Время. Ветер. Вода

Дверь громко хлопнула.

Перемену, произошедшую с Викой, когда она вернулась в комнату, описать трудно. Это была странная смесь горечи и отчаяния. Она постояла несколько секунд, глядя на меня немигающим взглядом, а потом, вцепившись пальцами себе в волосы, рухнула на колени и разрыдалась.

Мигом соскочив с кровати, я кинулась к ней.

– Тварь, тварь, тварь, – повторяла она.

– Не волнуйся, он простит тебя. Ты же ничего плохого не сделала.

– Простит, конечно, – сквозь рыдания проговорила Вика. – Только я не могу больше его терпеть.

– И не терпи. Он некрасивый, грубый и старый.

– Ему тридцать два.

– Я и говорю, старый. Ты такая красивая и добрая. А он плохой человек, это видно.

– Спасибо, – горячими от слез губами она прижалась к моим, и я почувствовала привкус ее слез. – Но что со мной станет, если я не буду его терпеть? Как я буду жить и где?

– А если тебе устроиться на работу и снимать комнату? Папа про студентов своих рассказывал, они приезжают из других городов и так живут.

– На работу? – Ее голос снова дрогнул. – Это значит не видать мне никакого театрального. Но это невозможно. Раз я решила, то должна добиваться своей цели. А Фил еще пожалеет. Найду себе кого-нибудь другого и сразу пошлю его. И не просто пошлю, а приду к его жене и расскажу, какой он гад…

Внезапно она замолчала и с неожиданно вспыхнувшим живым интересом подняла на меня глаза:

– Слушай, помнишь, ты про тех ребят рассказывала? Соседей своих? Говорила, что один из них богатый? Познакомь.

Я встала и, обдумывая ее слова, перебралась на кровать.

– Тебе хорошо, у тебя и мама, и папа есть, – продолжала она. – Они тебя всем обеспечивают: и жильем, и едой, а мне как-то крутиться нужно. На актерское поступлю, отучусь, потом в Голливуд уеду. Приедешь ко мне в Голливуд? Я тебя хоть с Лео, хоть с Диланом познакомлю. С кем попросишь, с тем и познакомлю.

– Я этих ребят больше не видела.

– Ну так зайди, позови куда-нибудь.

– Да это как-то не очень прилично. Девушки не должны сами навязываться.

– Глупости, – Вика пересела ко мне и положила руку на коленку. – Я тебя очень прошу. Ты же хочешь мне помочь?

– Хочу, конечно, только нужно подумать.

– Правильно! Ты подумай немного, а потом познакомишь.

В понедельник я встала, как обычно, в семь двадцать, на автопилоте умылась, сварила сосиски, которые до маминого возвращения могла есть беспрепятственно, надела школьные форменные брюки, блузку, серый кардиган.

За окном шел дождь. Барабанил, шелестел, капал. Ветер тихонько гудел в правой створке кухонного окна.

Прислушиваясь к этим звукам и глядя то ли на себя, то ли в себя, я просидела перед зеркалом бог знает сколько времени. Затем, поймав осуждающие взгляды плюшевых друзей, сообразила, что опаздываю. Вылетела из подъезда, на ходу открыла старенький зонт, которым не пользовалась с прошлой осени, и поняла, что ткань на трех спицах оборвана. Вода лилась потоком. Ничего не различить. Первый настоящий дождь в этом году.

Ноги в коротких ботинках промокли сразу, рукава куртки тоже. Жалкий перекособоченный зонт приходилось держать над головой обеими руками, как шляпу. С горем пополам, шлепая по лужам, я все же добежала до школьного двора, но потом вдруг остановилась и со всей ясностью поняла, что не могу туда идти. Просто не могу, и все. Что-то екнуло внутри и застопорилось. Добровольно подняться на эшафот и то было бы проще.

За спиной – тихая, уютная квартира с еще не остывшим чайником и кроватью, стопка новеньких книг, дожидающаяся каникул, теплые носки и жестяная коробка с фигурным печеньем, впереди – пустые и озлобленные лица, при мысли о которых меня начала колотить дрожь.

Домой я вернулась потрясенная простотой освобождения. Из-за все еще витавших запахов вареных сосисок, зубной пасты и моих духов казалось, словно в квартире кто-то есть.

Раньше я думала, что стоит один раз прогулять школу, и вся Москва тут же узнает об этом. Тебя заклеймят позором и заставят прилюдно раскаиваться. Что вечером того же дня телефон будет разрываться от звонков: классная руководительница, директор, завуч – все захотят высказать моей маме, как они меня осуждают. А еще в этот день обязательно случатся все возможные контрольные и проверочные, переписать которые уже никогда в жизни не получится. И еще много чего ужасного произойдет из-за одного только прогула.

Но я не пошла в школу, и ничего страшного не случилось. До меня никому не было никакого дела.

Когда у тебя хорошее воображение, справиться с неприятностями гораздо проще. Достаточно лишь закрыть глаза, включить любимую музыку, и удивительные истории начинают складываться сами собой.

Например, что я умею предчувствовать плохое и могу предупреждать людей о грозящей им опасности: о гибели в автокатастрофе, страшном пожаре или о грабителях. Или что я научилась останавливать время, чтобы избежать плохого, как Хиро Накамура в «Героях». Или ко мне в школу приходят братья Винчестеры и наказывают Дубенко.

Мама говорила, что для того, чтобы чувствовать себя уверенно с людьми, нужно тренироваться перед зеркалом – ведь только так возможно понять, как ты выглядишь в периоды расстройства, радости, злости, удовольствия. И я смотрела. Долго смотрела. В конечном счете почти уверившись, что по ту сторону зеркальной поверхности нахожусь совсем другая я. Смелая и решительная. Способная уверенно подняться на второй этаж и без малейшей доли смущения пригласить на свидание двух ребят, которым это приглашение совершенно не сдалось.

Как и в прошлый раз, открыл Макс, и я с порога выложила, что зову их в субботу гулять. Он внимательно, но без удивления выслушал и махнул рукой в сторону кухни: «С этим туда».

Артем сидел, развалившись на стуле и закинув босые ноги на подоконник. В поврежденной руке он держал планшет, а второй что-то быстро писал. Бандаж в этот раз был надет поверх широкой домашней майки с низко свисающими прорезями рукавов.

На столе стояла коробка с половиной торта, в центр которого была воткнута большая ложка, и открытая бутылка вина. Он мельком глянул на меня, просто сказал «ща» и продолжил переписываться.

Я села возле стола и могла видеть только его профиль: коротко стриженный висок, круглую черную сережку, темные опущенные ресницы, немного нервно раздувающиеся ноздри и сосредоточенно поджатые губы. Потом он вдруг обрадованно улыбнулся своим мыслям, скинул ноги с подоконника и уперся локтями в колени. Предоставив мне еще несколько минут любоваться рваными перьями волос на затылке, черными полосами тату на предплечье и гуляющими под майкой лопатками.

Затем, резко отложив планшет, развернулся ко мне и строго оглядел:

– Раздевайтесь.

– Что?

Он тут же расхохотался:

– А чего ты как на приеме у врача? Сидит тут, стесняется. Возьми себе бокал.

– Нет, спасибо, я по делу.

– Хорошее вино, кстати. Итальянское, – Артем сделал большой глоток прямо из бутылки и помахал ею передо мной. – Что за дело?

Его расслабленная непосредственность смутила сильнее, чем сдержанность Макса.

– У меня есть подруга… – сказала я, чувствуя, что краснею.

– Так…

– В общем, я просто пришла позвать вас погулять в субботу. В парк Горького сходить или еще куда.

– Серьезно? – Не скрывая насмешливого умиления, он наигранно вскинул брови. – Вы с подругой зовете нас с Максом на свидание?

– Нет. То есть да, но не совсем. Лично я нет, но в целом да, – и, прежде чем он успел что-то ответить, добавила: – Ты не думай, моя подруга очень красивая. Она актрисой будет. Она классная. Честно.