Транзиция

В глазах лорда Хармайла загорается любопытство. Возможно, он размышляет, насколько хорош мой английский и нет ли в моих словах подвоха.

С рассеянным видом шарю по карманам. (Я и правда рассеян по мирам, но держусь.)

– У вас не найдется носового платка? Такое чувство, что вот-вот чихну.

Хармайл хмурит брови. На миг он переводит глаза на свой нагрудный кармашек, откуда выглядывает белый треугольник платка.

– Сейчас попрошу. – Он поворачивается, чтобы окликнуть официанта.

Этого достаточно. Я встаю с места, стремглав бросаюсь к лорду, и пока он снова оборачивается ко мне – в глазах у него первые промельки страха, – успеваю полоснуть его по горлу от уха до уха стилетом, который прятал в правом рукаве. (Симпатичная вещица из Венеции – должно быть, из муранского стекла, куплена на Банд-стрит минут десять назад.)

Алебастровая наружность почтенного лорда вводила в заблуждение: на самом деле, крови в нем достаточно. Для верности я вонзаю ему стилет под грудину.

На всякий случай оговорюсь: я не солгал. Я действительно состою в Охранном отделе (хотя, по всей видимости, только что отправил себя в отставку), однако вышеозначенный отдел занимается безопасностью «Надзора» в целом, а не конкретных личностей. Это существенный нюанс. Впрочем, возможно, не в данном случае.

Я осторожно отступаю от лорда Хармайла, который с отчаянной и до странного комичной тщетностью пытается остановить кровь, бьющую фонтанчиками сразу из нескольких артерий. Когда он с хрипом выплевывает последние булькающие вздохи – или слова? – через разорванную трахею (он даже не заметил торчащий из груди тонкий нож-карандаш, хотя, возможно, тут дело в приоритетах), – я чихаю, внезапно и оглушительно.

Как будто у меня аллергия на кровь – что было бы некстати при моей-то профессии.

4

Пациент 8262

Утром ко мне на подоконник прилетела маленькая птичка. Сперва я ее услышал, затем открыл глаза и увидел.

Сегодня ясный, погожий денек, обычный для поздней весны; в воздухе пахнет свежей листвой и отшумевшим ночью дождем. Птичка, если мерить от клюва до хвоста, была меньше моей ладони. Оперение – коричневое в крапинку, клювик желтый, лапки черные, на крыльях – белые перышки. Пичуга поглядела в мою сторону, потом прыжком развернулась, приготовилась упорхнуть, но передумала. Она наклоняла и поворачивала крошечную головку, рассматривая меня блестящим черным глазом.

Кто-то прошаркал по коридору мимо открытой двери в мою палату и спугнул птичку. Вначале она нырнула вниз, пропав из поля зрения, после чего возникла опять. Несколько секунд она поднималась, энергично работая крылышками, – и вдруг крепко прижала их к телу. Напоминая крошечную пернатую пулю или падающий снаряд, она ринулась к земле, а вскоре опять раскинула крылья и усердно ими затрепетала, заново набирая высоту. Я потерял пичугу из виду, когда она растворилась в ярко-зеленом мареве листвы.

Мы существуем в бесконечности бесконечностей, и каждая мимолетная мысль или неосознанное действие влияют на наши жизни, прокладывая изменчивое русло сквозь мириады вероятностей бытия. Лежа в палате, я вспоминаю о действиях и решениях, из-за которых попал сюда, воссоздаю последовательность мыслей и событий, оканчивающуюся – в данный момент – на том, что де?ла важнее и конструктивнее, чем размышлять обо всей этой цепочке случайностей, у меня нет. Столько времени на раздумья я еще не тратил никогда. Больничная койка, палата, обстановка в клинике весьма этому способствуют. Здешние декорации внушают спокойствие, создают впечатление чего-то незыблемого и надежно обслуживаемого, без видимых признаков упадка, энтропии. Я чувствую не угасание, а свободу мысли.

В Детройте я играл в пинбол, в Иокогаме – в пачинко?[15 - Пачинко, или патинко, – популярный в Японии игровой автомат, нечто среднее между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом.], в Ташкенте – в багатель?[16 - Багатель (от фр. bagateille – «безделушка») – зародившаяся при дворе Людовика XIV игра, от которой произошел современный пинбол. Изначально это была усложненная версия бильярда с воткнутыми в стол булавками. После удара шар отскакивал от булавок и попадал в лузы. Существует несколько вариантов багатели, отличающиеся размером игрового поля, количеством шаров и особенностями правил игры. Иногда вместо булавок используются деревянные колышки.]. Все три игры завораживали меня непредсказуемостью, которую порождала четко выстроенная, филигранная система, когда блестящие стальные шарики, отскакивая в разных направлениях, в конце концов неизменно поддавались силе гравитации.

Аналогия с человеческой жизнью тут, пожалуй, даже слишком очевидна. Игра в общих чертах показывает нам, что такое судьба и как мы ей следуем. Аналогия, конечно, приблизительная, ведь наша среда обитания гораздо сложнее, нежели булавки, бамперы и стенки, от которых со стуком отскакивают шарики. Наша жизнь больше походит на перемещение броуновских частиц в дымовой камере, к тому же мы хотя бы номинально обладаем свободой воли, – однако в качестве упрощенной модели игра в пинбол вполне годится. Так мы можем составить представление о вещах, которые слишком грандиозны, чтобы понять их в первозданном виде.

Когда-то я много путешествовал, выполняя поручения организации, именуемой «Надзор». Это было моим призванием. Тем, к чему я стремился, к чему меня готовили другие люди и судьба. Я странствовал по многим мирам, катался на гребне переменчивого, бесконечно ветвящегося бытия, скользил сквозь спектры стабильного/нестабильного, замкнутого/открытого, банального/экстравагантного, дружелюбного/жестокого и так далее; познал все градации шкал, которые мы выработали, чтобы оценивать и систематизировать миры или группы миров. (Мир, где я сейчас нахожусь, – стабильный, замкнутый, банальный, дружелюбный. Ваш мир такой же, только ближе к жестокому концу спектра. Причем изрядно. К несчастью, у вас была всего одна митохондриальная Ева?[17 - Митохондриальная Ева – женщина, от которой все современное человечество унаследовало митохондриальную ДНК. Жила на территории Африки около 200 000 лет назад. Эта женщина стала единственной в своем поколении, чьи потомки по женской линии дожили до наших дней.], и покладистым нравом она, похоже, не отличалась. Может, вулканы так на нее повлияли или что-то еще.)

Конечно, здесь я никому об этом рассказать не могу, хотя, призна?юсь, подумывал. Если не на родном языке, то на английском или французском, которые хорошо изучил и активно использовал во время службы. С большой вероятностью никто бы не понял ни слова, но все равно это было бы опрометчиво. Я стараюсь не расслабляться, даже в мелочах. До сих пор я боялся и подумать о прошлой жизни, хотя теперь полагаю, что мною двигали предрассудки.

Рано или поздно воспоминания меня настигнут.

Надеюсь, та птичка вернется.

Эдриан

Полагаю, мистер Нойс в каком-то смысле заменил мне отца. Честный малый, чего тут добавишь? Как говорится, «старые деньги» – на тот момент я еще не обзавелся такими знакомствами в Сити. Да и в принципе, честных людей встречал нечасто.

Я продавал его сыну Барни столько снега, что засыпало бы весь город, хотя мистер Н. вряд ли был в курсе. Нет, понимал, конечно, что парень у него знатный нюхач, ну, или догадывался – умный же дядька, мозги на месте, – просто едва ли Барни рассказывал, кто именно подгоняет ему львиную долю наркоты.

Когда я решил заняться чем-то более респектабельным, то чуть ли не первым делом предложил Барни в качестве ответной услуги свести меня с отцом. Барни крупно мне задолжал, и вместо того, чтобы потребовать деньги, я напросился к ним на загородный уик-энд в кругу семьи. Я думал, Барни отметет эту затею, а он, наоборот, за нее ухватился: «Конечно-конечно! К нам куча народу приедет на выходные. Ты тоже подгребай. Почему бы и нет?» Я даже испугался, не продешевил ли, но решил плыть по течению.

Мы с Барни хлестали «Боллингер» в недавно открытом шампань-баре в Лаймхаусе: вокруг блестящий хром и состаренная кожа, мы оба нервные и болтливые, после того как закинулись коксом. Все время барабаним пальцами по столу, неистово киваем и прочая лабуда. Я принял куда меньше, чем он, но для меня обычное дело – подражать тем, кто рядом, пусть даже по факту я совсем в другой кондиции. Однажды меня назначили трезвым водителем, и я всю ночь не пил ничего крепче минералки с газом – и никакой наркоты! – а в итоге ребята отобрали у меня ключи от машины, потому что я путался в словах, нервно хихикал и лыбился.

То же и с порошком. Я принимаю немного, чисто за компанию, пока друзья закидываются по самое не могу, а в итоге становлюсь таким же дерганым и взбудораженным, как они.

Фишка в том, что я быстро прихожу в норму, понимаете? Стоит кому-то заподозрить, будто я тайком подливаю водку себе в «Перье», как я мгновенно трезвею, и мои спутники охотно доверяют мне машину. Но минусы тут тоже есть, ведь меня принимают за актеришку, который издевается над другими, притворяясь пьяным. Людей такое бесит. Особенно бухих, конечно. Пару раз доходило до стычек. Вообще-то у меня и в мыслях не было кого-то задеть. Я вел так себя ненамеренно. Это просто случалось, и все. В общем, я научился приглушать эффект, как будто я пьян/под веществами, однако избавиться от него совсем не мог.

– Что за люди приедут? – полюбопытствовал я.

– Понятия не имею.

Барни улыбнулся девицам, сидевшим за соседним столиком.

По части женщин он явно давал мне фору. Еще бы, куда брюнету среднего роста вроде меня против высоченного блондина? Он ходил в качалку, однако его лицо казалось пухловатым, как бы намекая, что без ежедневных тренировок он быстро поплывет. Ну, или без кокса. Я же слыл подтянутым.

– Просто люди, – хмуро зыркнул он на меня, не переставая при этом улыбаться. – Люди как люди, понятно?

– Да уж, бро, – усмехнулся я, – такого подробного ответа я давно не слышал. Понятнее некуда! – С ним я изображал парня с улиц, поэтому и сказал «бро».

– Я правда не знаю, кто именно, – отмахнулся он.

– Бомжи? Короли? – Меня бесило, что мы топчемся на месте.

– Да твою ж мать, – проворчал Барни. – Откуда мне знать, что за люди! Обычные. Такие, как я или ты. Ну, может, не как ты, но люди! – раздраженно закончил он, покосившись на дверь в мужской туалет.

С последней закидки не прошло и пятнадцати минут, а ему уже добавку подавай!

– Люди, значит, – хмыкнул я.

– Люди.

Похлопав по карману, где лежал пакетик с дурью, он выразительно мне кивнул.

Барни всегда плоховато ладил с конкретикой. Эта черта помимо прочих делала его неважным трейдером. Ну и чрезмерная тяга к коксу тоже.

– Ты про ближайшие выходные? – уточнил я.

– Да.

– Уверен, что для меня найдется местечко?

– Конечно! – фыркнул он. – Будет тебе целая сраная комната!

Комнат оказалось много, потому что приехал я в хренов особняк – Спетли-холл в Саффолке, рядом с городком Бери-Сент-Эдмундс. На въезде в такие поместья обязательно видишь красивые, хотя и заброшенные ворота с башенкой, словно из какой-нибудь сказки, а дальше поневоле задумываешься, нет ли тут вселенского подвоха, ведь парки с беседками и луга со стадами оленей все тянутся и тянутся, а никакого жилья на горизонте нет.

Затем вдали показывается облепленная статуями и урнами каменная громада с вытянутыми, богато украшенными окнами, напоминающая мини-копию Букингемского дворца, и ты понимаешь, что вот, наконец-то, и дом. На крыльце, однако, ни дворецкого, ни лакея. Паркуйся как хочешь, ага.

Хотя с сумками мне все же помогли, когда я дотащился по лестнице до парадных дверей. Слуга даже извинился за то, что не встретил меня раньше, – разводил по комнатам других гостей.