Даже если всему придет конец

«Дидрик, в соцсетях пишут, что ты вломился в чей-то летний дом, чушь, само собой, но срочно дай знать, как прочтешь, для разработки стратегии».

Я даже не удивлен, скорее ощущаю усталость, я знал, что это случится, но уж не прямо этой ночью. Листаю немного соцсети и читаю сайты с новостями и сплетнями светской жизни, чуть погодя приходят новые письма, через какое-то время вечерняя газета просит у меня комментарий по поводу слухов о том, что я вломился в чужой дом и похитил ценные вещи, я захожу к ним на сайт и вижу вверху заголовок «ИЗВЕСТНЫЙ ПИАР-КОНСУЛЬТАНТ ОБВИНЯЕТСЯ В КРАЖЕ СО ВЗЛОМОМ ВО ВРЕМЯ ПОЖАРА», но когда жму на статью, телефон начинает подтормаживать, вырубается, и я остаюсь в темноте.

* * *

А потом все теряет значение, потому что Зак со мной. Сначала я хочу встать и найти розетку, чтобы еще раз подзарядить телефон, но тело тяжелое, я думаю, что, может быть, лучше не пороть горячку, а поразмыслить в тишине и покое, прежде чем мне – в очередной раз – придется иметь дело с импульсивностью, которая, разумеется, является вполне понятным и естественным следствием опасной для жизни и травматичной ситуации, в которой я находился; так что я растягиваюсь во всю длину коврика, делаю несколько глубоких вдохов, и вот уже Зак сидит рядом, худенький, славненький, в руке у него стеклянная банка с зубом и монеткой, и мне не хочется его тревожить, не хочется впутывать в эти мои треволнения, я просто шепчу ему в темноту «прости» и думаю, что это наверняка сон, и все-таки это он, мой сын, он сидит вплотную ко мне в темноте, одеяло натянуто на колени, лицо чуть освещено лунным светом, льющимся из окна.

Прости меня, мой хороший, совсем скоро мы будем нырять с трубкой около маленького островка в Таиланде, моторка вывезет нас в море, и я научу его, как правильно сплевывать на внутреннюю сторону стекла маски для ныряния и смазывать ее слюной, я научу его плавать с ластами по сверкающей водной глади под палящим солнцем, и где-то там сохранились еще остатки живого кораллового рифа, я покажу моему мальчику краски, рыбок, в хрустально-прозрачной воде хочется нырять все глубже и глубже, хочется плавать по этому сказочному миру, столь ослепительно прекрасному, что щиплет глаза, мы будем гоняться за тигрово-полосатыми, сине-бело-розовыми, изумрудно-зелеными рыбками сквозь туннели и под арками среди разукрашенного слепящими искристыми цветами пейзажа, может, уже на следующей неделе, лишь бы нам уехать отсюда.

Я ненадолго закрываю глаза, а когда открываю, Зак все еще здесь, он лежит рядом со мной в спальном мешке, и я утыкаюсь носом в его волосы у затылка, где они отросли длиннее и похожи на красивую, пахнущую дымом пряжу, мы думали подождать со стрижкой до отъезда, есть что-то уютное и экзотичное в том, чтобы делать подобные вещи в далекой стране; помню свое путешествие на поезде через Индию в юности, как я заходил там в парикмахерские, обычно это была просто ниша в стене, острые как бритва ножи, густая пена, нежные пальцы и голоса, называвшие меня мистером, у меня лицо никогда в жизни не было таким гладким. Представьте, сидишь себе на пляже, пьешь холодное пиво на солнышке, а две или три прыскающие от смеха таиландки колдуют над прической твоего сына; и мы снова отключаемся, Зак поворачивается во сне и кладет свою маленькую ручку мне на спину, неожиданное инстинктивное движение, которое переполняет меня нежностью, я почти не могу больше сдерживать себя: «Прости, мой хороший, прости, что потерял тебя».

Я думаю, что надо рассказать Кароле, когда проснусь, что мне снилось: как мы бежим, как начался страшный лесной пожар, я пытался спасти вас, мне снилось, что все вокруг сломалось, всему пришел конец, я тянусь, лежа рядом с моим мальчиком, глаза еще какое-то время остаются закрытыми, а когда я их открою, угол зрения изменится, я уже не буду лежать на полу домика в кемпинге, когда я открою глаза, все, что жгло, воняло и чесалось, исчезнет, но останется воспоминание, так что я смогу рассказать ей обо всем, что мне снилось, предупредить ее, попросить о помощи; и я открываю глаза. Зак успел поменять положение руки, так что теперь я вижу дорогие немецкие умные часы для спорта, такие, в которых есть датчик GPS, карты, высотомер, барометр, пульсометр; инфракрасные цифры показывают 23:48 и отбрасывают слабый розоватый отсвет на гладкое бледное лицо, лицо незнакомца.

Вторник, 26 августа

Громкий стук разрывает брезжащий утренний свет, я слышу голоса, Карола стоит в дверях и с кем-то разговаривает, я думаю: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, скажите, что нашли его», – но по ее спине и усталой осанке вижу – здесь что-то другое, она закрывает дверь и смотрит прямо на меня:

– Нам нужно ехать.

На руках она держит Бекку, личико малышки зажато под ее подбородком, одной рукой Карола ухватилась за потный затылок, другой машинально баюкает малышку.

– Сможешь встать? Нам нужно выйти через четверть часа.

– Сколько времени?

У меня голос осипшего старика, бессильное нытье.

– Полседьмого. Через час будет поезд в Стокгольм. Им нужны домики. Все должны выселиться.

Немецкое семейство испарилось вместе со своим скарбом, я выползаю справить нужду и вижу, что они расположились вокруг походного столика, сейчас утро, но росы нет, нет птиц, только сухая удушливая немота, столик накрыт к завтраку, на земле кипит и булькает спиртовая горелка, мальчики сидят в пледах и жуют бутерброды, а их отец, заметив меня, непринужденно кивает вместо приветствия.

– Вы тоже в Стокгольм? – интересуюсь я по-английски.

– No[33 - Нет (англ.).]. Кебнекайзе. – Он верно ставит ударение, но произносит слово через «з» вместо «с».

– Но ведь… огонь?

Лицо его прорезает свежевыбритая улыбка, и он машет в сторону двух мальчиков, указывая на их красивые новые спортивные костюмы, трекинговые ботинки, стоящие на земле рюкзаки, палатку, спальные мешки.

– Они об этом несколько лет мечтали, – отвечает он тоже по-английски. – Может, это последний шанс увидеть ледник. А пожары здесь самые крупные во всей Европе. В школе они изучают arctic amplification[34 - Усиленное таяние арктического льда (англ.).Площадь ледников сокращается во всем мире, но именно в Арктике лед исчезает быстрее, чем где бы то ни было на планете.], но это же совсем другое дело, когда видишь такое своими глазами.

Говоря последнюю фразу, wizz your own eyes[35 - Собственными глазами (англ., искаж.).], он с гордостью смотрит на сыновей, и те поднимают свои светловолосые головки, младший робко улыбается, старший от смущения выпячивает нижнюю губу.

В домике Карола с Вильей уже собрали наши пожитки, без чемодана на колесиках и икеевского мешка их не так и много, я беру свой рюкзак и детскую сумку-органайзер, Карола – свою сумочку и Бекку в переноске, а Вилья – рюкзачок со Спайдерменом, и мы выходим, на мне те же, что и вчера, порванные грязные шорты и футболка «Лакост», мы все одеты в то же, в чем были вчера, за исключением Бекки, у которой смена белья лежала в органайзере.

Мы идем по улице, которая, как я понимаю, ведет к железнодорожной станции, никто нам не сказал, куда идти, но мы движемся вместе с не слишком плотным потоком людей, толпой это не назовешь – несколько разрозненных семей, которые бредут в лучах утреннего солнца, перед нами идет здоровенный бородач с младенцем на руках, за собой он тащит тележку, в которой среди сумок и подушек сидит пятилетний малыш, следом за экипажем шагает мама с рюкзаком и пакетом с продуктами, я немного рассеянно размышляю, чем же Бекка будет питаться во время поездки, но предполагаю, что Карола уже подумала об этом, что она заглянула в крохотную кухоньку в том домике и приготовила воду и бутылочки, она всегда этим занимается, и стыд от того, что я больше не забочусь ни о ком из моих детей должным образом, просачивается в сознание вместе со стыдом от того, что я не шагаю впереди всех, как вчера, я отстаю от нее на два шага, а она от Вильи, я чувствую себя обузой, прицепом, хочу что-то сказать, сделать что-то такое, что заставило бы ее посмотреть мне в глаза, хоть что-то, что угодно.

– Зак, – выдавливаю я с трудом, – что с Заком будем делать?

– Я на ногах с четырех утра, – отвечает Карола, не оборачиваясь. – Никто ничего не знает. Надо бы снова позвонить в полицию. Можешь со своего телефона?

– Он сдох, – говорю я, испытывая стыд и за это тоже. – Аккумулятор.

Она не реагирует, просто идет дальше, шепчет что-то успокаивающее Бекке, та снова плачет, может, она плакала все утро или, во всяком случае, хныкала.

Мы доходим до станции, на парковке полно народу, кто-то спит на туристских ковриках, а кто-то прямо на земле, некоторые стоят или сидят, поодиночке или группками, есть в них что-то особенное, я не могу сразу уловить, что именно, но они не похожи на людей, которые куда-то едут, на тех, кто стоит на перроне с чемоданами, рюкзаками и сумками: никаких пакетиков с едой или термосов, какой-то мужчина в помятом сером костюме сидит на поребрике с телефоном, пожилая дама в плаще лежит, растянувшись в тени и закинув одну руку себе на лицо, пятеро детей расселись в траве и смотрят на нас широко распахнутыми глазами, на всех желтые светоотражающие жилеты с выведенным фломастером на груди и на спине словом «ЧЕРЕШЕНКА», вокруг них свалены пластиковые пакеты, черные мешки для мусора, чемоданы, телевизор, велосипед; девушка лет двадцати стоит со спортивной сумкой под мышкой и пакетом, в котором угадывается комнатное растение, волонтеры выставили столик, прыщавый мальчишка в рабочем жилете розового цвета раздает бутылки с водой и качает кофе из пневмотермосов, позади стола, в специально выделенном уголке, сидят четверо молодых людей с отклонениями в развитии, все они в инвалидных креслах, в сопровождении одинокого санитара.

И по мере нашего приближения то, что поначалу представлялось мне несколькими дюжинами человек, превращается в гораздо большее людское скопление, я вижу, что народ сидит на ступеньках белого вокзального здания, к киоску выстроилась длинная очередь, хотя он, кажется, закрыт, в самом здании люди сидят и лежат на полу, они повсюду, мы заворачиваем за угол и видим, что они толпятся на перроне, укрываются в тени вокзала, кто-то расстелил одеяла и матрасы, у меня возникает ассоциация с подростковыми воспоминаниями: дождь накрыл загородный музыкальный фестиваль, крохотную деревушку вдруг захлестнул поток галдящей молодежи с ящиками пива, сломанными палатками и зачехленными гитарами, шумная сутолока потных промокших тел, возникших словно из ниоткуда, но здесь все иначе, и Вилья поворачивается к нам с Каролой, она вдруг снова стала совсем маленькой, и обеспокоенно шепчет: «А им всем тоже надо домой в Стокгольм?»

Карола едва заметно кивает головой, я хочу что-то сказать, нам приходится перешагивать через лежащих, мы пробираемся вброд по людскому морю: седая дама в розовом шерстяном свитере, шелковом шарфике и белых кроссовках, девчонка в футбольной форме, еще несколько инвалидных колясок, детских колясок, ходунков. Карола бормочет: «Теперь мне понятно, зачем им нужны были домики», – я хочу сказать дочери, что все будет хорошо, что им просто немного не повезло, они в дороге и их занесло немного не туда.

– Они едут не домой, – говорю я вслух. – У них нет дома.

* * *

Поезд не приходит. Бекка кричит, и мы находим незанятый пятачок на перроне, я смешиваю ей еду в рожке и сажусь, держа ее на коленях, надо же, я все еще испытываю удовлетворение, наблюдая за тем, как ест мой ребенок: маленькие губки обхватывают соску, глазки напряженно всматриваются в никуда, она движима исконным инстинктом выжить, просто выжить, любой ценой, солнце печет мне затылок, день обещает быть хорошим.

– Что будет с Заком? – внезапно спрашивает Вилья.

– Как приедем домой, сразу примемся за его поиски, – отвечает Карола. Она пытается улыбнуться: – Может, он уже дома? Сидит там где-нибудь допоздна с книжкой…

Она строит рожицу, копируя Зака, мы часто так делали, когда дети были помладше, – передразнивали друг друга, шли по кругу: я копировал ее, она меня, дети друг друга, кто я сейчас? – это было их любимым развлечением, Зак в исполнении Каролы сидит со смехотворной блаженной улыбочкой, читает книжку и напевает себе под нос, и Вилья хохочет над ней так, как человек, который задумал печь булочки с корицей, да поскупился на начинку из сахара и корицы с маслом и теперь должен исхитриться, чтобы ее хватило на все тесто.

– Мы бы, пожалуй, могли пойти поужинать сегодня в суши-баре, тебе же там нравится, да? – пробует она включиться в игру, и мать, купившись, начинает говорить о том, что нам стоило бы забронировать время на том скалодроме, нам всем там нравилось, Зак поначалу трусил, а в последние четверть часа стал лазать как шимпанзе на стероидах, она изображает его, цепляясь за воздух руками как коготками, Вилья снова покатывается со смеху и заявляет, что мы могли бы установить скалодром дома, поставить его, например, в саду или купить специальную стенку, которая движется вниз, как лента, по мере твоего продвижения вверх, такую можно поставить в обычной квартире, у Тиры она есть, это жуть как круто, и никакие страховки не нужны. Карола подхватывает: какая замечательная идея и почему же у нас такой нет, обязательно посмотрим, как вернемся домой, и в конце концов я больше не выдерживаю, я не в состоянии слушать болтовню о бессмысленных дорогих приспособлениях, стоя на перроне, заполненном климатическими беженцами, под повязкой у меня зудит и чешется, и я говорю:

– Куда это – домой?

Они смотрят на меня.

– Домой… – только и отвечает Карола. – Ну как… К нам домой.

– Но мы же сдали наш дом, милая, и через неделю летим в Таиланд. Мы все до последней кроны вложили в этот отпуск, которого не будет. И наш сын пропал.

– Мы, наверное, могли бы… – она с сомнением смотрит на меня, – могли бы справиться у друзей, я уже написала Лизе с Калле и Хенни со Стаффаном, и они…

– Я тебя умоляю, ты что, хочешь сказать, – говорю я тихо, чтобы не потревожить Бекку, у которой осталось где-то полбутылочки, – мы поселимся у твоих подружек из «мамского клуба»[36 - Речь идет о встречах для молодых родителей, хотя чаще, разумеется, их посещают мамы в первые месяцы жизни ребенка, отсюда и общераспространенное название. Такие встречи могут быть продолжением курсов для беременных, часто их организует медперсонал поликлиники, в которой наблюдается ребенок.], это и есть, типа, твой план?

Нам, конечно, надо было поговорить об этом еще вчера, в каком-то смысле нам надо было завести этот разговор очень давно, задолго до пожаров и всей неразберихи, но нам совершенно точно нельзя вести его в присутствии Вильи и определенно не здесь, я сам с трудом понимаю, что говорю.

– В таких ситуациях люди приходят друг другу на выручку, – мямлит Карола. – Помогают.

– А мы-то кому помогли, милая? Уж если начистоту? Мы в этом дерьме сутки провели, и что, помогли хоть единому человеку?

Наверное, я ищу трещинку, способ докопаться до нее, секунду искренности.

Бледное лицо скукоживается.

– Я помогла тебе, – произносит она. – Заставила Мартина ездить по окрестностям и искать тебя несколько часов подряд. Потому что тебе захотелось поиграть в героя на чужом мотоцикле.