Последний канцлер

Горчаков: Что «и как»?

Пушкин: Сочинения.

Горчаков: Ты знаешь, свежо. Местами живо. «Руслан и Людмила» – просто чудо. В некоторых моментах смеялся громко и довольно долго. А вот стихи есть очень унылые. Не могу такое читать.

Пушкин: Не все же время радоваться.

Горчаков: Не все. Бывают в жизни и огорчения. И тоска даже одолевает. Но в такие моменты еще и стихи меланхолические читать – увольте! Это ж только и будешь что лежать на диване, предаваться грусти и жалеть себя любимого.

Пушкин: Так а чем же это плохо?

Горчаков: Дело кто делать будет? Кто интересы государства станет отстаивать? Кто политику вести будет и заводами управлять?

Пушкин: Ну, не всем же политику вести. Кому-то и на диване похандрить не грех.

Горчаков: А еще лучше на печи. На Руси это принято. Сидеть сиднем 30 лет и 3 года, а потом в богатыри записаться.

Пушкин: Ну, предположим, служака ты такой потому, что другого источника доходов у тебя нет. Что ж, сам виноват. Кто отказался от своей части наследства в пользу сестер? Может, не стоило быть уж настолько благородным?

Горчаков: Стоило. Может, я это специально сделал, чтобы пути обратного не было, чтобы работать, а не наследство потихоньку проедать? Знаешь, Пушкин, ничто так не способствует поднятию работоспособности и возникновению вдохновения, как отсутствие денег.

Пушкин: Вот с этим я, пожалуй, соглашусь.

Горчаков: Помню, я когда только на службу пришел, все время яд в кармане с собой таскал.

Пушкин: Да ну! Это еще зачем?

Горчаков: Чтобы употребить, если меня вдруг должностью или чином обойдут.

Пушкин: Вот глупость какая.

Горчаков: Да это понятно. Знаешь, только при всей глупости, подобное «memento mori» было совсем не лишним.

Пушкин: Не обошли, как я понимаю?

Горчаков: Ни чином, ни должностью, ни наградой.

Пушкин: Поздравляю. А все-таки ты большой… э-э-э… романтик.

Горчаков: Да ладно, дело прошлое.

Пушкин: Сам-то сейчас откуда? Да еще такой бодрый. Говорят, в Англии служишь?

Горчаков (жуя): Почитай уж пятый год в туманном Альбионе обретаюсь в должности секретаря посольства.

Пушкин: Неплохо. И как англичане?

Горчаков: Пардон?

Пушкин: Ну, что они за люди? Как тебе вообще тамошняя жизнь?

Горчаков: Никак. Скучно, чопорно, душно. Претензии нести цивилизацию остальному миру, а на деле – палочная дисциплина и нацеленность на грабеж. Всегда были разбойники, разбойники и есть. Хотя, что им еще остается? Острова маленькие, толком там ни черта не растет, погода дрянь, сплошное море вокруг. Единственный выход – пиратствовать, подминать под себя морскую торговлю да грабить разных папуасов в южных колониях, параллельно объясняя им, что это делается для их же блага. Ну и, конечно, шпионить. Лично у меня иногда создается впечатление, что в Англии вообще живут одни матросы и шпионы. Впрочем, матросы зачастую тоже оказываются шпионами.

Пушкин: А как же английские писатели?

Горчаков: Перестань. Шпионы через одного. Им это не зазорно. Даже похвально. Это у нас писатели по ночам пьянствуют и в карты играют. А у них они делом заняты. (Оба смеются).

Пушкин: Как-то у тебя все слишком просто получается.

Горчаков: Согласен. На самом деле все сложнее. У англичан есть чему поучиться. Особенно нам. Той же дисциплине, например. Или тому, что они называют «здравый смысл». Но тут важно соблюдать меру. Ведь оно как? С одной стороны, вещь хорошая, а с другой, этот «здравый смысл» иногда поворачивается к тебе таким противным боком, что только руками разведешь. Прямо хочется плюнуть и отойти подальше. Основа «здравого смысла» – рассудок. А рассудок всегда и везде выбирает выгоду. Мелкую, пошлую, гнусную выгоду. Короче, скучно. Туман над Темзой и английский сплин.

Пушкин (зевая): Ну, и чем ты там занимаешься?

Горчаков: Честно говоря, в основном циркуляры и дипломатические бумаги составляю.

Пушкин: Господи помилуй! Хотя, помню, ты еще в лицее с увлечением осваивал даже такую науку, как складывание и запечатывание конвертов.

Горчаков: На дипломатической работе вещь крайне нужная! Вот ты, например, знаешь, что почта конфиденциальная и официальная запечатываются совсем по-разному?

Пушкин: Помню что-то такое…

Горчаков: А вот запечатать сам вряд ли сможешь.

Пушкин: Тебе в лицее золотую медаль за это дали.

Горчаков: Всегда подозревал, что ты мне завидуешь черной завистью!

Пушкин: Да ну тебя совсем с этой ерундой! Горчаков, неужели тебе это все нравится?

Горчаков: Что именно?

Пушкин: Да циркуляры и прочая бумажная возня.

Горчаков: Поначалу не нравилась. Совсем. Но потом…

Пушкин: Ты шутишь. Как может нравиться писать какой-то циркуляр? Я понимаю там, стихотворение, или рассказ… А тут… клопы сдохнут от этого слога.

Горчаков: Да пусть дохнут. Ну, ты сам посуди… Что есть циркуляр?

Пушкин: И что же?

Горчаков: Торжество содержания над формой. Только представь… Эмоций – и правда, никаких. Зато в нем вся мощь государства, вся необъятная территория нашей империи! Циркуляр при всей своей литературной неказистости приводит в движение армии, его сухой слог заставляет сдаваться города и отрекаться царей от престола.

Пушкин: О, да это прямо ода циркуляру! Поэзия, да и только!

Горчаков: Зря иронизируете, господин пиит!

Пушкин: Да где уж нам! Мы такому высокому слогу чужды. Мы на земле копошимся, в пыли и прахе.