Время золота и кандалов. Австралийские приключения

Но с трудом сдерживаемое напряжение толпы, идущей в неизвестность, вдруг прорвало. И грозное замечание матерого морского волка не вызвало ничего, кроме оглушительного хохота. Даже охрана и старший конвоя не могли сдержать усмешек.

Побагровевший Люк бросился к сходням, по которым поднимались будущие бесплатные пассажиры Короны, размахивая грозным линьком. Но за своих подопечных вступился старший конвоя, который еще считал себя ответственным за толпу преступников:

– Но-но, Люк. Осторожно, старый волк. У тебя еще будет возможность рассчитаться со всеми, кто тебе не угодит. А пока не мешай погрузке. Принимай пассажиров.

Огромный Люк, который не смог не подчиниться представителю власти, застыл, тяжело дыша. Можно было не сомневаться, он запомнил всех, кто сейчас проходил мимо него на борт. И он жестко отомстит всем, в чьих глазах увидел насмешку над ним – Рыжим Люком – грозой морей, океанов и всех таверн старой доброй Англии.

Его взгляд смягчился только тогда, когда по сигналу старшего конвоя на борт начали подниматься женщины, которые должны были идти на этом судне. Глаза боцмана забегали по проходившим мимо каторжанкам. Он подмигнул высокой, красивой девице в ярком платье, дождался от нее томного взгляда, покрутил рыжий ус и, наконец, закричал:

– Пройдоха Джек, почему одни старухи? Уж если брать баб на борт, то молоденьких. Давай молоденьких! А этих старух только на корм акулам!

Услышав рев Рыжего Люка, принялись орать экипажи двух других судов, ожидавших погрузки:

– Рыжий, мачту тебе в бок! Заткнись! Почему тебе молоденьких? Нам давай красоток! Уж мы-то знаем, что делать с таким товаром, клянусь акульими кишками!

Поднялся шумный гвалт. Джек, старший конвоя, перестал обращать внимание на крики, передал капитану и старшему охраны документы и деловито перешел к следующему судну, которое тоже получило свою порцию оплаченного груза. Погрузка третьего судна прошла не в пример быстрее. Внутри каждого судна обученная охрана рассортировывала людей и передавала кузнецу.

Генри Картер попал в первую партию. Проходя мимо пышущего злобой Рыжего Люка, он с мучительной ясностью понял, что столкновений не миновать. И как-то надо выжить.

На пристани появились люди, до которых все же дошла весть о том, что состоится отправка осужденных в Австралию. Они бежали к завершавшим погрузку судам, размахивая какими-то котомками, которые намеревались передать своим родным, и судорожно выглядывали знакомые фигуры в хвосте процессии, скрывающейся в недрах третьего судна. Больше никого из своих родных и знакомых они не увидят. Женщины суматошливо бегали от одного судна к другому и громко выкрикивали имена своих родных, но в трюмах их никто не услышал.

Груз провианта был загружен, товары и продукты для новых колоний тоже. Осталось принять на борт семьи охраны каторжников, которые должны были остаться в Австралии охраной контингента, и живой скот для колонистов, для которого на корме на каждом судне были устроены загоны. И можно выдвигаться в долгий путь. А пока на каждом судне в трюме корабельные кузнецы сковывали несчастных по трое. Один за всех, и все за одного. Только женщинам условия немного смягчили.

Рыжий Люк, поглаживая буйный ус, отправился проследить за порядком. Где-то надо было найти молодку в красном. Конечно, женщина на судне – к беде. Это всякий знает. Но иногда можно извлечь из ситуации некоторые приятности.

***

Невыносимо долго потянулось время. У большинства заключенных началась морская болезнь, не успели выйти из порта. Деревянное нутро трюма судна заполнилось стонами и то яростными, то сдавленными проклятьями. И без того спертый воздух пропитался рвотными миазмами и запахом мочи.

Старший охранник, боцман и молодой прыщавый доктор спустились в трюм, походили, гадливо зажимая носы, между группами скованных людей и приняли решение выдать каждому сухие галеты, чтобы медленно рассасывали. Говорят, морякам это помогает. Морякам, может, и помогает, но у сугубо сухопутных пассажиров вид сухой пищи вызывал только новые рвотные спазмы. Следующим дельным предложением тощего доктора, одобренным боцманом, было ставить особо страдающим холодные компрессы.

Скупой боцман ругался, негодовал, но сам видел, что королевский груз надо спасать. Он распорядился выдать тряпки из каптерки и ведро воды.

Генри, единственный из скованной вместе тройки, не реагировал на качку. Таких же, как он, счастливчиков было немного. Он окликнул проходившего мимо боцмана:

– Сэр боцман. Мистер боцман.

– Это кто еще так ко мне обращается? – боцман перевел тяжелый взгляд на мозгляка в лохмотьях, который выглядел свежее, чем все остальные.

– Простите, боцман, я пока не знаю, как к вам обращаться. Прикажите меня расковать. Я нормально себя чувствую и смогу ходить по трюму, чтобы делать холодные компрессы. Это очень хорошее средство, всегда помогает.

– Откуда ты знаешь, что хорошее?

– Мой отец ходил доком на торговом судне, а я учился на лекаря. Он мне судовые хитрости рассказывал.

Прыщавый доктор смерил выскочку цепким взглядом, но самому так не хотелось ухаживать за каторжниками в трюме, пусть уж лучше этот выслуживается.

– Как зовут? – Рыжий Люк угрюмо посмотрел на добровольца.

– Генри, сэр. Генри Картер.

– Ну, что, Пол, – обратился боцман к старшему охраны, – дадим шанс Генри Картеру? Уследишь со своими молодцами?

– А мы кандалы на ногах оставим. Никуда не денется, да и куда ему деваться посреди океана! А так и вправду удобно получится, пусть за своими ухаживает, – проговорил старший охраны. Тощий судовой доктор, сам медленно зеленея от приступа морской болезни, кивнул головой.

– Хорошо, Генри Картер. Сейчас придет кузнец, раскует тебя. Старайся, – боцман махнул рукой и отправился дальше со своей свитой.

Около полусуток Генри, шаркая тяжелыми ногами с кандалами, ходил по загаженному трюму с ведром воды и запасом ветоши. Затем Люк и старший охранник Пол Блек, видя, что добровольцу сложно перемещаться и у него низкая скорость, приняли решение и разрешили расковать его полностью. Не помогло даже то, что прыщавый доктор Эдвард Грин недовольно задергал носом. На это рыжий боцман прорычал:

– Что нос воротишь, трубка клистирная? Смотри, сам пойдешь с ведром и тряпками. Это же твою работу он выполняет! Иди, сам себе примочку поставь на башку! Сам зеленый, как лягуха.

Доктор промолчал, но сердито зыркнул глазом.

Освобожденный от тяжелых оков, Генри уже гораздо быстрее перемещался по трюму, меняя тряпки на головах страдальцев и смачивая их водой. Вскоре он осмелел и уже довольно бойко требовал у дежурного охранника принести новое ведро с водой. Пару раз просьбу выполнили, а потом позволили выходить самому. В сопровождении охранника, но самому. Генри с наслаждением выходил на свежий воздух, оглядывая горизонт, но старался делать все не слишком медленно, чтобы не нарваться на взыскание. Все быстро – ополоснуть ведро, набрать воды и снова в смрадный трюм.

Но это позволило не скатиться в полное отчаяние. Было некогда в тысячный раз думать об ужасной несправедливости, потерянной навсегда Элис и мрачном будущем. Да, увидеть Элис перед отправкой не удалось. Не пришла.

Прочь грустные воспоминания. Работать и еще раз работать. Хорошо, что с юных лет ему приходилось вместе с отцом дежурить в хосписе. Старик Алессандро Картер был уверен, что это полезно, раз уж сын так хочет стать доктором. Потому ему было не впервой видеть людей в состоянии, когда они не могли себя контролировать. Могучие мужчины становились малыми детьми, когда их настигала хворь. Немощь, иногда невозможность обслужить себя в самых простых случаях, приводила их в недоумение, иногда в гнев и ярость. В любую минуту можно было стать объектом необъяснимой агрессии.

Пробираясь между больничными койками, старый доктор терпеливо рассказывал сыну, как посреди океана без дополнительных возможностей решал сложные медицинские задачи. Людские потери на их судне были минимальными. Когда Алессандро Картер списывался на берег, его многие с благодарностью провожали. На суше, как оказалось, дел для бывшего корабельного дока было немало. До последних дней он ходил на службу в хоспис.

Хорошо, что не дожил до того страшного дня, когда сына осудили на каторгу. Генри судорожно вздохнул.

За то, что научил не обращать внимания на грязь, кровь, вонь – отдельное спасибо. Главное – жизнь больного.

Находясь в пересыльной тюрьме, Генри старался не общаться с сокамерниками. Большую часть времени он лежал на своем тюфяке, прикрыв глаза и раз за разом прокручивая события того страшного вечера, когда в доме любимой Элис случилось несчастье.

На корабле он внезапно оказался нужным для всех, и это взбодрило.

Пробираясь между вповалку лежащими людьми, он замечал то незатянутую рану у одного, то абсцесс или фурункул у другого, то грязную повязку у третьего. Если больных и раненых не лечить, если перевязку не менять, то не все доедут до неведомой Австралии. Почему-то доктор этот – как его? – доктор Эдвард Грин не очень торопился осматривать своих подопечных. Что-то подсказывало, он вообще не собирался этого делать. Попросить надо хотя бы тряпок старых для перевязки. Карболку какую-нибудь. Йод. Скальпель для вскрытия фурункулов вряд ли дадут.

Те, кто не страдал от качки, очень скоро стали предлагать свою помощь Генри. Когда добровольный лекарь по второму кругу пошел по недомогающим, он многих уже знал по именам. Его подзывали, сами брались мочить тряпки для своих страдающих соседей, хлопали по плечу: «Спасибо, брат».

Но не все. Генри увидел потенциально сложных для общения людей. Они лежали, гневно стреляя глазами, даже если не страдали от качки, но пока молчали.

К концу вторых суток, когда сонный Генри почти падал с ног, внезапно многим стало лучше. Принеся свежее ведро воды и чуть глотнув свежего воздуха, Генри рухнул на свое место и моментально заснул. Проснулся он от того, что корабельный кузнец снова его сковывал, виновато отводя глаза, а хмурый Рыжий Люк орал, чтобы все убирали за собой свои гадости и приводили трюм достойного судна в достойное состояние. С этого дня вводилось дежурство по уборке помещения. Никто из членов команды не собирался выносить за каторжными помойное ведро и выметать мусор.

Так и покатилась долгая дорога к неведомым берегам.

***

Через неделю судно попало в первый шторм. Пол трюма ходил ходуном, деревянная обшивка трещала, мачты скрипели и стонали, а набегавшие волны сотрясали корпус. Адаптировавшиеся к качке каторжники уже почти не страдали, но внезапно стали умирать. Сначала умер старый Алоиз, рана которого Генри очень не понравилась с первого взгляда. Они лежали в разных концах трюма, поэтому уже скованный Картер не видел развития ситуации. Он услышал уже, когда заорали соседи старика, вызывавшие охрану.

Пришел док Эдвард. Высоко поднимая тощие ноги, он брезгливо перешагивал через лежащих людей. Склонившись над умершим, через белый платочек осторожно пощупал пульс и кивнул головой. Когда доктор уже выходил из трюма, Генри окликнул его:

– Док, отчего умер дед?

– Сепсис, – почти не разжимая тонких губ буркнул доктор.