, до того перелистывавший какой-то журнал и выказывавший явные признаки нетерпения. Он снова взглянул на часы. – Пупсик, мы опаздываем. (Кстати, меня всегда коробило от этих его уменьшительно-ласкательных словечек). Он вполне взрослый и самостоятельный человек для того, чтобы позаботиться о себе самому. Когда в жизни человек надеется только на себя, то добьется куда большего, чем при помощи любых друзей и покровителей. Но зато у него будет нечто большее – независимость. Ну скажи, мне кто-нибудь помогал?

– Это конечно. Но я не о том. Я просила бы тебя быть с ним чуть поласковее. У него сейчас трудный возраст. Ведь тебе же ничего не стоит изредка спросить, как у него дела в школе, или поинтересоваться тем, что он читает…

Я буквально чуть не умер от смеха. Ничего подобного от моей маман раньше я не слышал. Мне стало жутко интересно, откуда она набралась всей этой дешевой педагогической чепухи. Наверное, какую-нибудь брошюру прочитала. Но последующий разговор не внес в этот вопрос никакой ясности.

– Ну, хорошо, хорошо, – отмахнулся отчим, на чем беседа тогда, собственно, и закончилась.

Однако на следующий день за завтраком он вдруг неожиданно меня спросил:

– Послушай, тебе, наверное, нужны деньги на карманные расходы. Мало ли там на что.

Сказано это было ровным, бесстрастным голосом. Произнеся свой вопрос, он молча взял кружок лимона и окунул его в чай, после чего принялся мешать содержимое стакана, изредка позвякивая ложечкой о стекло. Я, помню, чуть не поперхнулся и только неопределенно покрутил головой. Через некоторое время тот продолжил:

– Пятьдесят рублей, я думаю, на первых порах хватит.

Ошеломленный, я бессмысленно таращился на него, а тот, достав бумажник, хладнокровно отстегнул мне полста, которые я в ближайшие три дня благополучно прокутил с приятелями, поминая добрым словом моего приемного родителя. Потом я, правда, понял, что это была лишь демонстрация в ответ на вчерашний их разговор. Продолжения педагогической работы не последовало, на что я, честно говоря, очень надеялся. А скоро они уехали в Испанию.

Сейчас очень трудно писать обо всем этом, тем более когда стараешься уместить множество событий в сжатый объем.

Теперь уже вечер, и начало темнеть. Я сижу на кровати и пишу. Мой сосед ушел в следующую палату, и оттуда раздаются звуки голосов и смех. Один раз мне даже показалось, что я услышал женский голос. Ума не приложу, откуда она там взялась. Только что раздался очередной взрыв смеха, и я точно уловил женский голос. Он очень похож на голос медсестры, которая выговаривала мне за курение в палате. Очень может быть, что и она. Хотя кто знает.

Смех был дружным и громким, и вместе с тем в нем было что-то, что невозможно спутать ни с чем другим, подобным. Так смеются только в ответ на какую-нибудь пошлость, сальный анекдот или еще что-нибудь эдакое пикантное. От такого смеха меня всегда начинало мутить. Помню, когда мне было двенадцать лет, к нам приехала сестра отчима со своим мужем. Эта тетя Вера была очень живая худенькая женщина, судя по всему, в семье привыкшая командовать. У нее была страсть всех поучать. Меня она с самого начала невзлюбила, так как когда она принялась спрашивать о школе, явно намереваясь битых полчаса разглагольствовать о пользе просвещения, я сказал, что мне с ней скучно и лучше я пойду погуляю. Матери она сказала, что я невоспитанный, избалованный ребенок и что из меня путного ничего не получится, потому что они неправильно со мной обращаются, и что если бы меня отдали ей на недельку, то я бы стал шелковым. Правда, дядя Володя мне понравился. Он был физик и тогда строил какой-то новый реактор. Но я не об этом.

Один раз я вошел в кухню и увидел, что все в сборе, к тому же в прекрасном настроении – смеются. Причем все смотрели на дядю Володю, который что-то жевал и причмокивал, делая вид, что ему очень вкусно. Перед ним я увидел большой пакет с маслинами. Спелые маслины казались мне всегда довольно противными на вкус. Я открыл рот от удивления, а они засмеялись еще громче. Тетя Вера, положив дяде Володе руку на плечо, сказала:

– Теперь ты их будешь есть часто.

– А разве это вкусно? – спросил я, и они все чуть не полопались от смеха.

– Полезно, – ответила тетя Вера и опять засмеялась.

– Вот, не становись физиком, а то тоже будешь есть маслины, – немного погодя сказал дядя Володя.

Я не стал больше ничего говорить. Если они считают меня за дурачка, то пусть. Я-то сразу понял, что дело здесь в сексе. Представляю, каково было дяде Володе делать вид, что ему тоже смешно. И есть маслины, чтобы не выглядеть дураком, когда вдруг во всеуслышанье объявляют, что ты импотент. Помню, я испытывал неодолимое желание вцепиться в крашеную шевелюру тети Веры и стукнуть ее обо что-нибудь носом. А они смеялись. Как сейчас те за стеной…

Но я увлекся.

Итак, отчим с матерью укатили в Испанию. Он вообще почему-то всегда таскал ее с собой. Вот и теперь он повез мать во Францию, хотя что ей там, в принципе, делать?

Перед этим та закатила ему отвратительный скандал, так как каким-то образом узнала, что у него роман с секретаршей, которую тот взял на работу месяца три назад. Честно говоря, я знал об этом, но лично ко мне это никакого отношения не имеет. Пусть хоть пять секретарш себе заводит. Мне на это наплевать. Я, как только это началось, собрался и ушел в кино. Смотрел совершенно бездарный фильм. Помню, актеры с экрана несли какую-то чушь. С серьезными лицами и блеском в глазах. В общем, полфильма они только на шпагах дерутся, точнее, он дерется за эту размалеванную куклу с сантиметровым слоем грима на лице и искусственными зубами, которых, по-моему, у нее было гораздо больше, чем положено. Рядом со мной какая-то дура весь сеанс обливалась слезами, а под конец, когда Он эффектно спас Ее из огромной черной каменной башни, та вообще чуть вся не изошла на слюни и сопли. Не знаю, как я всю эту бодягу до конца вытерпел. И ту, что на экране, и ту, что рядом. Хотя это, конечно, лучше, чем разбираться в чьих-то секретаршах. А в общем, все равно.

Когда я пришел домой после фильма, там уже никого не было. Наверное, укатили куда-нибудь гулять в знак примирения.

А узнал я об этой его, так сказать, служебной симпатии за месяц до того совершенно случайно.

Как-то раз, бредя мимо «Арагви», я наткнулся на машину отчима. Быть может, я бы и не обратил на нее внимания, если бы не талисман у зеркальца – скелет с косой и в черной шляпе. Жуткая пошлость, конечно, вполне в стиле отчима, но мне эта незатейливая фигурка по какой-то причине понравилась. В свое время я мечтал выпросить ее, но так почему-то и не исполнил своего намерения: противно было клянчить, а сам он, понятное дело, так и не догадался его мне отдать.

Времени было где-то часов восемь, и я заинтересовался, что отчим может делать в «Арагви» именно в восемь часов, тем более что мать дома. Еще до того, как войти внутрь, я уже наверняка знал, что он с женщиной, так как в машине на заднем сиденье я обнаружил дамскую сумочку, которую, очевидно, оставила его спутница. Томимый желанием взглянуть, с кем проводит время мой приемный родитель, и слабой надеждой на то, что хотя бы во взглядах на женщин у нас будет что-то общее, я переступил порог ресторана. Отмахнувшись от тут же подоспевшего швейцара и объяснив, что хочу лишь посмотреть, нет ли здесь моих знакомых, я встал у косяка двери, ведущей в зал.

Они сидели в дальнем углу, но мне было хорошо видно. Отчим был при параде и весь лоснился, как апельсин. Напротив сидела та, чью сумку я видел в машине. Откровенно говоря, я даже разочаровался: типичная манекенщица и накрашена так, будто собралась выступать в балете на льду или водить хороводы в ансамбле «Березка». Я даже лица ее не запомнил. Встречу – не узнаю. Помню только, что она была в очень короткой юбке и все выставляла напоказ свои ноги, хотя справедливости ради надо признать, выставлять там было что.

Я постоял еще немного, потом, отойдя от косяка, сказал швейцару, что, видимо, ошибся, так как их здесь нет.

Да, надо думать, поободрала она его, эта манекенщица из «Арагви». А последний месяц он вообще ходил какой-то заморенный. Кончилось все дело, как я уже говорил, скандалом, который разразился спустя полтора месяца после того, как я видел их вместе.

Потом, естественно, было примирение и совместная поездка к Елисейским полям, по коим они теперь, думается, благополучно и гуляют. И будут гулять в ближайшие полгода.

Денег мне оставили достаточно и обещали выслать потом еще, к чему я, кстати сказать, их вовсе не обязывал. У матери был такой тон, когда она говорила об этом, будто она ничуть не сомневалась, что я только и думаю, как бы выжать из них побольше денег. А может, мне показалось.

У матери вообще в последнее время «появились манеры». Или то, что она считала таковыми. Потомственная графиня, не меньше. Впрочем, сколько помню, она всегда стремилась попасть в «высший круг». Рассказы об интригах чиновников треста или сплетни о «закулисной» жизни районной администрации передавались ею взахлеб, любая глупость, сказанная второразрядным артистом местной филармонии (который тем не менее уже пару раз успел засветиться на экране), а тем более глупость, сказанная при личном контакте, была последней истиной в инстанции. А уж дипкорпус, актеры первой величины, постоянно мелькающие на экране, казались ей и вовсе небожителями. «Вот это, я понимаю, жизнь! – заканчивала, как правило, она свои незатейливые рассказы, напоминающие даже не рассказы, а мечтания на кухне вслух. – А с вами что я вижу?» Последние слова, ясное дело, относились к бабке и ко мне.

Что ж, похоже, она поймала-таки свою золотую рыбку, вытянула счастливый билет.

На следующий день после их отбытия за пределы нашей необъятной я устроил у себя приличный сабантуй. Народу пришло достаточно, но отчего-то было нестерпимо скучно. Попытки внести в это настроение какие-либо изменения не увенчались успехом. Поначалу меня это угнетало, но потом как-то вдруг стало все равно. К тому же эта проблема впоследствии в прямой зависимости от количества выпитого отпала сама собой. Под конец я надрался и дальше уже ничего не помнил.

2

Лампа на столе горела всю ночь, наверное, забыл выключить. На улице густела тьма, и окна в домах не зажглись. Видимо, было где-то часа четыре утра. Очнулся я внезапно, будто от толчка. Во дворе выла собака. Вой был хриплым и срывающимся, как звук плохо натянутой струны. Гулко отдаваясь о стены домов, он разносился далеко в ночи.

Я лежал поверх одеяла в неудобной позе, и у меня затекла рука. В комнате было душно и слабо пахло табаком.

«Ночь», – машинально отметил я и резко сел на кровати, но тут же застыл, чтобы унять головокружение и подкатившую к горлу тошноту.

Сейчас что-то снилось, но что именно, я не мог вспомнить. Знал лишь, что это было что-то очень страшное и отвратительное. Настолько, что заставило меня проснуться. Некоторое время я неподвижно сидел на кровати – ждал, пока уляжется круговерть в голове. Наконец, с трудом поднявшись, прошел в ванную.

Свет лампочки, казавшейся слишком яркой, слепил. В глазах рябило.

Я сел на край ванны. Сердце, которое неслось сумасшедшим галопом с того самого момента, когда я встал с постели, теперь, казалось, вздрагивало где-то в животе, с натугой отдаваясь четкими густыми ударами в барабанных перепонках.

В голове навязчиво ворочались безобразные обрывки предыдущего вечера. Какой-то тип с полуголой очкастой девицей в кресле, ерзанье и шепот на кровати в спальне, нестерпимый запах вермута (наверное, где-то разлили и забыли вытереть), душные и прокуренные до одурения комнаты…

Отчего-то перед глазами навязчиво вертелся серый пудель: кто-то из вчерашних гостей приперся с собакой, и зверюга надоедала всем до тех пор, пока кто-то не вышвырнул ее на лестничную клетку.

«Интересно, это не она выла во дворе?» – подумал я, но тут же понял, что это полный бред.

Чтобы избавиться от всех этих видений, я открыл кран и сунул голову под воду.

Внезапно мне начало казаться, что всего окружающего просто нет и то, что происходит, – лишь сон, что сейчас я проснусь, туман рассеется, и предметы приобретут наконец четкие, реальные контуры.

Пол ванной начал медленно наклоняться, и я подумал, что если Северный полюс – верх, то, находясь в Москве, я должен стоять на полу с уклоном примерно в сорок пять градусов, и, стало быть, все правильно. Усмехнувшись такому неожиданному умозаключению, и поняв, что «проснуться», очевидно, не удалось, я вошел в кухню и принялся пить воду из чайника.