Берег скифской мечты. Том 1. В тени затмения

Таинственная сила влекла Ученика ученика Абариса на скалы близ Херсонеса, он шел, не останавливаясь, опираясь на посох, который был изготовлен и железного дерева, но от долгих нагрузок и он стал изгибаться под небольшим весом хозяина. Узкая тропа закончилась, и теперь старик шел среди голых камней, где никогда не проступала никакая растительность; третья временная фаза совпадает с географией пространства, преходяще уступая власть в руки человека. Теперь фигура странника видна на острой вершине выступа над обрывом, ветер разметает его седые волосы и бороду, рвет его длинный черный плащ, внизу под смельчаком бушует кипящее сердитой серой пеной море. В его вытянутой руке взмахивающий древний посох превращается в волшебный жезл, кажется, это не сизые тучи стелятся над склонами гор, а он управляет стихиями, направляя их в нужном направлении. В неистовых порывах воздушных масс звучат горячие струны, вихревыми потоками несущие к небу морские брызги, и небесные трубы, сопровождаемые громом и стрелами молний, раздаются с быстрых туч, а снизу, от земли несется бой вечных барабанов от неистовых накатов волн, бьющихся о скалы. Кажется, и сам человек звучит среди вселенского оркестра, и на несколько мгновений ему дана великая власть – вмешиваться в ход событий на земле. Возможно, сам Зевс, восседая на небе, на какое-то время предоставил ему временную власть на планете, и он, сосредоточив могущественное влияние в жезле, вмешался в действия людей. В это время под напором скифской конницы отступают тяжелые ряды греческих гоплитов, воинский порыв, соединяясь со страстью природной стихии, гонит отступающих врагов в укрытия за стенами города, уступая наступающим земли дальней и ближней херсонесской хоры.* В дело идут топоры-секиры, копья, кинжалы, мечи. Противник не может противостоять этому мощному натиску. Часть земель, ранее отрезанная у Северо-Западной Тавриды греческим полисом и превращенная в земледельческую хору, возвращается скифским племенам.

Ветер стихает, и вместе с ним исчезает грозная фигура величественного старца, небесное проведение выполнило свою задачу, и теперь вступают в силу земные законы, сплетающиеся из неограниченного числа отдельных и пересекающихся случайностей.

Смешение

Природа одинакова для всех существ.

Пиррон

Отрезок терры от Киркинитиды на юге и до побережья Каркинитского залива на севере в пределах складчатого поднятия плато расположен напротив увалов, обращенных крутым краем к морю. Поверхность земли и увалы разделены между собой синклиналями*, расчленены глубокими сухоречьями, балками и оврагами, лучеобразно сходящимися к корытообразным котловинам, вмещает степи с фрагментами леса, и обитаемых поселений. Узкая часть бухты с южной стороны Калос Лимена служила прекрасной гаванью, что и отразилось в названии города. В сторону на расстоянии нескольких футов от берегового клифа – западного края Калос Лимена, скальный пласт, ставший краем известняковой террасы, до которого распространялась городская застройка Керкинитиды.

Остатки прошлого – развалины греческой башни, здания, где когда-то заседал городской капитул, нелепо и пафосно врезаются здесь во все построенное позже – к полуразрушенным стенам прилажены новые дома, обломки и выщербленные камни выступают, всему мешая. Точно так, в сознании некоторых обывателей греческого в прошлом Калос Лимена прочно обосновываются отжившие понятия и неуемные замашки. Они придают своеобразие скифскому городу, где квадраты простых карарес* из нескольких небольших комнат, устроенных для проживания двух семей, замыкаются правильной формы двориками и соседствуют с многоярусными жилыми и торговыми постройками, украшенных лепниной бывшего дорийского полиса. Только светло-серые плиты каменной мостовой, ведущей к порту, постоянны и прочны, как-бы убеждая всех в неизменной связи жителей города с морем. Старожилы Прекрасной Гавани, потомки выходцев из Ионии, знают, где можно легко добыть верхне-меловые отложения породы, чтобы применить их для побелки, замазки, изготовления известково-цемянковых растворов и для производства керамики. Вследствие этого все дома прекрасного города отбелены и свежи и множатся гончарные мастерские, отправляющие излишки керамической посуды в Херсонес.

Когда огромная черная тень от башни сжалась до небольшого квадрата, открыв площадку перед гончарными мастерскими заботливым лучам весеннего солнца, двое детей – мальчик лет тринадцати – четырнадцати и девочка, по виду чуть помладше, соревновались в прыжках между кучами отработанной глины. Устав от беготни, они стали озорно толкать испорченный глиняный кувшин желтого цвета, пока тот не раскололся на несколько частей к вящей радости полноватого мальчика с всклоченными темно каштановыми волосами, красиво вырисованным лбом, смешно оттопыренными ушами, напоминающими розовые морские ракушки, слушающие в основном только самих себя. В этот момент из раскрытой двери средней мастерской показалась массивная фигура мужчины, опоясанная черным фартуком из грубой материи и желтом пилосе* воздух на площадке стали сотрясать ругательства и воспитательные тирады, относящиеся к детям:

– Опять бездельничаете, негодники! Великовозрастные лодыри, нет, чтобы заняться чем-то полезным! Марш домой, Лидия, а ты, Эрасмус, недотепа, направляйся ко мне. Будешь помогать месить глину, но сначала наноси воды в жбан. Видишь, пустой стоит!

Дети замолкли и подчинились требованиям старшего, который был отцом мальчика, звали его Барнабас, и происходил он из древнего дорийского рода гончаров, производивших чернолаковую посуду. С того самого времени, когда под натиском скифов, греки разрушили и разобрали Калос Лимен на камни, а поставщики прекратили привозить дорогостоящие материалы, Барнабас не стал делать эксклюзивную утварь. Он перестроил сложное чернолаковое производство под гончарную мастерскую, где использовались местные сорта красной и желтой глины. Своего сына предприимчивый грек всеми силами пытался привлечь к гончарному ремеслу, но тот был слишком непослушным, плохо приспособленным к усидчивому, сосредоточенному труду, и кроме замеса глины был ни к чему не приспособленным. Правда, Эрасмус, побаивался ослушаться Барнабаса, иначе отец мог пустить в ход лозину, не раз прогуливавшуюся по широкой спине и заду ребенка. Навылет ошарашенный резким отцовским окриком, он в последний раз с ожесточением пнул осколок кувшина, с сожалением попрощался с девочкой, и принялся с показным послушанием выполнять приказание отца. Прежде, чем разойтись в разных направлениях, дети договорились встретиться на следующий день на пустыре, расположенном за никрополем, простиравшимся вдоль дороги от городской стены до зарослей колючего можжевельника, невесть кем тут посаженного, и дальше до извилины ручья, поросшей густым ивняком. Не обращая внимания на суровость Барнабаса, юная гречанка гордо вскинула голову с немного растрепавшейся замысловатой прической и не спеша проследовала в направлении моря. Дом Лидии находился недалеко от гавани, его белый фронтон предварял портик, опиравшийся на круглые колонны. Ее отец – Пимфилос, имел несколько парусно-весельных лодок, которые сдавал рыбакам в аренду в сезон ловли рыбы, а в другое время занимался перевозом мелких и крупных партий товара в Керкинитиду и Херсонес. Единственная дочь Памфилоса росла в неге и достатке, ее нежные руки не знали никакой черной работы по дому. У матери была служанка, которая выполняла все ее поручения: ходила на рынок, убирала дом, начищала до блеска медную посуду, носила воду, мыла, стирала с раннего утра до позднего вечера. Только приготовлением еды занималась Калисто – жена Памфилоса, которая не доверял варварке стряпню, считая ее нечистой. Бог знает, как удавалось Лидие сохранять бархатную белизну лица, шеи и рук даже под палящими лучами весеннего и летнего солнца, когда она с другими детьми бегала на пристань понаблюдать за работой рыбаков или посмотреть на разгрузку заморских товаров. Серьезные не по-детски глаза, большие, холодноватые, прозрачно-голубые, они смотрели надменно и уверенно. Когда ей что-то не нравилось в подругах по детским играм, она умела смотреть на них свысока из-под прелестных тяжелых век, редко мигавших, как будто она старалась сразить соперниц своим взглядом. Этому взгляду не поддается только одна из ее знакомых – Тамина, темных глаз которой опасается и юная гречанка. Мать юной скифянки слывет ведуньей, в степи, там, где она проходит, выпасая своих коз, засыхает трава по обочинам тропинки под стопами ее ног. Тамину никто не обижает, ее даже побаиваются из-за брата Макента – силача и смельчака, который не раз побеждал в соревнованиях по борьбе не только сверстников, но и тех, кто был старше его по возрасту. Эти двое – брат и сестра иногда присоединяются к Лидии и Эрасмусу, когда те любуются на заморские корабли в порту или дразнят детей рыбаков за их просоленную морской водой и загрязненную рыбьей чешуей одежду. Юный грек пытается подражать Макенту, и однажды он приподнял Лидию на руках, чтобы помочь ей перебраться через полноводный после осенних дождей ручей. Руки у него слабые, и он чуть не уронил свою дорогую ношу в воду, но молодой гречанке понравился такой порыв друга.

Год или два, сколько лет, длилась дружба Эрасмуса и Лидии, история умалчивает. Они выросли и уже не могли удовлетвориться детскими играми, все чаще назначали друг другу встречи за оградой некрополя, где статуя Аида и Персефоны с одной стороны и начинающийся невысокими туями дикий пролесок, состояли в трогательном сговоре с подрастающими детьми, невинными поцелуями начинающими свой опыт взрослой любви.

Эфеб*

У людей зло вырастает из добра, когда не умеют управлять

и надлежащим образом пользоваться добром. Неправильно

было бы подобные относить к числу зол, но считать их благами.

Добром можно пользоваться, если кто захочет во зло.

Демокрит

Размеренно течет жизнь Прекрасной гавани, но своенравное время не останавливается, внося, порой, необычайно трагические линии в сложившийся красивый оригинал. Так случилось, что через пару лет, когда заинтересованные друг другом Эрасмуса и Лидии, ищут уединения на пустыре за городом, знатный купец Наркиссос снимает комнаты в поместье крупного рабовладельца Атанаса, которому принадлежат все виноградники в округе. Его роскошная усадьба расположена в нескольких стадиях от оконечностей Калос Лимена. Товар Наркиссоса хранится в той части города, которая вплотную примыкает к порту. Амфоры различных размеров, керамические терракоты, чернолаковая посуда, надежно упакованные сгрудились на заднем плане большого двора Памфилоса, за хорошую плату предоставившего в аренду свою территорию старинному другу брата его отца. На правах доброго знакомого Наркиссос иногда обедает в доме Памфилоса, где и случается его знакомство с Эрасмусом и Лидией. Вначале Памфилос был даже польщен дружбой с богатым купцом, но ему достаточно нескольких встреч с ним, чтобы у наблюдательного грека сложилось предельно верное впечатление относительно их гостя – ему не стоит особо доверять. Хотя тот и обаял всех своей грамотностью, знанием философии, особенностей жизни их предков. В его пространных рассказах воскресали древние герои Спарты и Афин. Ликург*, Клеомен* и Леонид*, Тесей* и Солон* – герои разных эпох, кажутся близкими, перенесшимися через века в настоящее время. Внимательно слушает Эрасмус Наркиссоса, который с неистовым вдохновением повествует про Тесея и нить Ариадны, поход Аргонавтов за золотым руном к берегам Колхиды или, когда тот, стоя на низкой скамье и протянув вперед правую руку с киликом, цитирует слова Ксеркса:

– Как жаль, что стихии подвластны не царям, но только богам!*

Здесь стоит упомянуть, что и сам Наркиссос, до того, как переехал в Синопу, долгое время жил в Афинах. Теперь он из главного города Понтийского царства прибыл в Калос Лимен.

Товар предприимчивого понтийца успешно распродается большими партиями, но он не торопится покидать Прекрасную Гавань. Наркиссос не уверен, но ему кажется, что никогда в своей жизни он не встречал такого прекрасного эфеба, как Эрасмус – большая пухлая верхняя губа, слегка притемненная; розовые, нежные щеки, красиво очерченные лоб и подбородок, наивные искорки светло карих удивленных глаз, скользят перед взором купца и проникают в его замысловатые сны.

Он подстерегает эфеба в порту, когда тот, проводив Лидию, топает по светлым каменным плитам, срезая путь к гончарной мастерской отца. Наркиссос обращается к нему, как взрослый к взрослому. Берет он его не только своим подчеркнуто уважительным обращением, а и чудесами, скрывающимися в широких просторах греческих легенд и мифов, так хорошо известных умудренному греку. Вспышки его рассказов сливаются в сознании эфеба в цветные картины и загадочные географические формы:

– Афины, Афины! Спарта, Синопа!

Раздумывая над развитием своих отношений с эфебом, многое смущает купца: и то, что здешние эллины «оскифились»*, ничем не отличаются от варваров, но главное – «Выдержит ли неустойчивый эфеб груз его обожания?».

Пролесок, отделявший усадьбу, в которой поселился купец, от пшеничных полей, виноградников и степи был дик в приречной своей части. Сюда, под тень дубов и грабов в жаркую погоду забегали лисы и зайцы, что очень вдохновляло чужестранца:

– Преподам-ка урок охоты на лис эфебу, – говорит он, очутившись как-то в лесу в начале лета. – Мужчину красят такие практические навыки.

Эрасмус к вящему неудовольствию Лидии стал меньше видеться с ней, ему интересно проводить время с разговорчивым, умным купцом, который рад встречам с ним и, в то же самое время смущен и насторожен, настаивая на сохранение тайны их тесного знакомства. В очередной раз юный грек убегает от своей подруги, не обращая внимания на ее призыв: «Эрасмус, вернись!». Он ожидает своего нового учителя под старым дубом у ручья. В этот раз Наркиссос не скупиться на подарки – искрящийся промеж складок светлого гематия юноши нож, пригождается на охоте – ослепительно рыжая шерстка убитой лисицы красуется на его плечах. Кажется, купец сегодня по-особенному благонамеренно настроен к эфебу.

– Хочешь каждый день ходить на охоту? Я научу тебя получать удовольствие красоты и жить, наслаждаясь лучшими достижениями эллинов в культуре и искусстве. Что тебе здесь делать в этом убогом Калос Лимене, месить глину? Поедем со мной в Синопу!

От внезапности такого заявления Эрасмус смущен и сбит с толку, но горячо восстает в защиту Прекрасной Гавани, он ни за что не покинет родителей, Лидию и этот замечательный город. Не ожидавший такого ответа купец, менее тепло, чем обычно прощается с юношей.

Их скрываемая ото всех дружба, продолжавшаяся все лето, внезапно заканчивается.

– Как досадно! – повторяет Наркиссос, оставшись один, – ах, как нелепо!

Он не может так быстро расстаться с рухнувшими планами, и не может смириться с отказом эфеба, слишком далеко зашел купец в своих вожделенных задумках. Стоя у балюстрады на южной стороне усадьбы, Наркиссос задумчиво всматривается в темноту, ему не хочется верить в то, что его мечта, казавшаяся столь близкой, в одно мгновенье сегодняшнего дня стала страшно недостижимой. Мысли его смутны, высокая прельстительная луна, ненадолго выглянувшая из темных облаков, и быстро вернувшаяся в их черноту, приобретает грязные очертания. Управляющий усадьбой Павлос своим разговором ненадолго прерывает его размышления.

– Завтра у вас появится сосед. Должно прибыть торговое судно из Синопы, навклер Евмел на своей «Нереиде» приходит в Калос Лименн. Купец некоторое время будет жить в этом доме.

– Евмел? – удивляется и радуется Наркиссос и кривит рот в ироничной улыбке, – Еще не всю пшеницу вывез из Тавриды?

Он резко замолкает, будто спохватившись, видимо ему не хочется распространяться, что хорошо знает навклера из Синопы, владельца торгового двадцати двух весельного судна, широкого и не длинного, способного перевозить тяжелые и объемные грузы. Евмел слывет жестоким хозяином, способным выжать из своих рабов, сидящих на веслах в нескольких локтях* друг от друга, столько энергии, что его парусно-весельный корабль подчас тащит такие грузы и развивает такую скорость, что может сравниться с настоящим пентеконтором.* Но в среде навклеров, таких же, как и он богачей, купца знают совсем с другой стороны – он понятлив и дружественен, способен протянуть руку помощи. Искоса взглянув на управляющего острыми, маленькими глазами, Наркиссос добавляет притворно равнодушным голосом, почесывая свою короткую, острую бородку:

– Слыхал о таком, что же, буду рад гостю.

Кажется, в его голове только что возник какой-то план, который ему самому вначале кажется неосуществимым. Но внезапное сообщение Павлоса неожиданно придает новый импульс его необычной идее.

Ночью Наркиссос не смыкает глаз, в мрачной голове мужа окончательно созревает план, нервной лихорадкой просящийся к воплощению. На следующий день, при первой же встрече с отзывчивым к просьбе друзей Евмелом он условливается, что тот заберет его вещи на свой корабль, как только будет точно известна дата обратного отправления судна в Синопу. А его самого подберет у самого западного мыса Тавриды. Кажется, Евмел немного дивится такой неожиданной просьбе, но по его непроницательному лицу ничего не видно:

– Мало ли какие вопросы требуют своего решения и могут забросить человека их купеческого дела на необитаемую пустошь? – думает он, а вслух произносит.

– Купец купцу всегда в помощь! – Евмел любит необычные и рискованные предприятия, да, и смелости Наркиссоса он удивлен не меньше – от гребца на лодке потребуются отвага и умение.

Между ними быстро устанавливается взаимопонимание. А в среде бывалых дельцов не принято много расспрашивать и «лезть в душу».

– Западный мыс Тавриды я хорошо знаю, говорит Евмел, поправляя кожаный петасос* с завязками, – но близко к скалам не подойду, опасное место для судов.

– Этого и не требуется, я буду на лодке в двухстах оргиях* от скалистого берега, главное, чтобы темнота и большие волны не помешали тебе меня заметить.

– Не помешает, «Нереида» всегда покидает гавань сразу после полудня, а штормов в ближайшее время не ожидается. Евмел заклял волны, – смеется владелец корабля.

– Да, и вот еще… Возможно, я буду не один, – неуверенно говорит задумчивый купец, теребя свою козлиную бородку.

– Женщина, – думает про себя Евмел, – неужели хочет увести одну из варварок к себе в Синопу?

А вслух произносит:

– Хоть трое, корабль выдержит, ха-ха-ха, – и он откидывает назад свои густые волнистые волосы со лба и понимающе похлопывает Наркиссоса по плечу.

Что предвещает буря

Ты навсегда обладаешь лишь тем, что