Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

Я тотчас исполнил его требование и, приостановясь, велел людям по возможности прибраться и переменить амуницию, весь же хлам сложить на обоз и на запасные лафеты, которым приказал тронуться не прежде как через полчаса после нашего выступления, рассчитывая, что этого времени достаточно нам будет, чтобы пропарадировать мимо короля.

Едва успела рота пройти с версту, как представилось нам до того невиданное зрелище: мост через реку Одер был убран арками из цветов, а на передней арке красовалась надпись: «Komm uns Willkommen» (т. е. «приди к нам желанный»). У моста ожидал меня тот же адъютант короля с известием, что его величество встал и ожидает моего в город вступления. Сообщив это мне, он поскакал к королю. Я ехал перед ротой; улица, по которой мы вступили в город, была обсажена по обеим сторонам деревьями, и, подходя к площади, нас встретил Лодыгин пешком и только что успел мне сказать:

– Смотри направо! Король!

Я принял первые слова за указание поворота, скомандовал двум первым орудиям: «Левое плечо вперед» и поворотил их у самого угла площади, а сам с поворотом моей лошади увидел короля, сходящего по ступенькам с незначительной террасы первого дома. Это произошло так быстро и так неожиданно, что я едва успел сдержать лошадь перед самым, так сказать, носом короля. Дав шпоры коню, чтобы подъехать и отрапортовать ему, я встретил новую препону. Над террасой был сделан навес для солнца, и я ударился так сильно о железный прут, придерживавши навес, что пошатнулся на лошади и кивер повис на чешуе у меня на затылке. Я оправился и отрапортовал ему. Король ломаным русским языком милостиво спросил у меня:

– Не ушиблись ли? Какая эта бригада и рота?

Сделав первые ответы по-русски, на прочие вопросы я стал отвечать по-французски и тем видимо облегчил королю разговор со мной. Тут озадачило меня новое обстоятельство: орудия благополучно заезжали на углу, делая повороты направо. Король стал у самого угла, я – с правой у него стороны. На углу случились деревья и проточная канава, а прислуга около орудий с правой стороны, не зная и не быв предупреждена, что король стоит у нашего угла, каждый возле него обхватывал дерево и перескакивал канаву. Я же, не имея возможности никак пособить этому неустройству, только разводил руками и хмурил лицо при каждом их прыжке. Король в самых милостивых и благосклонных выражениях благодарил меня за порядок и за веселый и бодрый вид людей, продержал меня около себя еще с четверть часа; затем пришлось мне показать королю еще новый спектакль. Прямо к нам подошли наш обоз и запасные лафеты, нагруженные разным хламом, и поверх всего этого на каждом возу стояли клетки с курами, утками и др. птицами; лежали связанные бараны и телята купленные, а вернее всего, забранные во владениях его королевского величества. Все это кричало, кудахтало, мычало, и вместо того, чтобы пройти мимо короля как можно скорее, начали ровняться и заезжать по два в ряд. Насилу кончилось мое мучение, и, получив от короля еще привет, мы расстались с ним. Чего не случается в походе!

Недостанет слов описывать, как мы были принимаемы, следуя через Силезию, Саксонию до Люцена. Там, где проезжал государь, не только в городах, но и в селениях, въезды украшались арками, цветами, флагами и на всех возможных языках надписями, и мы всегда бывали первыми, которые проходили под этими триумфальными воротами. Государя везде встречали толпы народа, во главе которого стояли самые красивые девушки, все в белом, и усыпали путь его целым дождем цветов. А Силезия и Саксония не бедны красавицами! У каждого въезда приветствовали государя речами многоглаголивые немцы, называя его не иначе как «ангелом и спасителем». Нас же встречали с самым искренним радушием, а хлеб-соль – по средствам каждого хозяина, но всегда в довольстве: а хозяйки или хозяйские дочери непременно и сплошь все в нас влюблялись! Было время…

В половине апреля 1813 г. мы вступили в Дрезден, где провели праздник Св. Воскресения Христова. Наша рота квартировала в версте от города, по дороге к Лейпцигу, в деревне Лабгейде. Я стоял на квартире вместе с Лодыгиным. Хозяева у нас были необыкновенно милые и для нас дали немецкий спектакль; играли комедию Коцебу[209 - Коцебу Август Фридрих Фердинанд фон (1761–1819), немецкий драматург и романист. В 1781–1790 гг. служил секретарем С.-Петербургского генерал-губернатора. В 1798–1800 гг. – директор придворного театра в Вене, в 1801 г. – директор немецкого театра в С.-Петербурге. На русский язык в начале XIX в. было переведено свыше двадцати пьес А. Коцебу и повесть «Опасный заклад». От имени Коцебу образовано обозначение низкопробной драматургии, засилье которой на русской сцене в первой четверти XIX века вызывало протесты сатириков и критиков, – «коцебятина».] – весьма мило, в особенности две хозяйские дочери. 15 или 16 апреля мы опять тронулись в поход, а князь Кутузов оставался по нездоровью в Бунцлау. Через три перехода мы подошли к Люцену.[210 - Городок Люцен располагался в 20 км к юго-западу от Лейпцига на западной окраине Саксонии. 20.4.1813 здесь произошло сражение между Наполеоном и объединенной русско-прусской армией под командованием генерала Витгенштейна. В немецкой истории известно как сражение при Гроссгершен по названию деревни на месте битвы. В результате сражения русско-прусская армия вынуждена была отступить за Эльбу. Саксония вновь подчинилась Наполеону.] Перед этим по общему согласию товарищ наш, прапорщик князь Трубецкой, отправился в Альтенбург для закупки нам разных запасов, как то: сахару, кофею, сыру и т. п. и возвратился к роте 21 апреля утром, в то самое время, когда мы уже выстроились в линию перед сражением, а все запасы с поспешностью были положены в зарядный ящик моего орудия, где также лежал мой офицерский знак. Первый неприятельский выстрел попал в нашу провизию и взбросил ее на воздух.

Кутузов в это время считался главнокомандующим всеми нашими армиями, а 1-й западной армией командовал Тормасов.[211 - Тормасов Александр Петрович (1752–1819), граф (1816), генерал от кавалерии (1801), член Государственного совета (1811). С 1772 г. на военной службе. В 1803–1808 гг. – киевский и рижский генерал-губернатор, затем главнокомандующий в Грузии и на Кавказской линии. С 15.3.1812 главнокомандующий 3-й Обсервационной армией. Под его руководством была одержана первая победа над неприятелем в кампанию 1812 года – под Кобриным. В кампанию 1813 г. находился в сражении под Люценом. Весной 1813 г. во время болезни М. И. Кутузова исполнял обязанности главнокомандующего русской армией. С 1814 г. – главнокомандующий в Москве, многое сделал для восстановления Москвы после пожаров.] 21 апреля мы в первый раз сошлись с пруссаками на походе, и я помню, как кавалерия их, в одном селении, переходя с правой стороны на левую, часа два задерживала поход наш.

Тотчас за деревней нашли мы Тормасова, лежащего на траве под деревом и окруженного адъютантами; нас удивило, что он при нашем прохождении даже не приподнялся, чтобы взглянуть на нас! Пройдя несколько саженей, нас остановили в колонне позади прусских войск. Правее нашей роты стояли Преображенский и Семеновский полки, тоже в колоннах. Подъехал государь к войскам и, поздоровавшись, сказал:

– Ребята! Вот ваш главнокомандующий! – указывая при этом на графа Витгенштейна.[212 - Витгенштейн Петр Христианович (1768–1843), граф, светлейший князь (с 1836), генерал-фельдмаршал (1826). Службу начал в 1781 г. в Л.-гв. Семеновском полку. В кампанию 1812 г. командовал 1-м отдельным пехотным корпусом, с которым прикрывал петербургское направление. 6.10.1813 части под его командованием взяли Берлин. После смерти Кутузова 13.4.1813 занял пост главнокомандующего, но после неудач российской армии при Люцене (за это сражение получил орден Св. Андрея Первозванного) и Бауцене был заменен М. Б. Барклаем де Толли. По отзывам современников, был честным и гуманным военачальником. С 1829 г. в отставке.] – Поздравьте его хорошенько победой!

Едва «ура» раздалось в линиях, как открылась канонада впереди нас между пруссаками и французами. Государь в ту же минуту, сказав Лодыгину:

– Будьте готовы и ждите приказаний! – поскакал вперед, к линии, вправо от нас. Не прошло полчаса, к нашей роте подскакал флигель-адъютант прусского короля и объявил, что государь велел нам идти вперед. В дивизионной колонне, с песенниками впереди, мы тронулись с места. Государь с прусским королем стояли на небольшом возвышении у Гросс-Гершена, где, как говорят, в Тридцатилетнюю войну был убит Густав-Адольф.[213 - Густав II Адольф (1594–1632), именовавшийся Северным Львом, шведский король (1611–1632), видный военный реформатор, полководец. Наиболее знаменитые победы одержал в среднеевропейской тридцатилетней войне (1618–1648) между австрийскими и испанскими Габсбургами, католическими князьями Германии и папством с одной стороны, и протестантскими князьями Германии, Данией, Швецией, Голландией и Францией – с другой. Погиб в решающем и победоносном для Швеции сражении при Люцене 6.11.1632.] Когда мы подошли ближе, государь, отделясь от толпы, шагом подъехал к нам и сказал:

– Молодцы! Спасибо! Смотрите поработайте, когда будет нужно, а теперь стой!

Простояли мы тут с полчаса. Прусский король, окруженный огромной свитой, подъехал мимо нас к своей кавалерии, которая была влево выстроена в линию, и в это самое время из-за деревни, бывшей у нас перед глазами, полетела куча ядер. Король, не смешавшись, даже не прибавив шагу, продолжал свой путь по кавалерийской линии. К нам подскакал флигель-адъютант с приказанием государя немедленно выстроиться косым фронтом, подав левый фланг батареи вперед так, чтобы можно было анфилировать деревню. В то же время гвардейские егеря пошли в атаку, на деревню. Исполнив приказание, мы открыли сильный огонь и держались часа с полтора в виду самого государя. Но так как фланг наш был очень выдвинут, то французы, поставив новую батарею, взяли нас во фланг, смешали в кашу, и в продолжение нескольких минут мы потеряли одного офицера и около шестой части прислуги; у нас подбили пять лафетов под орудиями, так что мы едва утащили ноги, сопровождаемые тучей ядер с фланга и с фронта. Отойдя за кавалерию, начали мы немного исправляться, и в это время она свернулась в колонны. Наступили сумерки, мы прошли еще несколько назад; остановились, отпрягли лошадей и часть из них отправили за дровами и за соломой. Наконец совсем стемнело. Около 10 часов внезапно впереди из пехотной колонны, стоявшей у нас правде, раздалась ружейная пальба батальным огнем. Потом говорили, будто бы наш или прусский какой-то разъезд подъехал близко к пехоте, которая приняла его за неприятеля. Эта перестрелка указала французам точку расположения пехоты, и они со всех своих батарей открыли туда быстрый и непрерывный огонь. Несмотря на наше отдаление, и к нам залетело несколько ядер; само собой разумеется, что это произвело у нас тревогу и беспорядок, но нельзя себе представить, что сделалось с прусской кавалерией, стоявшей пред нами! У них тоже все приготовлено было к покою: всадники спешены, лошади размундштучены и подпруги ослаблены; часть людей отправлена тоже за дровами и за соломой, а те, которые оставались при конях, имели в поводу по три и четыре лошади. Все это внезапно смешалось и понеслось назад. И мы, которые сражались со второго часу дня, причем не только не потеряли ни одного шагу места, а, напротив, значительно подались вперед, должны были без видимой причины спасаться бегством. К счастью, французы за темнотой не видали всей нашей суматохи и не воспользовались ею как следует, иначе мы поплатились бы дорого. К утру за какой-то небольшой речкой начали собираться наши расстроенные отряды, и опять началась наша ретирада.

На беду, 22 апреля разнеслась у нас весть о кончине Кутузова.[214 - Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов скончался 16.4.1813 в Силезском городке Бунцлау. После бальзамирования тело и сердце Кутузова были доставлены в С.-Петербург и 13.6.1813 торжественно захоронены в Казанском соборе.]

Прошло уже с лишком 30 лет, а и теперь (в 1846 г.) не могу вспомнить без волнения те минуты, когда произошел рассказанный выше кризис. Бодрость духа, возраставшая, можно сказать, не по дням, а по часам, в войске, вдруг упала. Возвращаясь к Дрездену, то при обходе старого города пришлось нам проходить деревню Либгейде, где мы не более как пять дней тому назад пировали героями и хвастались, что французам не видать более саксонок, а теперь, несмотря на теплую погоду, я все старался укрыть свое лицо в шинель так, чтобы проехать через деревню и не быть узнанным своими хозяйками, которые, стоя на балконе, с изумлением глядели на наше обратное шествие и, узнав меня, жалобно спрашивали, что все это значит и зачем мы идем назад.

Около Дрездена мы простояли три дня, потом опять стали отступать далее и остановились, пройдя Бауцен.[215 - Городок Бауцен находился в 40 км восточнее Дрездена. Здесь 8–9.5.1813 произошло сражение между Наполеоном и объединенной русско-прусской армией под командованием генерала Витгенштейна. Закончилось отступлением союзников в Силезию. 23.5.1813 между Наполеоном и союзными войсками было заключено перемирие, продолжавшееся до 29.7.1813.] Тут приготовлены уже были временные укрепления. Гвардия находилась на самом левом фланге, у подошвы Богемских гор. 8 мая, в день моего ангела, в палатке мы играли в бостон: я, капитан Демидов, назначенный командиром 2-й легкой роты, к которому я поступил с моими орудиями у Дрездена, и адъютант нашего корпусного командира Лаврова, Семеновского полка поручик Бибиков.[216 - Бибиков Гавриил Гаврилович (1785–после 1843), тайный советник, гофмейстер, камергер (1825). В 1813 г. – поручик Лейб-гвардии Семеновского полка.] Игра наша была довольно крупная, и у меня было записано более тысячи призов, как в часу четвертом, после обеда, ударили везде «подъем» и началось передвижение войск. Гвардия вытянулась ближе к центру, а мои четыре орудия поставлены были в передней линии в небольшом укреплении; позади меня расположился прусский батальон под командой капитана Гунта. Вправо от меня была главная батарея, занятая ротой великого князя (Константина Павловича?) и выстроенная на одном из семи возвышений, составлявшая центр позиции и вместе угол, ибо тут правый угол несколько загибался назад, так что гвардия расположенная в самом центре позади, составляла базис треугольника. Около 8 часов вечера показались перед линией нашей колонны войска и до нас дошла канонада, начавшаяся за Бауценом и приближавшаяся к нам постепенно, так что несколько ядер упало и на мою батарею. Когда стало смеркаться, на нашу линию перешли войска, сражавшиеся днем под самым Бауценом, и составили передовую цепь почти у самой моей батареи, так что и наши, и французы ночевали от батареи моей не далее как в саженях ста. Разумеется, ночь для нас была не очень покойна, и, дабы лучше судить об этом предмете, приведу здесь случай с нашим адъютантом, подпоручиком Тиманом-старшим.[217 - Тиман 1-й Андрей Иванович (ок. 1790–1814). Поручик Лейб-гвардии Артиллерийской бригады; бригадный адъютант.] Он был послан с приказанием к линии и вместо своих заехал в колонну французов. Его наиболее обманул оклик, сделанный ему на немецком языке (в этой колонне были и саксонцы): «Wer da?» «Freund!» – отвечал Тиман; вместо ответа кто-то схватил его лошадь под уздцы, и через две минуты он уже стоял перед французским генералом, ужинавшим в своем каре. Тот пригласил его разделить с ним ужин, а потом отправил его за свою линию. После Тиман рассказывал, что 8-го числа пленных наших у французов было очень немного и большей частью раненые. Так как Тиман был сын друга и любимца графа Аракчеева, то на другой день, когда он не явился перед товарищами, все мы считали его убитым, и Аракчеев при самом начале перемирия велел справиться между пленными, взятыми у нас французами, нет ли в числе их Тимана, и получил утвердительный ответ; тогда по воле государя отправлено было ему 50 червонцев, но оные через два дня возвращены с известием, что Тиман скрылся. Это нас очень удивило, ибо тогда он еще не явился, но дня через три спустя пришел к нам переодетый студентом. Около Дрездена при пособии одного немца удалось ему с одним прусским офицером переодеться и пробраться в Богемию, где он явился к начальнику австрийских войск. Этот, как рассказывал Тиман, долго колебался, что с ними делать: следовало ли их возвратить французам или отправить в русскую армию? Наконец решился на последнее, но, кроме пропускного билета, не дал никакого пособия, и они во время пути, питались подаянием.

9 мая, в день моего рождения, едва стало рассветать, я приготовился приветствовать французов заревым выстрелом. Но, заметив, что колонны находятся на походе обратно к Бауцену, я поопасался своим выстрелом произвести тревогу по линии; когда же совершенно рассвело, то предо мной не осталось и следа неприятеля. Цепь наша тотчас стянулась за линию.

Укрепление, доставшееся мне на долю, отстояло саженей на 1000 от Бауцена. Линия шла косвенно: левый фланг упирался в горы и был от города не более как на 500 сажень, а передовая батарея едва ли отстояла от города на 300 сажень, так что ее выстрелы достигали на дрезденскую дорогу за Бауцен. Бауцен лежит на высоте, и французская позиция, кроме упомянутой батареи, доминировала нашу; но нас защищали от выстрелов – отдаление и речка, протекавшая у самого города.

Поутру, часу в восьмом, французы повели атаку на наш левый фланг, и по горам, покрытым лесом, загремела ружейная перестрелка; со стороны французов видны были две небольшие пушчонки, что составляло живописную картину для нас. Но потом пушечная пальба стала приближаться к нам, а так как перед моей батареей не было видно ни пехоты, ни кавалерии, то предполагать должно было, что приближается одна артиллерия. Неприятель спустился с гребня высот, прилегающих к Бауцену, и за городом, точно чешуя, серебрился блеск от ружей пехоты. Выстрелы стали достигать до меня, и у меня убило двух человек у орудия левого фаса моего укрепления. Узнав, что против нас действуют гаубицы,[218 - Гаубица – орудие для метания камней (первоначально), позднее – артиллерийское орудие, способное вести навесную стрельбу как по видимым, так и по невидимым целям, т. е. с закрытой огневой позиции. В российской артиллерии качествами гаубицы обладал единорог.] и зная, что они фланкируют мой левый фас, тогда как мои выстрелы не могли доставать до французской батареи, я приказал два орудия перевезти за ров и поставить в поле, а людям приказал прилечь в ров. Подозвав капитана Гунта, я объяснил ему, что он может отвести свой батальон подалее от выстрелов, ибо французских войск, кроме батареи, перед нами не видно и, кроме того, находится еще река, которую без переправы перескочить нельзя, следовательно, при малейшем движении он всегда будет иметь время приблизиться к батарее, – он это исполнил.

Еще 8 мая (1813) вечером, когда я только что был поставлен на позицию, подскакал ко мне конно-артиллерист в солдатской шинели и в солдатской амуниции и закричал:

– Где командир батареи?

– Что тебе, брат, надобно? – спросил я.

– Кстати, ты меня назвал братом. Будем же им действительно! Я – подполковник Марков![219 - Марков Александр Иванович (1781–1844), генерал-майор (1814). В 1813 г. – подполковник, командир конно-артиллерийской № 23-го роты 1-й запасной артиллерийской бригады. За отличие при Бауцене награжден орденом Св. Георгия 4-й ст.] – отвечал артиллерист. – Вот моя рота позади вас, саженей двести. Прошу полагаться на меня. Мы в самом центре, и, верно, жутко придется вам. Когда не выдержите, захотите отдохнуть, пожалуйста, тогда дошлите до меня, я и без приказания сменю вас! – И, подавши мне руку, он поехал к своему месту.

9-го числа, когда я перевез два орудия из-за бруствера за ров, а людям приказал одним – спуститься в ров, а другим, правого фаса, – присесть за бруствер, чтобы их напрасно не тревожили неприятельские выстрелы; сам я перешел вперед, за правый фас моего реданта,[220 - Редан (редант) – открытое с тыла полевое укрепление, состоявшее из двух фасов, расположенных в виде исходящего угла (60–120°), вершина которого направлена в сторону противника. Разновидность редана – флешь.] и, упершись спиной на вал, наблюдал, что делается у французов, и любовался картиной сражения на горах. Вдруг вижу, с левого фланга едет шагом по линии генерал-майор Костенецкий,[221 - Костенецкий Василий Григорьевич (1768 или 1769 или 1772–1831), генерал-лейтенант (1826). Участвовал в русско-турецкой войне 1787–1791 гг., отличился в кампаниях 1805, 1806–1807 гг. В Отечественную войну 1812 года в чине генерал-майора командовал артиллерией 6-го пехотного корпуса, отличился при обороне Смоленска, в Бородинском сражении, в котором после гибели генерала А. И. Кутайсова исполнял его обязанности и командовал всей артиллерией. В 1813–1814 гг. командовал артиллерией различных корпусов, находился во всех основных сражениях, несколько раз был ранен.] в эти два дня командовавший артиллерией гвардейского корпуса; не доезжая сажень 50 до моего укрепления, он, вынув саблю из ножен, пустился ко мне в галоп. Зная множество различных проказ за ним, я не удивился этому, но не мог придумать, чтобы это значило. Шагах в десяти от меня он поехал опять шагом и саблю вложил в ножны. Откачнувшись от бруствера и обойдя спереди ров, я пошел к нему навстречу и в эту самую минуту между им и мной упало французское ядро, дало рикошет и полетало далее. Лошадь Костенецкого уперлась и подалась несколько назад, а он, дуя ее кулаком по голове, хладнокровно мне говорит:

– Я было скакал, чтобы вас изрубить. Но теперь прошу у вас извинения: я думал, что вы трусите! Вижу теперь, что вы бережете людей ваших. Это благородно! Пожалуйста, стойте, где и прежде стояли. Очень хороший пример для прислуги вашей!..

Поговорив еще немного со мной, Костенецкий поехал далее.

За этим следовало еще приключение. Начальник прусских войск генерал Пирх,[222 - Пирх Георг Дубислав Людвиг фон (1763–1838), прусский генерал-лейтенант. В начале 1813 г. полковник, командир Верхнесилезской бригады. Участвовал в сражении при Бауцене. Произведен в генерал-майоры (1813).] под командой которого состоял капитан Гунт, объезжая свою линию, спросил его, зачем он так далеко стоит от батареи, вверенной его охранению. Тот отвечал, что артиллерийский начальник велел ему отойти. Он пришпорил лошадь и подскакал к укреплению; я и его встретил, подобно Костенецкому.

– Скажите мне, пожалуйста, – спросил Пирх, – отчего вы не приказываете стрелять, когда у вас неприятельская батарея перед лицом и которая так сильно всех нас беспокоит?

– Ужели прикажете мне податься вперед, перед линией, – отвечал я, – я буду жертвовать людьми совершенно бесполезно, так как мои орудия не достают до французов!

– Сомневаюсь! – сказал Пирх. – Я согласен, что выстрелы могут быть неполные, но чтобы они не долетали до неприятельских батарей, когда его выстрелы далеко перелетают за нас, это невероятно!

Я тотчас же приказал сделать выстрел из единорога – и гранату в виду нашем разорвало по сю сторону реки, у подошвы Бауценских высот.

– Вижу, – сказал Пирх, – что и генерал не должен спорить с артиллеристом, знающим свое дело!

– Если вы, генерал, разрешите мне выдвинуться вперед, тогда…

– Нет! – перебил он меня. – Этого я не вправе сделать! Мы должны ждать, что будет далее вперед! Но кажется, что нам не придется долго ждать!

– Напротив, – возразил я, – не думаю, чтобы эта атака на наш фланг была действительная, мне кажется, что это одна маска!

– Из чего вы это заключаете?

– А вот посмотрите пристально на высоты и замечайте, какая блестящая полоса извивается по гребню гор и двигается все более и более к нашему правому флангу, хотя войска и не видно!

Он стал смотреть в подзорную трубу и, удостоверившись в правильности моих замечаний, сказал, что сейчас пошлет известить о сем кого нужно. Пока мы разговаривали с Пирхом, пальба стала уменьшаться и наконец совершенно прекратилась.

Часу в двенадцатом из обоза приехал ко мне верхом мой денщик Василий и привез полуприготовленный бифштекс, несколько сухих щепок, чайник с кофеем и спросил, где прикажу разогревать.

Указав ему на ров, я послал к капитану Гунту пригласить его ко мне. Он думал, что зову для совещания, и удивился, когда я объявил ему об обеде. Он признался, что уже два дня, кроме черствого сухаря и воды, у него ничего во рту не было, ибо накануне он в числе прочих дрался под Кенигсвартом;[223 - 7.5.1813 при Кенигсварте войска под командованием М. Б. Барклая де Толли разбили итальянскую дивизию Пейри.] но еще более удивился, когда я ему сказал, что я ни разу не оставался без обеда и что мой денщик, в какое бы время ни было, в самом пылу сражения, всегда меня отыщет и привезет что-нибудь, и в доказательство моих слов я привел настоящее обстоятельство, что он поехал из обоза, отстоящего от нас почти за милю, когда пальба еще не прекращалась, и поэтому не мог знать, что не попадет под выстрелы.

Французы дали нам преспокойно пообедать, но в половине третьего открылась новая великолепная картина: подобной в другой раз в жизни не пришлось мне более видеть. Я сказал выше, что правее меня, на одной из высот, находившейся в центре или на углу линии, в таком расположении, что высоты, понижаясь одна перед другой, шли в прямом направлении назад линии; там, на углу линии, построено было укрепление, на котором была расположена батарейная рота его высочества, и оно отстояло от меня не более 150 или 200 сажень. Перед фронтом батареи на дистанции с версту был лес. Во рву перед нашей артиллерией залегли гвардейские егеря. Внезапно со стороны французов вскачь справа и слева от леса понеслась конная артиллерия и, остановясь на половине дистанции против нашей главной батареи, открыла самый учащенный батальный огонь. В то же самое время перед нами на горах появились густые колонны, неподвижно утвердившиеся на высотах, а внизу оных началась переправа, и открылся сильный пушечный огонь по сю сторону реки, – к нам. За конной же артиллерией, когда несколько прочистился дым и уменьшилась пальба, как из земли родились, стояло 5 или 6 пехотных колонн, видимо, скрывавшихся до сего времени в лесу. Все эти колонны двинулись на нашу главную батарею, и впереди колонн шагом, верхом на белой лошади, подбоченясь ехал в синем плаще генерал. С нашей стороны посыпалась как град картечь, и егеря бросились из рва в атаку. Мимо меня в этот момент проскакало 12 орудий нашей конной гвардейской артиллерии и 8 орудий прусских, которые, выехав сажень 50, заняли почти весь промежуток между мной и главной батареей; но и мне можно было открыть огонь.

Тут открылся совершенный ад. Я полагаю, что в самые первые минуты взорвало 5 или 6 ящиков или фур. Пальба длилась уже около часу, как опять мимо меня потянулась пешая батарейная рота полковника Либштейна,[224 - Либштейн Андрей Иванович, в 1813 г. – подполковник (а не полковник, как у Жиркевича) 18-й артиллерийской бригады.] и я решительно не знаю даже, где бы он мог занять место, думаю, что должен был заменить конную артиллерию. Но в тот момент, когда она проходила линию, с высоты, где была прежде рота его высочества, во фланг наш направились французские выстрелы, и у Либштейна вдруг взорвало два ящика. Сам Либштейн, пеший, подбежал ко мне и, усевшись за бруствер, закричал:

– Скажите мне, ради Бога, что из этого будет?

Как ни суетился я около своих орудий, но не мог не рассмеяться и отвечал:

– Не знаю; но что-то недоброе!

В эту минуту подскакал адъютант и объявил мне и Либштейну приказание – немедленно сняться, идти назад и примкнуть к кавалерии, которую мы уже нашли отступающей колоннами, но с расстановкой, время от времени. Тут же примкнула к нам рота его высочества с 11 целыми и одним подбитым орудиями; она едва успела сняться с высоты и уйти от французской пехоты. Все мы потянулись в Гохкирхенское ущелье.

Сражение происходило в самый ясный и прекраснейший весенний день, 9 мая 1813 г., и кончилось часу в 5-м или 6-м вечера. Счастье наше, что у французов не было легкой кавалерии, а то во время нашего отступления понесли бы мы огромный урон, но зато их артиллерия самым ужасным образом провожала нас. Тиман, который в это время находился еще в плену, в Бауцене, после рассказывал нам, что на высотах, где мы видели большие неподвижные колонны, собраны были в толпах окрестные поселяне, служившие маской для усиления числительности неприятеля.

Когда мы входили в Гохкирхенское ущелье, князь Яшвиль, начальник артиллерии, приостановил было нашу роту, свернувшуюся уже в одно (орудие), и велел нам занять высоту для прикрытия ретирады, но, усмотря за нами роту Либштейна, отпустил нас следовать далее, и расположил для той же цели батарейные орудия.