Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

Бой 3 и 4 августа происходил в виду наших армий, которые в течение двух недель стояли тылом к Смоленску, а лицом к Петербургу; теперь же, когда дрались за Смоленск, мы стояли, уже повернувшись на своей оси. Наша бригада в резерве стала на левом фланге, против Раевского пролома, и одна из рот, вместе с нами составлявшая резерв артиллерийский, подполковника Нилуса,[165 - Вероятно, Нилус Богдан Богданович, подполковник и командир батарейной роты № 30 2-й резервной артиллерийской бригады.] была отделена от нас и с этого берега Днепра фланкировала стену города у этого пролома с большей, конечно, славой, но без всякой для себя опасности; ибо в то время, когда французские колонны, пользуясь кустарниками и рытвинами, с этой стороны стали спускаться в обход стены к пролому, удачными выстрелами Нилусовой батареи были удержаны и не дошли до Днепра, а потому не могли на этот раз отрезать и уничтожить переправу для бившихся за Смоленском наших войск. Но до Нилусовой батареи не долетало ни одно неприятельское ядро, ибо она стояла гораздо выше той французской батареи, которая была направлена против нее.

Нашей бригадой за отделением Ермолова к важнейшим занятиям командовал полковник Эйлер. 3 августа, когда мы заняли нашу позицию, он, подойдя к моему бивуаку, вызвал меня и сказал:

– Ты хорошо знаешь, Иван Степанович, церковную службу и, верно, знаешь, какое читают Евангелие, когда служат молебен Божией Матери? Правда ли, что тут говорится, что она пробудет в отсутствии из дома три месяца и потом возвратится опять к себе?

Я отвечал, что хотя и говорится о трех месяцах, но это уже в прошедшем, а не в будущем отношении, и повторил ему буквально выражение этого текста Евангелия.

Он мне тут же прибавил:

– Ну, вот теперь на этом тексте основывают нашу надежду! Говорят, что мы Смоленск отдадим французам, но через три месяца опять будем тут же.

Тотчас вынесли чудотворный образ Божией Матери[166 - Смоленская икона Божией Матери (Одигитрия) – одна из святынь русской православной церкви. По преданию, написана евангелистом Лукой. В Смоленск была передана великим князем киевским Владимиром Мономахом. 5.8.1812 г. икона была вынесена из смоленского Георгиевского храма на Покровскую гору, где перед ней всю ночь совершался молебен. Позднее сопровождала русские войска. Накануне Бородинского сражения перед этой иконой молилось русское воинство «об одолении иноплеменных». Перед занятием Москвы французами была отправлена в Ярославль. После окончания Отечественной войны 1812 года (в декабре) икона была торжественно перенесена в Смоленск, где и установлена вновь в кафедральном соборе.] из церкви, что над Днепровскими воротами, и при этом пели непрестанные молебны, причем все повторяли эти слова.[167 - Образ этот был теперь у нас в резерве, при роте Нилуса, при ко торой он и находился в течение всего похода до возвращения в Смоленск. Пророчество это, переданное мне Эйлером 3 августа, на позиции под Смоленском, действительно сбылось, ибо Смоленск занят обратно 3 ноября, и образ этого именно числа, внесен опять на Смоленскую стену. – И. Ж.]

В то время, когда происходила самая жаркая битва в Смоленске, который переходил на глазах наших несколько раз из рук в руки, и когда город весь был объят пламенем, я увидел Барклая, подъехавшего к батарее Нилуса и с необыкновенным хладнокровием смотревшего на двигавшиеся неприятельские колонны в обход Раевского[168 - Раевский Николай Николаевич (1771–1829), генерал от кавалерии (1813). Участвовал в войнах с Турцией (1788–1790), Польшей (1792–1794) и в Персидском походе 1796 г., в войнах с Францией 1805 г., 1806–1807 гг., русско-шведской (1808–1809), русско-турецкой (1806–1812) войнах. В Отечественную войну 1812 года командовал 7-м пехотным корпусом, успешно противостоявшим превосходящим силам противника в Смоленском сражении 4.8.1812. Отличился при Бородино. Участвовал в заграничных походах 1813–1814 гг. После войны командовал корпусом на юге России, с 1824 г. в отставке.] и отдававшего свои приказания… Но какая злость и негодование были у каждого на него в эту минуту за наши постоянные отступления, за смоленский пожар, за разорение наших родных, за то, что он нерусский! Все накипавшее у нас выражалось в глазах наших, а он по-прежнему бесстрастно, громко, отчетливо, отдавал приказания, не обращая ни малейшего внимания на нас. Тут вдруг увидели, что по мостам переходят войска наши на эту сторону Днепра, за ними толпой тащатся на повозках и пешими бедные смоленские обыватели; резерв наш передвинулся за пять верст на дорогу, идущую в Поречье, и две батарейные роты наши заняли возвышение вперерез большой дороги, а позади расположились гвардейские кавалерийские полки. Толпы несчастных смолян, рассыпавшихся по полю без крова, приюта, понемногу собирались сзади, около нас, чтобы продолжать далее свое тяжелое странствование. Крики детей, рыдания раздирали нашу душу, и у многих из нас пробилась невольно слеза и вырвалось не одно проклятие тому, кого мы все считали главным виновником этого бедствия. Здесь я сам слышал своими ушами, как великий князь Константин Павлович, подъехав к нашей батарее, около которой столпилось много смолян, утешал их сими словами:

– Что делать, друзья! Мы не виноваты. Не допустили нас выручать вас. Не русская кровь течет в том, кто нами командует. А мы и больно, но должны слушать его! У меня не менее вашего сердце надрывается.

Когда такие слова вырывались из груди брата царева, что должны были чувствовать и что могли говорить низшего слоя люди?

Ропот был гласный, но дух Барклая нимало не поколебался, и он все хранил одинаковое хладнокровие; только из Дорогобужа он отправил великого князя с депешами к государю, удостоверив его, что этого поручения по важности он никому другому доверить не может. Великий князь, как говорят, рвал на себе волосы и сравнивал свое отправление с должностью фельдъегеря.[169 - Фельдъегерь – специальный военный агент для доставки правительственной корреспонденции.] В этом случае Барклая обвинять нельзя. Трудно повелевать над старшими себя и отвечать за них же. А великий князь и Багратион были старее Барклая, и они оба роптали не менее других.

На этой позиции мы простояли только несколько часов, потом нас повели по дороге на Духовщину. Едва мы сделали несколько верст, как нас своротили по проселку на большую дорогу из Смоленска в Москву. Проселком мы шли около 20 верст и на дороге имели ночлег. Этот переход был до такой степени затруднителен, что колонны беспрестанно останавливались, ибо, кроме того, что по этой дороге едва-едва могла пробраться крестьянская телега в одиночку, – до такой степени она была узка, – она сверх того была вся в горах и пересечена источниками, на которых еле держались мосты, а другие таки просто обрушивались под орудиями. Наконец мы стали вытягиваться на большую дорогу в 16 или 18 верстах от Смоленска.

После слышал я суждение Ермолова, что здесь была самая важная ошибка в эту кампанию. Багратион шел уже по Московской дороге; мы были в гористых ущельях; французы хотя и не перешли Днепра, но уже стояли почти против того пункта, где мы гусем выходили из ущелья, и у них под носом был брод; так что, ежели бы Жюно[170 - Жюно Жан Андош (1771–1813), герцог д’Абрантес (1807), французский дивизионный генерал (1801). В кампанию 1812 г. – командир 8-го армейского корпуса Великой армии. Под Смоленском заблудился, во время описываемого боя при Валутиной Горе бездействовал, за что едва не лишился командования.] схватился и перешел через Днепр, мы все живьем были бы перехвачены или, самое лучшее еще, отрезаны опять от Багратиона и отброшены к Духовщине, тогда бы нам другого пути не было, как идти на Белую и оттуда искать случая вновь соединиться с Багратионом. Но, к нашему счастью, казаки, не помню теперь, под командой Исаева или Карпова,[171 - Исаев 2-й и Исаев 4-й – командиры донских казачьих полков, но находились они первый – в Финляндии, последний – в Дунайской армии. Скорее всего, здесь был полк Карпова 2-го.] цепью своей так хорошо закрывали наше критическое положение и удерживали натиски французской кавалерии, переправленной без пехоты за Днепр, что мы этому обязаны своим спасением. Когда мы вышли на большую дорогу, тогда гренадеры обращены были к Валутиной горе[172 - Валутина гора – деревня Смоленского уезда той же губ., где 7.8.1812 трехтысячный отряд под командованием генерала П. А. Тучкова сдерживал натиск французской пехоты, стремившейся вновь разделить русские 1-ю и 2-ю Западные армии, отступавшие от Смоленска.] и там твердостью своей загородили путь французскому напору в преследовании нас.

Выйдя на большую дорогу, мы благополучно следовали к Дорогобужу. Здесь со мной встретился странный случай. Года за четыре, бывши в отпуску, ездил я из Смоленска проселком к дяде моему, в деревню Михайловку, находящуюся верстах в восьми от Дорогобужа, в сторону к Смоленску. В Дорогобуже я не был и местности не знал. Когда мы теперь пришли к Дорогобужу, нас поставили в позицию: разумеется, армия впереди, а резерв – позади ее. Меня откомандировали фуражировать в тылу наших. Я поехал по проселку и сделал верст десять. Приехавши в одну деревню, приказал команде отправиться по дворам для отыскания овса и сена, а сам остался у входа в селение. Вдруг подходит ко мне человек и называет меня по имени. Не узнавши его, я спрашиваю, кто он и что ему нужно. Он отвечает, что он – человек моего дяди и что удивляется, как я приехал на эту дорогу за французами, ибо французы в двух верстах отсюда по дороге от Ельни к Дорогобужу. Из слов его замечая, что французы обходят уже Дорогобуж, я стал подробнее его расспрашивать, и зачем он сам тут, ибо я полагал, что деревня дяди, Михайловка, уже нами пройдена и находится впереди нашей линии. Как же я удивился и вместе с этим испугался, когда он удостоверил, что эта и есть самая деревня дяди и что я, вместо того чтобы ехать в тыл армии, сам теперь нахожусь впереди оной и почти на носу у французов! Собравши фуражиров, я пошел на рысях к роте, но роту уже не нашел на старом месте, а на новой позиции, и в проезд мой я уже перерезал передовую линию. Это обстоятельство долго было для меня загадкой; но в 1830 г., когда я служил в Туле и Ермолов был у меня, в разговоре с ним я коснулся этого обстоятельства, и он вдруг остановил меня вопросом:

– Как ты знаешь это? Ведь это наша государственная тайна! За нее Багратион настаивал, чтобы нашего тогдашнего генерал-квартирмейстера Толля[173 - Толь Карл Федорович (1777–1842), граф (1829), генерал от инфантерии (1826), генерал-адъютант (1823), член Государственного совета (1830). Окончил Сухопутный кадетский корпус (1796). Принимал участие в Швейцарском походе Суворова 1799, в войнах с Францией (1805) и Турцией (1806–1809). С 1810 г. в свите императора по квартирмейстерской части. В кампанию 1812 г. в чине полковника был прикомандирован к 1-й Западной армии и назначен на должность генерал-квартирмейстера. С декабря 1812 г. – генерал-квартирмейстер Главного штаба при Александре I. Участвовал в заграничных походах в 1813–1814 гг. С декабря 1815 г. – генерал-квартирмейстер Главного штаба, с 1823 г. – начальник штаба 1-й армии. Во время русско-турецкой войны (1828–1829) гг. – начальник штаба действующей армии.] ежели не расстрелять, то по крайней мере облечь в «белый крест» (т. е. разжаловать в солдаты),[174 - В то время ремни, поддерживающие ранцы, белились и сходились крест-накрест на груди у солдат.] ибо он расположил под Дорогобужем армию так, что она стояла тылом к французам, а лицом – к Москве. Я объяснил Ермолову все мной написанное выше.

По прибытии к армии Кутузова дух солдат ожил, и мы положительно уже стали приготовляться к сражению. Около Бородина первая наша позиция, т. е. резерва, была левее, сзади оного, и 24-го числа я тут встретил Б. Н. Гольцова, мужа старшей сестры моей невесты; он сообщил мне последнее о ней сведение, которое я имел в России, и через него я написал к ней. В этот день французы делали большое обозрение наших войск и упорно нас атаковали, так что ядра их ложились даже у нас, в резерве, около наших орудий, хотя и без вреда нам. Того же числа нас подвинули вперед, к самой линии, и расположили нас на левом фланге армии, где мы и провели все 25 августа 1812 г.

26 августа поутру с зарей раздался первый пушечный выстрел, и этот звук уже не прерывался до захождения солнца. При самом начале рота наша хотя и не была в линии и стояла позади батарейной роты графа Аракчеева, но ядра долетали до нас и много нас тревожили; одно из них разбило колесо под одним орудием и, сделав рикошет, поднялось прямо над моей головой, так что повышение оного от земли мне было видимо и я, едва успев присесть, почувствовал, что воздухом от полета ядра как будто ударило меня в поясницу, отчего я весь согнулся. Солдаты закричали:

– Поручика убило! – но я, выпрямившись, отвечал:

– Погодите, ребята! Мы еще не у места. Вот посмотрим, что будет, когда сами будем в деле!

Часа два мы были на этом месте, потом нам приказано было отойти назад, сближаясь с центром. Тут мы простояли часу до первого вне выстрелов и успели даже пообедать. Но едва кончили нашу закуску, как подъехал какой-то адъютант. После мы узнали, что это был один из адъютантов Дохтурова – Дохтуров же.[175 - Дохтуров Дмитрий Сергеевич (1759–1816), генерал от инфантерии (1810). Участник войн со Швецией (1788–1790) и с Францией (1805, 1806–1807, 1812, 1813–1814). В 1812 г. командовал 6-м пехотным корпусом 1-й Западной армии. При Бородино в начале сражения корпус Дохтурова находился в центре русских позиций. После ранения генерала Багратиона принял командование 2-й Западной армией и стойко удерживал позиции за Семеновским оврагом. Вернувшись из заграничных походов, вышел в отставку.Дохтуров Николай Михайлович (1788–1865), племянник Дмитрия Сергеевича Дохтурова, генерал от кавалерии (1857), сенатор (1846). В 1812 г. – подпоручик Лейб-гвардии Семеновского полка, адъютант генерал-адъютанта Е. Ф. Комаровского. В сражении при Бородино состоял при главнокомандующем М. И. Голенищеве-Кутузове.]

– Где здесь батарейная рота капитана Гогеля? – закричал он.

Я и поручик Столыпин вскочили и подбежали к нему, закричав: «Наша!» Гогель же начал объясняться, что хотя это рота и его, но она не батарейная, а легкая. Не различая этого, Дохтуров сказал нам, что мы должны идти на левый фланг, где нам он укажет место. Гогель стал было затрудняться, но мы, а вместе и все прочие офицеры настояли, чтобы идти туда. Дохтуров поехал вперед и повел нас кустарниками, почти без дороги; а как в этом пункте ядра ложились в учащенном количестве, то наш вожатый начал забирать левее и левее, дабы выйти из-под выстрелов. Но едва мы вышли из кустов, как по нас раздался залп, и мы прямо очутились пред двухъярусной неприятельской батареей. Адъютант поскакал назад. Гогель смешался, крича ему в след:

– Покажите нам место!

Я же, будучи впереди, при первом орудии, тронулся, скомандовав:

– Рысью! – и, втянувшись в интервал двух колон в линии, закричал: – Выстраиваться влево!

Нижнего яруса неприятельская батарея дала несколько выстрелов картечью, а верхняя пустила ядрами, так что в одно время ядром убило лошадь под Гогелем и оконтузило картечью подпоручика Ваксмута,[176 - Ваксмут Андрей Яковлевич (1791–1849), генерал-лейтенант. В 1812 г. – подпоручик Лейб-гвардии Артиллерийской бригады.] который был при соседних от меня орудиях. Мы распорядились сами и открыли огонь. Нижнего яруса батарея тотчас же отошла к верхней, но зато ядра просто посыпались на нас как град, и мы едва-едва простояли с час. Множество людей выбыло из фронта, довольно перебито лошадей и подбито 3 или 4 лафета.

Гогель давно уже послал известить о нашем трудном положении, и нас сменила другая легкая рота Вельяминова; но как и он получил контузию, то этой ротой командовал Лодыгин.[177 - Лодыгин (Лодыгин) Николай Иванович (ок. 1788–после 1844), генерал-майор, воронежский военный губернатор (1836–1841). В 1812 г. – штабс-капитан Лейб-гвардии Артиллерийской бригады. В 1813 г. был последовательно произведен в капитаны (апрель) и полковники (декабрь).] Когда под Гогелем убили лошадь, он был возле меня. Упавши вместе с конем, он едва выпутал ноги и, весь бледный, дотащился до меня.

– Что же это ты, Александр Григорьевич? – сказал я ему, – или тебе седла не жаль? Вели снять, а то после будет поздно! – И приказал это солдату сделать; сам же Гогель не в состоянии был и этого приказать.

Когда нашу роту сменили, мы пошли на прежнее место, но уже другим и гораздо кратчайшим путем. Тут перед сумерками подъехал какой-то адъютант, стал расспрашивать нас о наших потерях[178 - В сражении при Бородино русские армии потеряли более 40 тыс. чел. убитыми и ранеными. Среди них 27 генералов. Французы также потеряли убитыми и ранеными более 40 тыс. чел., среди них – 49 генералов и один маршал.] и повреждениях, записывая все карандашом, и объявил именем Кутузова, чтобы мы назавтра были бы готовы сами атаковать французов, чему мы очень верили; но когда смерклось, то получили другое приказание – идти назад к Можайску.

Под Можайском, где все наши четыре роты сошлись опять вместе, возник спор у офицеров батарейной роты его высочества с Лодыгиным, который утверждал, что офицеры первой роты много прихвастывают, за что вступился подпоручик князь Михайла Горчаков и вызвал Лодыгина на дуэль. Они дрались на саблях, и Лодыгин получил рану в руку, и затем помирились. Поводом же к спору послужило составление реляции о сражении и представление к наградам.

Когда мы дошли до Москвы, то на бивуаках при деревне Фили 1 сентября Вельяминов, князь Горчаков, я и еще несколько из наших товарищей обедали у поручика Столыпина. Перед самым обедом зашел ко мне и к Вельяминову артиллерийский штабс-капитан Фигнер; мы его пригласили с собой к Столыпину, и тут зашел разговор, в котором Фигнер с горячностью стал утверждать, «что настоящая война есть война народная; что она не может быть ведена на общих правилах; что ежели бы ему дали волю и дозволение выбрать человек 50 охотников, он пробрался бы внутрь французского лагеря, до места пребывания Наполеона, и непременно бы убил его, и хотя уверен, что и сам бы жив не остался, но охотно бы пожертвовал жизнью!».

Против этих мыслей возникло много возражений, и предположение это называли варварством. Но когда кончился обед, Фигнер обратился с просьбой к Вельяминову, чтобы он вместе с ним отправился к начальнику штаба Ермолову и поддержал бы его вызов на партизанство, что тот охотно исполнил.

2 сентября 1812 г., против всякого ожидания в ночь мы оставили Москву и расположились по Рязанской дороге. Отсюда мы видели зарево пожара, уничтожавшего нашу древнюю столицу. Через несколько дней легкие роты были разделены на половины, и мне с одной из таковых пришлось состоять при Семеновском полку, которым тогда командовал полковник Посников.[179 - Посников Федор Николаевич (1784–1841), генерал-майор (1813). В 1812 г. – полковник, командир 1-го батальона Лейб-гвардии Семеновского полка. С 20 августа, по причине болезни полкового командира, командовал Лейб-гвардии Семеновским полком. В 1813 г. назначен шефом Малороссийского гренадерского полка. Участник кампаний против Наполеона в 1805–1814 гг.] Впрочем, это причисление ничего особенного не значило, ибо во время похода рота всегда соединялась вместе, а только при квартирном расположении на возвратном походе каждая половина располагалась вместе с полком. Полковник Посников был так ко мне внимателен, что несколько раз приглашал меня квартировать с собой.

С Рязанской дороги мы боковыми трактами перешли на Калужскую около города Подольска, а потом подались через Тарутино до деревни Латышевки, где была главная квартира Кутузова, а гвардия перед этой деревней – на бивуаках. Мы простояли на одном месте до 6 октября.

6 октября было известное дело под Тарутиным.[180 - Имеется в виду сражение, состоявшееся 6 октября между русскими армиями и авангардом французских войск под командованием маршала Иоахима Мюрата на реке Чернишне в районе села Тарутино. Предпринятое по инициативе русского командования, сражение было выиграно и ускорило выход Наполеона из Москвы.] Как ни маловажно было это дело по своему исходу, как ни старалось все начальство путать, где без пользы погиб достойный сожаления храбрый генерал Багговут,[181 - Багговут Карл Федорович (1761–1812), генерал-лейтенант (1807). На русской службе с 1779 г. Участник русско-турецкой войны 1789–1791 гг., Польской кампании 1792–1794 гг., войнах с Францией (1805, 1806–1807), со Швецией (1808–1809). В кампанию 1812 г. командовал 2-м пехотным корпусом 1-й Западной армии. В Тарутинском сражении командовал колонной из двух корпусов. В начале боя возглавлял передовые полки, был убит одним из первых выстрелов французской артиллерии. В рескрипте вдове Багговута император Александр I писал: «Я потерял в нем храброго военачальника, полезного отечеству».] тем не менее мы все в лагере ликовали этой победе. Во-первых, это была, если можно сказать, наша первая победа над французами, которые от нас бежали, между тем как мы до сего времени все от них уходили, и, во-вторых, значит, чувствовали себя уже на столько сильными, а французов не такими грозными, что перешли в наступление.

В лагере много продавалось казаками из вещей, принадлежавших неаполитанскому королю Мюрату,[182 - Мюрат Иоахим (1767–1815), король Неаполя и Обеих Сицилий (1808), маршал империи (1804). Женат на Каролине Бонапарт (родной сестре Наполеона) (с 1800). За любовь к пышным костюмам и внешним эффектам современники называли его «театральным королем».] весь обоз которого был захвачен казаками и разграблен. Пришел мне на память один замечательный случай: в числе продаваемых вещей был какой-то темно-пунцовый бархатный кафтан Мюрата, вышитый на груди, на спине и по подолу золотом, отороченный каким-то мехом, и такого же цвета бархатная шапка, на манер конфедераток, но без пера; все это купил за ничтожную цену, кажется за пять рублей, офицер нашей бригады Добрынин, и после одной попойки, происходившей у князя Горчакова, когда уже порядочно нагрузились, пришла шутовская мысль нам одеть Добрынина в мюратовское платье, воткнуть в шапку вместо недостающего пера красный помпон музыкантский и в таком наряде пустить его по всему лагерю. Эффект произошел необыкновенный! Где мы ни проходили, все выбегали из палаток и с хохотом присоединялись к нам. Дежурный генерал Коновницын,[183 - Коновницын Петр Петрович (1764–1822), граф (с 1819), генерал от инфантерии (1817), генерал-адъютант (1812), член Государственного совета (1819). В 1810–1811 гг. командовал дивизией, охранявшей Балтийское побережье. В Отечественную войну 1812 года генерал-лейтенант, начальник 3-й пехотной дивизии. С 4 сентября назначен дежурным генералом при М. И. Кутузове. В заграничном походе командовал гренадерским корпусом. Пользовался любовью и уважением солдат. С 1814 г. – военный министр. С 1819 г. начальник военно-учебных заведений и директор Царскосельского лицея.] Кайсаров[184 - Кайсаров Паисий Сергеевич (1783–1844), генерал от инфантерии (1833). С 1805 г. – адъютант генерала М. И. Кутузова, с которым участвовал в кампании против Франции 1805 г. Во время войны с Турцией в 1811–1812 гг. руководил канцелярией Кутузова, а затем состоял при нем же секретарем мирного конгресса в Бухаресте. В кампанию 1812 г. в чине полковника состоял при штабе М. И. Кутузова дежурным генералом. Участвовал в заграничных походах 1813–1815 гг., где проявил себя талантливым разведчиком. Отличился при подавлении польского восстания в 1831 г. С 1842 г. в отставке.] и многие другие из штабных и близких лиц главнокомандующего разделяли нашу общую веселость.

Вдруг показались дрожки и на них Кутузов, который с изумлением глядит на эту толпу, которая с хохотом и шутками приближается к нему. Он остановился, зовет к себе Добрынина и спрашивает, кто он такой. Тот называет себя и на новый вопрос, офицер он или нет, отвечает, что он офицер.

– Стыдно, господин офицер, – громко и явственно заговорил Кутузов, глядя сердито на несчастного Добрынина, а равно и на всех нас. – Не подобает и неприлично русскому офицеру наряжаться шутом, а вам всем этим потешаться, когда враг у нас сидит в матушке Москве и полчища его топчут нашу родную землю. Плакать нужно, молиться, а не комедии представлять; повторяю вам всем, что стыдно! Так и передайте всем своим товарищам, кого здесь нет, что старику Кутузову в первый раз в жизни случилось покраснеть за своих боевых товарищей. Ступайте, так и скажите, что я за вас покраснел! А ты, голубчик, – продолжал Кутузов обращаясь к Добрынину, который стоял все время как ошпаренный, – ступай поскорее к себе домой, перемени это дурацкое платье и отдай его поскорее кому-нибудь, чтобы оно не кололо тебе глаза.

Можете себе представить, как мы себя чувствовали после такого неожиданного урока и как всем нам было совестно глядеть друг другу в глаза! Куда девался и хмель!

В ночь с 11 на 12 октября мы пошли к Малому Ярославцу, наперерез пути французской армии.

Под Малым Ярославцем сражение происходило в виду нашем,[185 - Сражение за Малоярославец началось около 6 часов утра 12 октября, продолжалось до темноты. Город 8 раз переходил из рук в руки. Общая численность участвовавших войск достигала 50 тыс. чел. с обеих сторон. Потери у русских и у французов составили примерно по 7 тыс. чел. Сожженный город удержали французы, но дорога на Калугу была перекрыта русскими войсками. В результате, Наполеон был вынужден прекратить движение на юг России и отступить на разоренную еще на первом этапе войны Старую Смоленскую дорогу.] и на походе одно неприятельское ядро упало на мою батарею. Это было единственное ядро, которое удостоило долететь до гвардии.

К ночи за моей батареей разбита была палатка, принадлежавшая Семеновского полка штабс-капитану Кошкареву,[186 - Кашкаров Николай Иванович (ок. 1784–?). В 1812 г. – подпоручик Лейб-гвардии Семеновского полка, батальонный адъютант. На 1819 г. – штабс-капитан.] в ней ночевал Кутузов. Около 10 часов вечера, когда он, вероятно, начинал засыпать, вдруг пальба, прекратившаяся совершенно у города часу в восьмом, внезапно открылась в большом размере. Кутузов вышел из палатки и с сердцем сказал:

– Ох уж этот мне Дмитрий Сергеевич (Дохтуров), и уснуть не даст! Оставил бы их, проклятых, в покое. Кашкаров! Пошли узнать, что это за тревога? – Потом, войдя в палатку, он проспал уже до рассвета, до нового похода.

На одном из маршей Кутузов, на дрожках подъехав к Семеновскому полку, впереди которого ехали верхом Посников, я и другие ближайшие офицеры, объявил нам, что перехвачен курьер, везший известие к Наполеону о маллетовском заговоре,[187 - В октябре 1812 г. в Париже отставной бригадный генерал граф Клод Франсуа Мале попытался организовать переворот, объявив о смерти Наполеона. Был разоблачен, схвачен и расстрелян. Наполеон узнал о заговоре 6.11.1812 в Смоленске, после чего принял решение покинуть армию, чтобы скорее вернуться в Париж.] возникшем в Париже. Рассказав подробно обстоятельства этого дела, он прибавил: «Я думаю, собачьему сыну эта весточка не по нутру будет. Вот что значит не законная, а захваченная власть!»

Кутузов был вообще красноречив; но при солдатах и с офицерами он всегда говорил таким языком, который бы им врезывался в память и ложился бы прямо на сердце.

В одну деревню, где назначена была квартира для Семеновского полка и вместе главная квартира Кутузова, он приехал вперед один в крытых санях парой и с конвоем двух только казаков. Сани въехали во двор, а сам он вошел в избу и уселся на скамье. Квартиргер полка подпоручик Буйницкий,[188 - Буйницкий Иосиф Федорович (ок. 1790–?). В 1812 г. – прапорщик Лейб-гвардии Семеновского полка. Майор Северского конно-егерского полка (1817).] прибывший туда незадолго для занятия квартир, внезапно вбежал в ту же избу и, найдя неожиданно главнокомандующего, оробел и спешил выйти. Кутузов остановил его и спросил:

– Какого полка и что тебе надобно, мой друг?

Буйницкий отвечал:

– Семеновского, прибыл для занятия квартир.

– Чего же ты испугался меня и бежишь вон, – продолжал Кутузов, – а еще гвардеец, и не нашелся! Обожди. Присядь со мной и побеседуем вместе. Успеешь еще занять квартиры – полк далеко. – Усадил его с собой и продержал с четверть часа.