Тысяча и одна минута. Том 3

«Вот тебе, дядюшка, вся сила нечистая порукою, в последний раз,» отвечал чертенок, испугавшись;» больше не станем тревожить тебя.»

– Ну чтожь вы хотите?

«Давай, дядюшка, попробуем, кто из нас шибче свистнет.»

– Эка что еще выдумал! Пожалуй, давай; ну, свисти вперед.

Надулся чертенок, натужился, как свиснул, так листья с дерев и посыпались.

– Шибко свистишь, сказал Грицко, теперь моя очередь; только смотри стерпишь ли; сядь лучше вот здесь, да зажмурься, а не то ты моего свиста не вынесешь.

Усадил он чертенка на бугорке возле пруда, велел ему зажмуриться, а сам зашел сзади пруда да как звизнул его батогом по уху, так тот и скатился в воду кубарем.

«Отдавай скорей деньги, дедушка, не то беда будет нам. Ах мои батюшки, да какой он прездоровенный!.. Свиснул я, листья c дерсьев посыпались, а ен сще пожалел меня, велел зажмуриться, да как свисну я сам, света не взвидел я, вот ровно кто меня изо всей мочи стукнул но уху; не помню, как и скатился сюда.

– Надо бы еще чем нибудь его попытать, сказал дедушка.

«Нет ни за что! Посылай другого; он и за этот раз взбеленился так, что куда тебе.

– Ну видно делать нечего; поди спроси, многоли он хочет за пруд выкупу?

Похождение восьмое

Явился к Грицку чертенок, стал перед ним смирней прежнего.». Иного ли вам, дядюшка, угодно с нас?» спрашивает он.

– Да мне многого не надобно; вот, коли насыпите мою шляпу деньгами до верха, то и будет с меня.

«Очень хорошо-с; теперь прикажете?»

– Нет, теперь мне не треба, а приди ко мне на гумно, сегодня ночью, в двенадцать часов. Только, чур смотри, не обманывать!

Пошел Грицко домой; чертенок поклонился ему и обещался сделать все, как он приказывает, а сам думает себе: дурак ты не отесаной! Эк, из чего вился? шляпу денег добыть! Да мне бы, на твоем месте, целый воз подавай.

Пришедиш на гумно, выкопал Грицко большую яму, свел ее к верху узким отверстием, вышиб дно у своей шляпы, вставил ее туда и стал дожидаться чертенка.

Наступает полночь; видна по дороге пыль страшная; мелькают вдали хвост да рога; бежит чертенок к Грицке с деньгами. Приволок мешок, бух в шляпу, словно ничего небыло! «Что за диво?» думает чертенок; кажись, шляпенка не великонька, всыпал целый мешок в нее, а и на дне не видать!

– Что это? закричал Грицко, только-то?

«Я думал, что будет, дядюшка, а к» ль мало, не достало, еще принесу.»

Сбегал чертенок и другой раз, приволок мешок больше прежнего. Тряхнул его в шляпу, опять все провалилось. Диву дался чертенок. «Что это за хитрец,» думает он. «Шляпа у него чуть не с дедушкин сундук!»

Зачал Грицко бранить чертенка, что он мало носит; побежал тот за третьим мешком, высыпал, опять ничего нет; принес и четвертый мешок, все ничего не видать. «Довольно, дядюшка, отпусти, не дает больше Водяной дедушка; он поди-ко как осерчал на меня, хочет, если еще приду за деньгами, прикатать меня своею палкою.»

– Вот я-те дам, разбойнику, довольно! зашумел Грицко, хотел насыпать полную, так насыпь мне, не то я вас и с дедушкой вот этим батогом отпочиваю!

Делать нечего; прибежал чертенок к своему дедушке, зачал просить, кланяться, чтоб еще из сундука его один мешок денег нагресть.

Злится Водяной дед, ворчит-ругается, хочет своему любезному внуку палкой все бока отмять, а что делать, страшно и ему батога Грыцкина. «Ноди, «говорит, «разбойник, только смотри, последний мешок; больше не дам ни денежки, пусть он тебя батогом хоть измолотит всего.»

Выпросив позволение, чертенок поднялся на хитрости: не пошел искать большего мешка, а отрезал карман у пьяного подьячего, да как начал в него накладывать, чуть все деньги Водяного дедушки из сундука не повытыскал. Да как притащил его к Грицку, тряхнул в шляпу, так зараз и насыпал до верху. Л пьяный подьячий встал, да и не догадался порядком оглядеться, и с тех пор думает-не придумает, что с ним сталося. Кажись и много берет, и все в один карман кладет, а ничего не впрок, провалится-как-провалится!..

Грицко наш закопал яму, взял только из неё пригоршни грошей, да и отнес к своему Шляхтичу. Вот, говорит, черти прислали поземельные; только и могли наорать, а больше не спрашивай!

«Экой ты живущий, думает ИИИляхтичь, я думал, только мы его и видели, а он, поди-ко ты, еще с чертей гроши содрал!» Перестал Шляхтич больше Грицка на досаду наводить; случится работа какая, другого пошлет, а Грицко хочет идет, а хочет лежит-себе, да нежится. А, думает Грицко, покаялся шляхта поганая; я тебя научу знать, безмозглый поляк, что у всякого хохла золотой чуб, а уму-разуму и цены нет!

Похождение девятое

Прошел слух, что где-то за морем, в чужой земле, у одного пана владетельного есть дочь красавица; много сваталось за нее царей и царевичей, да то беда: повадилася к этой Панне красавице ходить по ночам сила нечистая, так ни одному жениху житья нет: перепятнает так, что смотреть страшно: кому ухо отхватит, кому нос оторвет: иной, бедняжка, встанет без руки, без ноги, и уж разве какой явится счастливой-догадливой, что спохватится, да за добра-ума тягу задаст. И объявил Пан тот всему народу и своему и чужеземному: кто, дескать, отвадит от дочери силу нечистую, за того и отдам ее. А дочь его Панна прекрасная, была что лебедь бела, щечки или ротик пунцовый, что твой алый мак махровый, а осаниста, величава, как заморская птица пава; глазком ли поведет, так душа и замрет, пройдется ли по двору широкому, так сердце и заходит ходенем!

Вот узнал это Грицко наш; «пойду-ко я,» говорит, «поженихаюся, попытать-не устать, а за спрос не откусят нос; потерять нечего, а может на нашу долю и достанется; а бы люди не помешали, а с чертями как не справиться.»

Попросился он у своего Пана. Шляхтичь радехонек, только бы он ушел, еще денег на дорогу дал. Пошел наш Грицко попытать счастья казацкого; взял с собою батог да свою люльку всегдашнюю спутницу, положил три цыбули в карман и отправился путем дорогою.

Проходит он всю почти землю Украинскую; попадается ему ведьма Киевская. «Куда бредешь, добрый молодец?» Туда, отвечал Грицко, где тебя, старая корга, не спрашивают. Разбесилась-разобиделася злая ведьма на грубый ответ, ударилась оземь, сделалась свиньей, ну метаться на Грицка; теребит его за кожух, и на-поди. Погодижь ты, проклятая, говорит он, я тебе дам добрым людям надоедать! Изловчился, ухватил свинью за хвост, и ну ее батогом потчивать; лежит, проклятая, не шелохнется, словно стучат не по не, а по дереву; смекнул Грицко, положил ее против солнышка да и зачал не по ней, а по тени бить. Завизжала ведьма, взмолилася.

«Отпусти, родной, не буду более мешать тебе; или своею дорогою!

– Брешь, канальская, отвечал Грицко, должна ты мне рассказать за это, как мне чорта от Панны будет прочь отогнать?

«Ах, добрый молодец!» ведьма завопила; «ведь чорт-то мне тот племянник родной!»

– Ну тем лучше, старая ведьма; говоря, чего он не любит?

«Накорми-напои его сладким,» молвила ведьма; он тебе и так Панну отдаст.»

– Брешь ты, корга?

«Точно, батюшка, правда истинная; отпусти только, еще скажу.»

Выпустил Грицко хвост из рук, перекинулась свинья сорокою, взлетела на дерево, и ну Грицка ругать и позорить оттудова. Ладно, говорит Грицко, попадешься, старая корга, в другой раз, я тебя не так отделаю.

Похождение десятое

Обходит Грицко наш море широкое, приходит в темный-дремучий лес и выходит на поляну ровную-зеленую; завидел вдали палаты владетельного Пана Медовича, осмотрелся, оправился, взбил свои чуб, подвинул шапку на ухо и вошел гоголем на широкой двор; увидала его в окно молодая Панна, дочь Медовича; пришла ей по нраву поступь его казацкая-молодецкая; высылает она своего пажа любимого, спросить-узнать: чего нужно доброму молодцу? Пришел я», отвечает Грицко: «до Пана Медовича, помочь его горю великому, выжить из палат его силу нечистую, освободить Панну прекрасную от наговоров и нареканий злых людей! Доложили пану Медовичу; выходит он из палат своих, встречает Грицка на красном крыльце, просит его хлеба-соли откушать; сажает его в передний угол, заставляет свою дочь Панну прекрасную его подчивать, сам говорит ему речи сладкия, раскрашивает его: какой земли житель он, чьего рода и племени; как но имени и отечеству. Грицко отвечает Медовичу: «в нашей земле, дескать, обычай такой: не поевши, ничего не рассказывать.» Были в это время три гостя у пана Медовича, женихи Панны прекрасной, все царевичи; один назывался Гай, королевичь Аглицкой, другой Але, царевичь французской, а третий Башлык, сын Турецкого паши Сточубушного. Стал их всех за столом пан Медовачь подчивать; Гай королевичь размял себе с Чухонским маслом кортофеленку, царевичь Але полкотлетки съел, а Башлык, сын паши Сточубушного, проглотил три ложки пшена сарачинского с сахаром, и говорят, что сыты все так, что ничего больше в душу нейдет. Наш Грицко намял себе хлеба, вынул три цыбульки, накрошил их туда же, облил все квасом, скушал на здоровье, да спрашивает у Медовича, нет ли у них борщу Украинского; но как этого кушанья на той стороне не важивалось, то подали ему гуся жареного, чтоб он отрезал себе крылышко; видит Грицко, все едят по маковому зернушку, отрезал крылышко, да и отложил его для всей компании, а остальное потрудился сам съесть. Француз, Англичанин да сын паши Сточубушного дивятся-не надивуются на Грицка. Вот, думают ему гусь брюхо проест, да вон вылезет. Ничего не бывало; Грицко все кушает, что еще на стол подадут. Зачал пан Медовичь гостям вина подносить. Башлык отродясь не пьет, боится; Магомет и в рай не пустит; королевич Гай говорит: мне лучше пива давай, а царевичь Але запросил такого вина, что нельзя и выговорить, того гляди язык свихнешь. Грицко говорит в свою очередь: не люблю я смерть вина заморского, а нет ли у вас простого-запорожского? У пана Медовича был припасен боченок и в двадцать лет только однажды потребовался. Велел он его откупорить, стал Грицку в рюмку наливать. Не но сердцу это казацкому: ему подай то, в чем принесли; принесли, поставили Грицку ендову на стол. Взял он ее за ушки, да и вытянул до суха. Небось, прямой казак, на свое брюхо хулы не положит.

Встали из за стола дубового, стали Грицка раскрашивать: кто он такой и откудова путь держит? Отвечает он пану Медовичу: «родом я Запорожец-казак, из земли Украинской, именем Грицко Гарбузок. «Слыхал я об вашей земле, сказал пан Медовичь: и буде ты мне сослужишь службу, за которой пришел, то я не только сам уверюся, но и прикажу объявить и рассказывать, что в вашей стороне такой народ, что нигде лучше и не имеется! Поблагодарил Грицко пана за отзыв ласковой; а что касается до главного, сказал: «погадаем, може справимся.» Такая уж натура казацкая: никогда не похвалится вперед, хоть и наверное знает, что сделает. «Эге!» думают королевич Гай, царевич Але, да Башлык сын паши Сточубушного; «с виду-то ты молодец, а видно не знаешь, как с делом управиться.»

Похождение одиннадцатое

Скрылось за горы красное солнышко, налегает серый вечер на сыру землю, а там катит и ночь черная; казацкому солнцу – ясному месяцу, видно не угодно было в тот раз на небо выкатываться, а густые тучи кудрявые так застлали ясные звездочки, что страшно и на двор показаться. Вот кланяется пан Медовичь гостям-женихам своей милой дочери, и ведет к ним такую речь: «соколы мои ясные, молодцы прекрасные! наступает для вас тот урочный час, в которой требуется показать вам свою силу и сметливость молодецкую! Кому будет в угоду из вас идти в эту ночь, стеречь мою дочь Панну прекрасную, вашу невесту нареченную?» Посмотрели молодцы друг другу в очи ясные, взглянули на погоду ненастную, на ночь и тучи черные, пробежала дрожь по их телу белому. Башлык, сын паши Сточубушного, говорит, что у него живот болит, должно быть скушал что-нибудь лишнее; королевичь Гай отвечает, что у него голова кружится, видно слишком много перепил; а царевич Але жалуется, что сидел правым плечем подле самого окна, так ему ветром надуло болезнь какую-то мудреную, кажется, он назвал ее ревертизом. А как Грицко наш скушал себе сколько надобно, выпил сколько душа приняла, и хоть бока-то ему немножко и пораздуло, а в плечо не надуло, то и пришло ему в эту ночь Панну стеречь.

Просит Грицко Медовича, что бы он приказал отпустить ему, чего он на ночь потребует, и идет стеречь Панну прекрасную.

Отворяют ему комнату перед спальней дочери пана Медовича, ставят крытую скамью широкую, перед нею стол большой, а на нем ендову вина зеленого и спрашивают: что он еще прикажет принесть? «Принесите мне,» говорит Грицко; «миску дегтю, да миску патоки, да по такой же миске грецких орехов, да чугунных пуль.» Приносят ему, что он требует. Садится Грицко на скамью приставив ее к дверям спальни Панниной, придвигает к себе стол, ставит на него четыре миски с принесенным снадобьем, закуривает свою люльку с тютюном и думает так сам про себя: «А что, кабы можно было посмотреть теперь на спящую Панночку, как она теперь закрыла очи ясные, зажала губки малиновые, разметала руки белые по пуху лебяжьему! как во сне грудь её полная подымается, разыгрывается румянец на нежных щеках и дрожать на них две чудные ямочки, и как она сонная вздыхает и улыбается… Закипела в Грицке кровь казацкая-молодецкая; хоть и видно, что он с места не ворошится, а мыслями весь подле Панны прекрасной. Так-то думая и раздумывая, не чует Грицко, как часы бегут.

Но вот… ударило полночь, отозвалось в лесу с перекликами; ухнул филин, сова мяукнула, зашныряла по двору мышь летучая, закатилась за тучу звезда последняя… Не ветер гудет, не мятелица, а слышан топот по чисту полю; спадают сами запоры железные, растворяются двери дубовые, стучит и гремит по лестнице; размахнулись тихо двери к Грицке в комнату, высунул черт голову, услыхал запах табаку казацкого, как зачал чихать, чуть себе носа об дверной замок в кровь не растыкал.