Первый практикум. Напиток бессмертия

– Кто здесь? – прошептал Виктор.

Он не надеялся услышать ответ, просто хотел услышать хоть что-то. Голос натужно поборол молчание, но прозвучал так бессильно, что напугал ещё больше.

– ..хэт хэ сах мес аммат исфет шесму им пет хэт хэ…

– Что?..

Виктор начал оглядываться. Звук нарастал, приближаясь со всех сторон. Виктор почувствовал, что его клонит к полу какая-то тяжесть. Воздух сгустился, Виктор с трудом проталкивал его в лёгкие, широко открыв рот. Лоб учителя покрылся холодной испариной, Богданов рванул ворот рубашки, сердце колотилось в горле. Он тонул.

Тьма за окном стала осязаемой, обрела плотность и плоть. Виктор видел, как она перекатывается по стеклу раздутым шершавым брюхом и шарит щупальцами. Она смотрела, Виктор кожей ощущал взгляд тысяч глаз. Враждебный, голодный взгляд абсолютного бесчеловечного зла, не способного осознать себя.

Виктор понял, что это конец. Сейчас чёрное изначальное бесконечное ничто поглотит его, и он исчезнет, будто его и не было никогда. От него не останется даже пыли. Он уже погиб, хотя всё ещё дышал. Руки Богданова тряслись, он прирос к стулу. Капля пота потекла по спине.

К ужасу Виктора, его настольная лампа начала тускнеть. Круг тёплого яркого уютного света начал сужаться. Учителю казалось, что вместе со светом исчезли и стены его комнаты. Что в этой чёрной пустоте, в этом вакууме остались только его стол и стул. И сам Виктор, подвешенный в чернильном шепчущем мраке, что ждал свою жертву. Терпеливо ждал, когда погаснет последний луч света, чтобы добраться до единственной искры жизни, дотянуться и сожрать.

Глаза Виктора вываливались из орбит, зубы ощерились от усилий борьбы за вдох. Краем глаза Богданов уловил какой-то блик. Учитель скосил взгляд, ужас спеленал его, не позволяя двигаться. Кулон-пёрышко из исчезнувшего магазинчика в подвале, небрежно подвешенный на лампу, каким-то образом поймал тускнеющий лучик и блеснул. Нет… Кулон светился сам. Сначала еле заметно, но со временем всё ярче, и Тьма шипела вокруг него. Тьме не нравился этот свет.

–…хэт хэ мешер сах ба ка хэт нэх грах… – рокотало Ничто, вызывая мучительную дрожь в костях.

Виктор трясущейся рукой схватил кулон и надел на себя. Тёплый толчок в область сердца придал ему сил вскочить. Виктор попятился, сшибив стул. Звук падения прозвучал не громче вздоха.

–…джу джу натар хотеп сах – бесновалась Тьма, разъярённая сопротивлением.

Виктор видел, как она клубится за окном, ощупывает стекло в поисках прорехи. Она давила, пыталась пробраться внутрь. Вдруг тишину разрезал высокий взвизг и треск. По стеклу пробежала трещина, за ней – другая. Тьма хотела смять комнату, как субмарину, зашедшую на глубину, где живым не место. Лампа замигала. Виктор вскрикнул и не помня себя рванулся к выходу из комнаты. Почти оторвав ручку, он распахнул дверь и еле успел затормозить. Тьма уже окружила его и плескалась нефтяной плёнкой в дверном проёме.

–…хэ хэ мешер сах мешер сах апоп хэ сах! – шипело из Тьмы.

Паника сковала Виктора, он заорал не своим голосом и не услышал себя. Тьма окончательно поглотила звуки. Ужас затопил Богданова, бежать было некуда. Виктор беззвучно надрывался, ощущал, как рвутся голосовые связки, ломаются под неподъёмной тяжестью рёбра, как вдавливает в черепную коробку глаза. Тьма начала вваливаться в комнату.

Вдруг яркий белый свет вырвался из его груди, резанув ядерной вспышкой. Ямку между ключиц обожгло нестерпимой болью. Кулон полыхнул сверхновой. Свет ударил, как взрывная волна, врезавшись в Тьму, и лягнул Виктора в грудь. Его оторвало от пола и понесло по воздуху, кожа горела от нестерпимого жара. Виктор понял, что умирает, выгнулся от боли, завопил и…

Проснулся, с воплем свалившись со стула на пол в своей комнате. За ним полетели тетради и ручки. Через секунду в комнату вбежала Мария Ивановна в ночной сорочке, встрёпанная и испуганная. Только увидев её Виктор наконец смог замолчать. Только смотрел на неё дикими вылезшими из орбит глазами и не мог вымолвить ни слова. Мария Ивановна подбежала к нему, упала на колени и схватила его за трясущиеся руки.

– Витя, Витя, что с тобой?!

Мама заглядывала ему в глаза. Виктор смог протолкнуть воздух в лёгкие.

– Кажется, – сказал он чужим хриплым голосом, – кажется, кошмар приснился.

– О, Господи!

Мария Ивановна засуетилась, вытерла подолом его мокрый лоб. Виктор с трудом встал, тело слушалось плохо. Футболка промокла насквозь, руки ходили ходуном, дыхание было болезненным.

– Горюшко! Сходи, умойся, на тебе лица нет! Я чаю заварю! Давай, давай!

Мария Ивановна подтолкнула сына в спину и поспешно вышла в сторону кухни. Через секунду загремел металлический чайник. Виктор тяжело посмотрел за дверь и сглотнул. За распахнутой створкой виднелась скамеечка у двери, его ветровка, плащ матери, слегка небрежно расставленная обувь. На больших часах была одна минута первого. Часы тикали, за окном шелестел дождь, шуршали проезжая редкие машины, каркнула разбуженная ворона. Виктор с трудом переставлял налившиеся свинцом ноги.

Ужас ещё не до конца отпустил Богданова, и шёл он, как сквозь воду, с опаской заглядывая за каждый угол. Виктор чувствовал себя так, будто пробежал марафон и не ел неделю. Вокруг всё было залито успокаивающим резким электрическим светом, но сердце всё ещё билось часто. Виктор подумал, что никогда больше не сможет спать в темноте. Учителя немного отпустило, когда он поплескал себе в лицо ледяной воды. В зеркале отразилось его бледное сероватое лицо с внезапно проступившими складками между бровей и у губ.

– Вить, ты как? Я тебе в чай коньяку плеснула, – крикнула Мария Ивановна с кухни.

Виктор встряхнулся. Вообще, они оба не пили, но сейчас он понял, что чашка горячего сладкого чаю с каплей коньяку ему не повредит. Он вытер лицо жёстким вафельным полотенцем и повернулся, чтобы выйти, когда в зеркале что-то блеснуло.

Кулон-пёрышко висел на его шее.

Пальмы за дверью

В ту ночь Виктор не выключил свет. Спал он плохо, но утро, солнечное и ясное, смыло страх. Он с трудом мог вспомнить, что точно ему приснилось. Но повинуясь какой-то странной мысли, пёрышко он всё-таки не снял. Суббота, двадцать второе сентября.

– Мам, я сегодня надолго! – крикнул Виктор вглубь квартиры из прихожей. – Трудовая повинность.

Ярославль расцветился. В зелени уже настойчиво проглядывала желтизна и багрянец. Горожане оделись в уютные плащи и модные курточки. На асфальте и брусчатке стояли лужи, в которых прыгали дети. Над тротуарами плыли цветастые зонтики. Мокрые дороги нарядно отражали свет фонарей. Небо стало мягким и каким-то плюшевым, солнце приятно гладило по щекам, облака нахохлились и стали похожи на сдобные оладушки. Воробьи деловито с многоголосым «чив-чив-чив» купались в песке. Пахло осенью.

Школьный сад тоже прихорошился, увесившись цветастыми съедобными украшениями. Яблони, груши, сливы и какие-то другие неизвестные Виктору деревья протягивали прохожим ветви, полные плодов. Кусты сгибались от усеявших их ягод, отовсюду манили сочные тяжёлые фрукты всех цветов радуги. Деревья плодоносили так буйно, что выглядели похожими на щедро украшенные шарами новогодние ёлки. Орешник и плющ начали менять цвет листвы на кроваво-красный, пахло чем-то вкусным и сладким.

После короткого субботнего учебного дня с последним звонком захлопали открываемые с великим энтузиазмом двери классов. Ученическая река потекла в сторону долгожданной свободы. А Виктор поплёлся в учительскую, где припозднившиеся коллеги как раз заканчивали дописывать, дочитывать и одеваться.

– А собирать это всё будут? Жалко же, – спросил Виктор.

Учитель рассеянно уставился в окно, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Конечно, соберут! Как не собрать? Целый фестиваль устроят, как и каждый год, – ответил Геннадий Саввич.

Геннадий Саввич был учителем ОБЖ, толстый, смуглый и забавно длинноносый.

– Фестиваль? – заинтересованно спросил Виктор.

– Да, повариха варенья наварит, пирожков напечёт, школу листочками украсим, пир устроим, вино и пиво рекой! – громко хохотнул географ, Лука Фёдорович.

Невысокий красивый мужчина неуёмной энергии и чувства юмора всегда разговаривал несколько фривольно.

– Будем объедаться и плясать до упаду.

– Какое вино? – беззлобно хохотнул Геннадий Саввич. – Мы в школе!

– Всё время надеюсь, что вы про это забудете! – ухмыльнулся Лука Фёдорович.

С громовым «БАМС» он захлопнул классный журнал и зыркнул на Геннадия Саввича.

– Это Вам всё траву подавай, я люблю мясо и пиво!

Лука Фёдорович с этими словами панибратски приобнял Виктора. Богданов съёжился и покосился в ответ, но это ничуть не смутило Луку Фёдоровича.

– Каждому своё, – согласился Геннадий Саввич с умиротворённым кивком.

– Да уж конечно, – усмехнулся Лука Фёдорович и, наконец, отлепился от Виктора.

– А завтра знаменательный день, – вдруг сказала Майя Романовна, учительница астрономии.